– Этот ужас всю жизнь преследовал его?
– Да, страх собственного имени. Назови горшком – отзовётся, лишь бы не по имени. Вы понимаете, что и как происходило с ним? Я сказал ему, что не стесняюсь своего отчества, а отец раскричался. Так я узнал, что его имя Израиль означает «что-то неприличное», и что отец всю свою жизнь страдал от родительского произвола. Я не мог поверить в то, что дед, такой добрый, мудрый и справедливый ко всем, мог стать причиной таких страданий. И, когда я спросил об этом у деда, он разрыдался. Бабка потом рассказала мне, что дед и она с гордостью давали это имя своему первенцу, потому что для всех евреев имя Израиля свято. Вот так я и узнал, что мы евреи, а Израиль – земля, заповеданная евреям. Я спросил у отца, почему он не уедет в заповеданную ему землю, чтобы не страдать от неправильного отчества на неправильной земле? А он замахал на меня руками и закричал, что об этом не говорят вслух. Он ругал моё воспитание и деда, который сбивал меня с пути сионистскими идеями… Так я узнал про сионизм. Моя мать была женщиной красивой, но необразованной. Они познакомились с отцом на первомайской демонстрации. Мама была во всём белом, и к русым её волосам была пришпилена веточка распустившейся сирени, а из рук её рвался в безбожное интернациональное небо воздушный шарик. Она беззаботно стояла на обочине и наблюдала за колонной людей, в которой отец ехал на велосипеде. Он вез транспарант «МИР – ТРУД – МАЙ». В холсте было прорезано узкое окошко, дающее небольшой обзор, необходимый для перемещения на малой скорости в составе колонны. Короче, папа не заметил, когда мама вдруг стала перебегать дорогу. В узкую амбразуру он видел лишь то, как регулировщик замахал жезлом, и колонна взбодрилась, вздохнула, подхватила ритм марша и ринулась на финишную прямую. Он видел ноги, бегущие по брусчатке городской площади к черте, за которой праздничная колонна превращалась в демонстрацию, шествующую мимо выстроенных за ночь трибун, на которых разместилось партийное руководство города. Сами понимаете, он «наддал», и его транспарант столкнулся с девушкой. Отец свалился с велосипеда, разорвал холст и, как орден, припал к пышной груди моей красавицы-мамы. Так в семье сына бывшего раввина и рязанской язычницы появился на свет я. Интернациональное безбожное небо и дружба народов! Крепкий замес. Когда от бабки по материнской линии я узнал, что Павел – это не просто имя, а имя апостола, то полез в Новый завет, чтобы прочесть о своём покровителе и защитнике. Мне нравился он… его слова, сказанные о любви. Мне вдруг показалось, что с самого момента рождения я чувствовал в себе именно его кровь, её ток и ту страсть, которую он привнёс в христианство. Когда я поделился этими мыслями с раввином-дедом, тот пришёл в замешательство и, ничего не говоря, полез в секретер и достал оттуда свиток бумаги.
– «Посмотри на наше генеалогическое дерево», – сказал он. Взглянув, я увидел, что рядом с моим именем стоял прочерк, и спросил его, что этот прочерк означает. И дед сказал мне: «Это значит, что если ты, как и твой отец, женишься на шиксе, то твои дети уже не будут принадлежать к древнему роду фарисеев».
– Как? Вы из рода фарисеев?
– Так утверждал мой дед.
– И что, его угроза подействовала? Вы всё ещё принадлежите к роду фарисеев? – зачем-то спросил Михаил.
– Нет. Я женился на шиксе, – рассмеялся Лазарь.
– Ну, хотя бы по любви?
– Тогда казалось, что это любовь. А вышло недоразумение.
Зато теперь я понимаю то, что в свое время говорил мне дед. Ещё он говорил, что без любви человек трескается, как земля пустого колодца, что теряет свою сущность, и тогда герой становится насильником, праведник превращается в диктатора, а мудрец оборачивается циником.
– Ну, и что вам говорит ваше понимание относительно себя лично? – спросил Михаил. – Вы здесь, наверное, ощущаете себя именно богом.
– Признаюсь, это так, – рассмеялся тюремный фельдшер, – но только временами. Большую часть своей жизни я был Его противоположностью.
