Вся эта люблинская история просто комична; по одной версии, у меня были отношения с жидовкой, я распивал с жидами шнапс, а после этого вновь стал бессердечным и отравил этих людей. В одном случае меня обвиняют в том, что я неправильно относился к ним и в том, что я предал свои идеологические убеждения из-за жидовки, а когда это оказывается неправдой, меня обвиняют совершенно в обратном [в отравлении евреев]»[172].
2 ноября 1941 г. Конрад Морген сообщил в Главное судебное управление СС о постоянных арестах, вымогательстве и грабежах евреев личным составом особого батальона. Награбленные вещи, отмечал юрист, перепродавались другим евреям. У Дирлевангера обнаружились «довольно странные отношения с красивыми еврейками», которых убивали уколом стрихнина. Начальник СС и полиции Глобочник, зная обо всем этом, никаких мер не принял. Подчиненный ему руководитель полиции безопасности и СД, штурмбаннфюрер СС Иоханнес Мюллер, назвал команду браконьеров «стихийным бедствием» (eine Landplage)[173].
Морген также подготовил обстоятельный доклад на имя обергруп-пенфюрера СС Крюгера и привел те же самые факты, обвинив Дирлевангера в осквернении расы, и просил начальника СС в Генерал-губернаторстве отдать приказ об аресте командира батальона. Крюгер был не против, но, зная, какая фигура стоит за спиной Дирлевангера, был вынужден сказать цепкому следователю СС: «Я не уполномочен, команда подчиняется только генералу Бергеру»[174].
Крюгер, однако, не собирался просто сидеть и смотреть, как на подконтрольной ему территории будут хозяйничать уголовники. Моргену разрешили продолжить расследование, а Глобочнику приказали внимательно разобраться с делом Дирлевангера и его неуправляемой командой. Чем глубже суд СС и полиции в Кракове «копал» под браконьеров, тем больше появлялось свидетельств их безобразного поведения. В один из дней Крюгер снял трубку служебного телефона, позвонил Бергеру в Берлин и высказал ему много нелестных слов. А в конце 1941 г. он послал начальнику Главного управления СС телеграмму следующего содержания: «Если эта преступная банда (Verbrecherbande) не исчезнет в течение одной недели из Генерал-губернаторства, я посажу их сам. Подписано: Крюгер. Обергруппен-фюрер СС»[175].
Бергер пришел в неописуемую ярость, прочитав это сообщение. У него также оказалось на столе прошение Конрада Моргена о заключении Дирлевангера под стражу. Судя по всему, начальник Главного управления СС понимал, что его однополчанин снова взялся за старое. Обвинение было тягчайшим – осквернение расы офицером СС. Будучи стойким приверженцем национал-социалистической идеи, Бергер тем не менее отдал предпочтение фронтовой дружбе, скрепленной кровью на полях Великой войны; он не мог оставить Дирлевангера в беде и приложил все усилия, чтобы его вновь не упрятали за решетку[176].
В самом начале 1942 г. проект по реабилитации лиц, осужденных за вооруженное браконьерство, находился в подвешенном состоянии. Хотя Дирлевангер упорно отрицал свои связи с «грязными талмудистками», в этом стал сомневаться даже Глобочник. Утром 23 января 1942 г. он вылетел в Берлин, чтобы встретиться с Бергером и решить судьбу командира части. Но Дирлевангер не сдавался. Перед вылетом Глобочника он отправил в Главное управление СС два сообщения по телетайпу. Первое было адресовано Бергеру и содержало просьбу о снятии с него обвинений, в том числе и новых, представленных начальнику СС Люблина. Второе предназначалось доктору Фридриху, который должен был сказать Бергеру, что дело касается не еврейских женщин, а исключительно чести Дирлевангера [177].
В итоге все закончилось для браконьеров благополучно. Судебное дознание против части прекратили. Прошение Моргена об аресте Дирлевангера не было удовлетворено, а сам судья своей дотошностью и «презрением к традициям Ордена» вызвал гнев Крюгера, прикомандировавшего его к полевому суду дивизии СС «Викинг»[178]. Разговоры о жутких убийствах стрихнином, ограблениях и вымогательствах со временем поутихли, и, в первую очередь, благодаря Бергеру. В письме к Гиммлеру от 17 июля 1942 г. начальник Главного управления
СС, ознакомившийся с отчетами из Генерал-губернаторства, не преминул отметить, что количество грабежей в округе «Люблин», после убытия из него батальона Дирлевангера, вовсе не сократилось. Чтобы положить предел этому «вопиющему беззаконию», нужны дополнительные полицейские силы[179].
Вместе с тем Бергер, которому пришлось заступаться за браконьеров, был явно недоволен поступками своего протеже. В другой ситуации, и это не вызывает никаких сомнений, командира штрафной части посадили бы в концлагерь или в тюрьму. Только покровительство Бергера спасло Дирлевангера от неминуемого наказания. Понятно, что после такого шумного скандала, достигшего самого рейхсфюрера СС, не могло быть и речи о том, чтобы особый батальон продолжал оставаться в Люблине. Шла война. Германские вооруженные силы столкнулись на Востоке с серьезным противником и уже потерпели первую крупную неудачу под Москвой. В тылу немецкой армии тоже было неспокойно. Опасность партизанской угрозы нарастала день ото дня, доставляя вермахту, его тыловым службам и коммуникациям массу хлопот. Поэтому Бергер решил отправить батальон Дирлевангера на оккупированную территорию Советского Союза.
Начальник Главного управления СС, конечно, мог найти для своей части более спокойное место. Будь команда штрафников не такой брутальной и развязанной, кто знает, может быть, ее перевели бы во Францию. Но поведение подопечных Дирлевангера, привыкших к террору и самым радикальным методам ведения войны, больше подходило для того, чтобы использовать батальон в экстремальных условиях. Именно на Востоке, в гуще мрачных лесов, где нашли себе пристанище «бандитские стаи», было самое место для испытания браконьеров «на прочность».
Бергер, защищавший Дирлевангера от нападок судебных инстанций СС, а потом и других имперских ведомств, всегда руководствовался личными соображениями. Да, командир особого батальона был персонажем с «моральной трещиной» (sittlichen Knacks), преступал закон ради удовлетворения своих низменных страстей, разврата и пьянства, но при этом он обладал качествами фанатичного лидера, умеющего идти до конца и увлекать за собою людей. А самое главное – он без каких-либо угрызений совести, если дело касалось идей национал-социализма, преступал грани дозволенного, отшвыривая от себя в сторону излишний гуманизм – этот признак утонченного цивилизованного упадка. Сочетание в Дирлевангере боевого опыта и веры в национал-социалистическую идею делало его невероятно сильной фигурой, жаждавшей риска и обладавшей обостренными животными инстинктами. В сущности, он был хищным голодным зверем, а Бергер – его искусным укротителем, всегда знавшим, кого бросить ему на съедение…
Для своих подчиненных Дирлевангер был «полубогом». Как заметил один из бывших членов батальона, он был «повелителем жизни и смерти, он относился к нам, как он хотел. Он мог вынести смертный приговор и тут же привести его в исполнение. Ему не нужно было проводить судебное разбирательство»[180].
Действительно, как показывают факты, Дирлевангер был поборником железной дисциплины и абсолютного послушания своей воле. Он достойно относился только к тем осужденным, кто беспрекословно выполнял его приказы. Участь тех, кто не желал подчиняться, была весьма печальной. Уже в Генерал-губернаторстве Дирлевангер разработал свой собственный «дисциплинарный устав». Меры наказания были такими же, как в концлагерях. За обычный проступок штрафник получал 25 ударов палкой, за аналогичное нарушение – 50. За грубый поступок полагалось 75 ударов, а если он повторялся вновь – 100. После пятидесятого удара нарушителя, как правило, увозили в военный госпиталь. Грубым проступком считался протест. Открытое неповиновение каралось смертью на месте. Кроме того, командир части придумал особое наказание. Оно называлось по-разному – «ящик Дирлевангера» (Dirlewanger-Kasten), или «гроб Дирлевангера» (Dirlewanger-Sarg)… Суть его состояла в том, что нарушителя дисциплины заставляли стоять в узком ящике, по стойке «смирно», две недели! Ящик проверяли на третьи или четвертые сутки. Когда его отпирали, штрафник всегда находился без сознания[181].