– Не может быть!
– Представьте. Моё желание веры обернулось трагедией выбора: в кого верить? В Иисуса, о котором рассказывал Павел, или же в Бога, о котором говорил сам Иисус?
– А что говорят фарисеи?
– А что – фарисеи?
– На их практиках построен весь современный иудаизм.
– Конечно, – усмехнулся Лазарь, – ведь другие секты с их помощью просто исчезли.
– Согласен! Это не говорит в пользу фарисеев. На пути к доказательствам превосходства они развязали братоубийственную войну, чтобы, вступив в сговор с римскими властями, подавить противника, занять власть и получить священство как должность, а с ним – и реальную власть, которую можно обратить на сведение счетов с несогласными, которые требовали вернуть священнодействие священникам.
– Ваши познания весьма завидны, – сказал Лазарь.
– Это моя профессия. А я так понял, вы не питаете приязни к фарисеям? – улыбнулся Михаил. – Почему? Ведь согласитесь, ваши родичи – это не узколобые фанатики и лицемеры! Они сохранили религиозные практики, которые стали нормой для всех новых поколений евреев.
– О ком это вы так говорите? – удивлённо спросил Лазарь. – О рабби Йоханане Бен Закае? Для защитников Иерусалима он был предателем, достойным смерти. А для защитников Гамалы таким иудой стал Иосиф Флавий. Кстати! Вот ещё с кем давно хотел разобраться, так это с Иудой.
– А что с ним разбираться? – Чифирь разобрал Михаила, вызывая в нём приступ говорливости. – «Евангелие от Иуды» гностиков изображает Иуду как единственного ученика, кто приблизился к пониманию сути Учителя и его учения. Просто, машина истребления лучших, работала безотказно.
– Храм разрушен, – сказал Лазарь, – Синедрион казнён, учитель Иисуса – Иоанн – обезглавлен. А сам Иисус распят. Иуду из героя превратили в предателя, заодно предали проклятию весь род иудеев, а брату Иисуса, – первосвященнику Йакову, – проломили голову и сбросили с лестницы Храма, чтобы тот не мешал обоготворять человека, превращая Иисуса в Христа. А его женщину – Марию – определили в шлюхи. И всё это род, который Иисус называл порождением ехидны.
– Мы несколько удалились от темы предательства, – сказал Михаил. – Иуда не был предателем, он был обвинён в предательстве теми, кто постарался очернить всех лучших из окружения Иисуса.
– Да, – с восхищением крякнул Лазарь, не пряча улыбки, – на мой взгляд, Петр, трижды отрекшийся от Иисуса, и должен был стать символом предательства.
– Согласен. Важны не определения, важны поступки.
– И пусть священник, предавший народ в трудную минуту, не называется предателем?
– Пусть не называется, лишь бы, не дай Бог, его никто не назвал спасителем иудаизма.
– Когда ученики рабби Йоханана Бен Закая вынесли его из окружённого города и представили для поклона Веспасиану, – говорит легенда, – он потребовал за послушание отдать ему город Явнэ. Так он стал основателем школы мудрецов. Говорят, что это была новая вероотступническая школа, воспитавшая на искажённом законе поколения раввинов, уча истории по книгам такого же предателя и вероотступника Иосифа Флавия.
– Согласен с вами. И предводителя восстания, перешедшего на сторону врага, никогда больше не назову историком и летописцем.
– В его записях хозяин всегда прав.
– Не думал я, что мы так скоро перейдём к Павлу, – Лазарь лукаво глядел на собеседника. Затем он слишком резко встал, запахнул белый халат и отворил форточку.
– Вы правы, для полноты картины нам остаётся назвать ещё одного предателя из фарисеев, – сказал Кандидат.
– Савл. Он состоял на военной службе у назначенного Римом первосвященника Анании.
– Точно! И прежде, чем создать поэму о любви в послании к коринфянам, он возглавлял карательные экспедиции против первых христиан, обагряя руки их кровью. Это он внёс раскол в ряды сподвижников Иисуса. Это он оторвал Иисуса от своего народа, от Закона, которому тот служил, и от Его учения, создав религию веры в противовес гностическому Знанию.