В части также господствовало кулачное право (Faustrecht). В первую очередь, жесточайшим образом били за трусость. В последующем, когда батальон перебросили на захваченную территорию СССР, осужденные, струсившие в бою или замеченные в чем-то подобном, сразу же приговаривались к расстрелу. В порядке вещей считалось ударить или поколотить штрафника, плохо выполнившего приказ.
Словом, грубая физическая сила, как воспитательное средство, применялась в формировании постоянно[182].
Возникает вопрос: почему палочная дисциплина, введенная в особой команде СС, не препятствовала личному составу заниматься грабежами и убийствами?
Дирлевангер не отличался постоянством. В один день он мог смотреть на грабежи сквозь пальцы, а на другой – вывести известных ему вымогателей из строя и собственноручно расстрелять. Прекрасно зная психологию своих подчиненных, он умел ими руководить, и в зависимости от ситуации мог попустительствовать тому, чтобы они совершали преступления, даже провоцировать их на это, а затем вновь «завинтить гайки», превращая булькающее уголовное болото в воинский коллектив, способный выполнять боевые задачи. Он регулировал жизнь части по собственному разумению и своим стандартам, находя место для всего – и для муштры, и для совместного употребления алкогольных напитков с солдатами. Но главным был только один принцип – слепое повиновение воле командира! Когда-то Дирлевангер был уголовником, но когда-то он был и офицером. Эти два аспекта его личности оказались в неразрывном единстве и привели к тому, что в нем уживались преступник и службист.
Однако вернемся в январь 1942 г. Во время судебных разбирательств особая команда была переведена в Краков (Кракау). Штаб части расположился в здании бывшего женского монастыря по Рыбачьей улице. В столице Генерал-губернаторства формирование занималось охраной местного гетто. Все ждали, когда разрешится вопрос с Дирлевангером. Как теперь известно, по инициативе Бергера дело командира части передали в Главное управление СС, где его отложили до лучших времен
[183]
Доктор Дирлевангер также пребывал в отличном настроении. В день, когда он сдал свои дела, Глобочник, еще недавно сомневавшийся в его незапятнанности, выпустил приказ, где, между прочим, были такие слова: «На основании распоряжения Главного управления СС штурмбаннфюрер СС Дирлевангер переводится для выполнения новых задач в распоряжение высшего фюрера СС и полиции “Остлайд”.
Я благодарю штурмбаннфюрера СС Дирлевангера и его солдат за выполненную для меня работу, зачастую в очень тяжелых условиях.
При этом я также могу констатировать, что все, кто в последнее время выдвигает обвинения против штурмбаннфюрера СС Дирлевангера, не имеют к этому оснований и штурмбаннфюрер СС Дирлевангер уезжает, как равный среди нас»[185].
29 января 1942 г. в Главное управление СС поступил документ из личного штаба Гиммлера № A3 5/39/42. В нем сказано: «По приказу Рейхсфюрера СС, команда Дирлевангера является добровольческим отрядом, который отныне будет подчиняться Главному управлению СС» [186].
В тот же день, 29 января, начальник Главного оперативного управления СС группенфюрер Ганс Юттнер отдал приказ (№ 524/42 секр.) о немедленном подчинении зондеркоманды Командному штабу рейхсфюрера СС. До 9 февраля 1942 г. браконьеры обязаны были получить необходимое вооружение и обмундирование. Дирлевангеру приказали доложить о готовности своих подчиненных в Главное оперативное управление СС (отдел I а). О транспорте следовало позаботиться заранее, связавшись с офицером СС, ответственным за воинские перевозки. 10 февраля 1942 г. команда должна была прибыть в распоряжение высшего фюрера СС и полиции Центральной России[187].