– Вот и выходит, – ответил Лазарь, улыбаясь, – что фарисеи не только исказили иудаизм, но и в противовес ему построили новую религию для неевреев, где все беды исходили от иудеев и их еврейского Бога.
– Какое глубокое проникновение, – удивился Михаил.
– Комплексы детства – великая сила, – улыбнулся Лазарь, обнажив почерневшие от чифиря зубы.
– Значит, Лазарь, выбор сделан?
– Не знаю, – ответил он не сразу, – одно определённо, что я – не Павел, и никогда не был готов разделить с ним его чёрное дело…
Кумран. История свитков
Кумран, или как его называли бедуины Город двух лун, стоял у развилки дорог. Та дорога, что влево – вдоль Моря соли, вела к Иерусалиму. По той, что вправо, приходили караваны из самой Индии. Место было тихим и пустынным, не считая крепости, где нёс службу Иерусалимский гарнизон. Мало кто знал, что за стенами этой крепости находилась знаменитая Дамасская Пустошь – эзотерическая школа иудеев.
Вода в каменной пустыне была чудом. Она собиралась в период зимних дождей. Мастера города умели направлять потоки воды из русел сезонных рек в хитроумную систему водоёмов. Отстоянная вода по акведуку попадала в город. Плотина и весь комплекс каналов были под охраной внутреннего гарнизона.
О жителях Пустоши поговаривали как о племени магов, вызвавших своим колдовством разрушительное землетрясение и сильный пожар. Город сильно пострадал. Но странное дело, община восстала из пепелища, упрямо не желая оставлять насиженное место. Город отстроили заново, обживая, точно готовя его для каких-то событий.
Солнце всходило со стороны Моря соли. Оно коснулось лучами массивных ворот крепости, отразилось в оконце высокой башни форпоста и заглянуло в пристройку. В гончарной мастерской, у бассейна с глиной, несколько человек сгружали тяжёлые мешки. В печах пылал огонь, обжигающий горшки и кувшины, а из вечного тумана прачечной доносились визгливые женские голоса. Утро в Городе двух лун началось. Наёмные работники покидали свои шатры, спеша на работу в крепость, а на базарной площади уже шла бойкая торговля. В два потока шли по каменистой дороге навьюченные ослы и верблюды. Один конец дороги упирался в горную гряду, а дугой – сливался с Иерусалимским большаком.
Пробуждалась и сама крепость. Её ворота отворялись, выпуская дозорный отряд и пропуская возы с зерном к закромам и мельницам. Первый бесплатный лоток с лепёшками прямо из пекарни. Его выкатили мальчишки-подмастерья. Народ с базарной площади кинулся к лотку и вмиг всё расхватал. Из трубы кузницы вырывался едкий дым плавильной печи. Ветер уносил его, забивая запахом свежего навоза и сдобы.
Человек в грязном халате стремительно бежал через базарную площадь. Он едва успевал переставлять ноги, чтобы не попасться в лапы двух стражников, бегущих за ним по пятам.
Он расталкивал людей, и те сильно усложняли стражам преследование.
– Нет! – кричал он, унося ноги. – Вы не зелоты. Я ошибся! Вы – бабы, сукины дети!
Покинув базарную площадь, он оглянулся и увидел, что стража отстала, прекратив преследование. Сменив бег на семенящий шаг, беглец направился в сторону коновязи. Тяжело дыша, он провозился с узлом на вожжах и, наконец-то запрыгнув на осла, так наподдал ему, что бедная скотина понесла его поскорее прочь, запылив утреннюю дорогу.
– Кто это? – спросила черноокая красавица Ребекка, неизвестно к кому обращаясь.
– Мэрагель, милая, – услышала она женский голос, и обернулась. Под навесом на коврах и шитых золотом подушках девушка увидела цыганку, знаменитую диву с берегов Инда, которую на местный манер прозвали Зарой. Она лежала на цветных платках, и лицо её и тело были настежь распахнуты. Девушка стыдливо опустила глаза и отвернулась.
– Прости, – сказала она, собираясь уйти, – я не вовремя.
Её остановил голос дивы:
– Ты пришла за обманом? – спросила та, и девушка замерла.