Как видно из представленных документов, статус части изменился, хотя фактически она по-прежнему оставалась штрафным формированием. Основной структурой, которой подчинялась команда, считалось Главное управление СС. Вопросы обеспечения батальона, порядок его боевого применения находились в компетенции Главного оперативного управления СС – одного из подразделений ведомства Бергера. В целом никаких трудностей с выдачей вещевого имущества и вооружения не возникло. К положенному сроку зондеркоманда СС была в полной готовности к отъезду. Батальон перебрасывали на оккупированную территорию Белоруссии, а точнее – в тыловой район группы армий «Центр».
Глава третья
В тылу группы армий «Центр»: особая команда СС против партизан и населения
Первые операции
Когда начинался Восточный поход, у германского командования не было четкого плана действий на случай возникновения партизанского движения. Считалось, что вермахт одержит молниеносную победу и никакого серьезного сопротивления не будет, а в случае возникновения большевистских повстанческих очагов подразделения жандармерии, тайной полевой полиции и команды СД их быстро ликвидируют – в рамках реализации так называемых «особых задач», сводившихся главным образом к уничтожению евреев.
Действительно, первое время партизаны практически не досаждали вермахту. Соответствующие подразделения СС приступили к «решению еврейского вопроса». В тыловых районах группы армий «Центр» летом – осенью 1941 г. было проведено несколько масштабных акций, сводившихся к ликвидации «враждебных элементов». В числе прочих были проведены операции под Бобруйском и Кошевичами, под Витебском, южнее Минска, а также в районе Припятских болот.
В последнем случае с согласия командующего корпусом охранных войск и начальника тылового района группы армий «Центр», генерала от инфантерии Максимилиана фон Шенкендорфа[188] были применены части 1-й кавалерийской бригады СС.
Все эти операции в оперативно-тактическом соотношении представляли собой акции по прочесыванию местности (Säuberungsaktionen) или «акции по усмирению» (Befriedungsaktionen), в ходе которых соответствующие подразделения занимались фактически уничтожением евреев. В первую очередь, это было связано с тем, что в 1941 г. понятие «партизан» (так же как и «большевик») носило четкую расовую трактовку: партизаны и большевики отождествлялись с евреями: «Где есть партизан, там и еврей, и где есть еврей, там и партизан»[189].
Однако к началу зимы 1941 г. в тылу немецких войск на центральном участке Восточного фронта советские партизаны заметно активизировались. Эта проблема выявила нехватку охранных батальонов и дивизий, предназначенных для поддержания порядка на оккупированной территории. Стремясь выработать действенную тактику по уничтожению «бандитов», командующий сухопутными силами Германии генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич 25 октября 1941 г. подписал «Основные положения по борьбе с партизанами». Документ санкционировал формирование в составе воинских частей специальных антипартизанских «охотничьих команд» (jagdkommandos) [190].
С февраля 1942 г. нападения и диверсии «лесных бандитов» на железных и шоссейных дорогах, объектах военного значения приняли регулярный характер. Весьма ощутимые удары партизаны стали наносить, в частности, в Белоруссии[191].
Еще 12 декабря 1941 г. генерал фон Шенкендорф доложил в Генеральный штаб ОКХ о невозможности «обеспечить безопасность оставшимися силами»[192]. 1 марта 1942 г. он и вовсе вынужден был признать: «Зимой произошли очень радикальные изменения в партизанских методах борьбы. Раньше партизаны, почти без исключения, представляли собой маленькие группы, плохо вооруженные, без обученных военному делу командиров, которые после успешного нападения немедленно уходили от преследования войск. Сейчас они имеют крупные отряды под жестким военным руководством, обладают современным пехотным вооружением, в некоторых случаях даже артиллерией, и ведут бои, ничем не отличаясь от регулярных войск. Знание страны и населения позволяет им использовать страх, внушая местным жителям мысль о возвращении большевиков, и своей искусной пропагандой они превосходят оккупационные войска»[193]. Шенкендорф заявлял, что больше не являлся «хозяином положения». Так как имеющихся сил было недостаточно для наступательных действий против «сильно увеличившихся, хорошо обученных и вооруженных, охваченных руководством групп противника», генерал требовал возвратить ему выделенные для фронта части по штатам военного времени, чтобы применить их в качестве ударных групп (Eingreifgruppen)[194].