– Осмотрись, здесь много интересного. Что-то служит обману, что-то призвано на службу истине. Голос Зары был мягок, но настойчив. Ребекка обратила внимание на камни-самоцветы, хрустальный шар, в котором она отражалась кверху ногами, колокольчики, и серебряный поднос с запрещёнными гадальными картами. Ребекка оживилась. Она подошла к подносу с картами и оглянулась на гадалку.
– Не смущайся, – сказала та, – это не страшно.
Гадальные карты, у иудеев были в опале, и это делало их популярными у жён тех самых иудеев. Женщины прибегали к цыганке и гадали по любому поводу. Любимым развлечением было пересказывать гадания и выяснять: что сбылось, а что ещё нет. Цыганку любили, но побаивались. Хорошо, если нагадает добро, а если, не приведи Господь…? Так ведь и со свету сжить может.
На подносах стояли кувшины с благовониями и маслами, корзинки со снадобьями, амулеты от сглаза, порчи и приворота. С ковра, служившего потолком, прямо у входа свисали глиняные колокольчики и, когда кто-то входил в зулу, они щебетали так, словно отсекали своим звоном все заботы человека, ненужную суету и его страх, раскрывая перед ним мир обмана, так похожий собою на сказку. Обман был самым ходовым товаром. Люди не могли и дня прожить без него, а здесь, в шатре, обмана было столько, что каждый мог выбрать его по своему вкусу. Цыганка-оракул могла легко нагадать счастье, любовь на сегодня, удачу в делах, и даже смерть врага – всё, чего ни пожелает клиент. Обманутые гадалкой и её товаром, неизменно становились счастливей…
– Это, милая, был мэрагель, – повторила цыганка, приглашая девушку удобней устраиваться на подушках. Она взяла карты с серебряного подноса и вопросительно подняла бровь, перетасовывая колоду. Девушка, молча, кивнула и оглянулась, как заговорщик. Мягко приземлившись на подушки, она охнула от удовольствия. Ей здесь всё очень нравилось. Её рука касалась нежного шёлка цветных платков, от которых в душе просыпалась нежность. Она трогала длинные павлиньи перья, и у неё менялась осанка. Теперь она с опаской гладила шкуру огромной кошки.
– Я вспомнила этого человека! – сказала девушка, принимая от цыганки финик и открывая стороннему взору лицо. – В месяце ияр он подстрекал народ к бунту.
– И я его помню, – сказала цыганка. – Но его и тогда не стали ловить, а только сделали вид. Знаешь, сегодня он пытался проникнуть в крепость. Прикинулся хворым, и стал в очередь в гарнизонный дом больных. Кто-то из стражи его признал, так он, видишь, как быстро исцелился.
– А почему его не стали ловить?
– Наверное, пожалели. Да и то, кому он нужен? Он ведь этим промыслом всю свою семью кормит.
– Ну что? – встрепенулась Зара, – тебе нравится здесь?
– Очень! – искренне ответила девушка и облизала сладкие после финика пальцы. Потом она решительно взглянула в глаза цыганки и, набравшись смелости, сказала:
– Мне бы поворожить.
Зара понимающе кивнула, снова перетасовала карты и даже дала притронуться к ним, но не разложила, а сказала:
– Ручку бы надо позолотить. Перед раскладом.
Девушка вынула из уха серьгу и протянула гадалке:
– Вот, – сказала она.
Зара осмотрела мастерскую работу, и залюбовалась.
– Не жалко? – спросила она. – Вещь красивая, дорогая.
– Бери! – с решимостью, полной воли, сказала девушка. – А верно всё скажешь, вторую отдам.
– Откуда серьги, милая? – бровь Зары снова вопросительно взлетела.
– Серьги мои! – сказала девушка, решительно поднимаясь с подушек, покрывшись пунцовыми пятнами. – Мне их дед смастерил!
– Ну, конечно! – рассмеялась Зара, возвращая серьгу. – Ты – Ребекка. Внучка мастера Давида.
– Да…
– Твой дед святой человек, драгоценная моя, и с его внучки я золота не возьму. И не спорь со мной, красавица, давай я тебе серьгу в ушко вдену. Вот так… И дед твой – не просто кузнец и мастер, – Зара улыбалась девушке, – он настоящий маг и чародей. Вся семья твоя – великие люди и большие праведники, дай вам ваш бог жизни до ста двадцати лет, и детям вашим и внукам.