Пока жена отправилась заказывать в ресторации при отеле кофе, Антон Павлович спустил ноги с кровати, передохнул, отдышался и медленно поднялся. До зеркала было шагов пять. Сейчас бы камфары, чтобы раздышаться. Хотя в его положении от одышки единственное лекарство – это вовсе не двигаться. Прошли мучительные минуты, прежде чем он вновь коснулся зеркальной рамы. По его поверхности тут же прошла одна волна, вторая… Теперь в комнате домика Болотова (или Гнутова? Что же там мать рассказывала?) было многолюдно. Одни женщины споро носили в ушат на стуле горячую воду, другие драли тряпки на лоскуты. Мать Антона Павловича полулежала в короткой кровати на груде подушек и терпеливо постанывала.
– Да у них и доктора-то нет! – мелькнуло у Антона Павловича. – Вдруг что не так пойдет, успеют ли послать? Да что же это…
Он упёрся лбом в зеркальную поверхность, стараясь лучше разглядеть, что творится на кровати.
– Антон! Зачем ты здесь?! – Ольга Леонардовна стояла у постели мужа. В руке ее мелко позвякивала чашка с кофе. – Прости меня, дуся, сейчас же зеркало вынесу вон!
– Оставь, я просто… Вот решил глянуть на себя напоследок. Неудивительно, что от меня уже лошади шарахаются.
– Бог с тобой, какие лошади! – она сунула чашку на прикроватный столик и обняла мужа. – Тебе покой нужен, ты ляг, дуся, поспи, а я рядом буду, почитаю тебе.
Антон Павлович неохотно оторвался от зеркала и прошептал:
– Бог тебе в помощь, матушка…
Спал он беспокойно. Снился какой-то тонущий моряк, потом племянник Коля. А когда проснулся глубоко ночью, то долго лежал в темноте, приходил в себя. В комнате никого не было, лишь из-за прикрытой двери доносились сдержанные распоряжения Ольги, какая-то возня и сухой треск битого льда. От зеркала сочился едва различимый желтоватый свет. Как бы ему хотелось вновь прильнуть к его прохладному стеклу! Боже, дай же мне сил, дай!
– Дуся, проснулся? Сейчас я лёд тебе на сердце положу. Тебе легче и станет.
– А разве на пустое сердце лёд кладут? Ему и так холодно, – Антон Павлович сказал и сразу сконфузился. Уж очень пафосно вышло, как во французских мелодрамах. – Милюся, пошли-ка за доктором.
Он лежал и смотрел на недоступное мерцающее зеркало, все ещё надеясь увидеть там что-то самое главное, открыть для себя самую важную, самую нужную тайну. Доктор Шверер обстоятельно прощупал его пульс, сделал укол морфия. Антон Павлович отдышался и, приподнявшись, глядя ему в глаза, чётко произнёс:
– Ich sterbe1.
Отведя взгляд, врач привстал, склонив голову. Затем уже Ольге Леонардовне сделал знак рукой, и та молча подала открытую бутылку шампанского.
Антон Павлович осушил бокал, протянул его Ольге.
– Давно я не пил шампанского.
Затем он пристально посмотрел в последний раз на зеркало, и, повернувшись на левый бок, затих. Он лежал и сквозь наваливающуюся смертельную дрёму слушал главную свою тайну – далёкий плач новорождённого ребёнка, его плач, Антоши Чехова…
1 Ich sterbe (немец.) – я умираю.
Улица Шмидта
Мало-Биржевая
Мало-Греческая
Один из самых тихих и уютных уголков старой части Таганрога на краю высокого морского берега над Пушкинской набережной. С первых же дней его облюбовали богатые негоцианты и местные чиновники. Здесь же располагались в начале XIX века первая таганрогская таможня и биржевая зала. Даже перед Октябрьской революцией улица насчитывала всего 17 домов. Тем не менее большинство из них примечательны своей историей, а то и неординарностью облика.
Среди них сохранившиеся:
ул. Шмидта, 10 – дом Кудрина;
ул. Шмидта, 16 —дом Волковой/ Реми;
ул. Шмидта, 17 – дом Папкова/Реми;
ул. Шмидта, 21 – дом Ворошилкина;
и, увы, не сохранившиеся:
ул. Шмидта, 2 – дом Перушкина;
ул. Шмидта, 14 – дом Николаева (мореходная школа);
ул. Шмидта, 19 – дом Варваци.
ул. Шмидта, 10
Дом Кудриных
Одно из старейших и колоритнейших зданий Таганрога было построено на берегу залива в 1815—1825 годах по проекту архитектора Дюпона де Ларю, возглавлявшего в те годы Строительный комитет Таганрога.
Одноэтажный дом с полуподвалом и большим парадным входом, украшенным треугольным фронтоном, поддерживаемым двумя колонами и двумя полуколоннами, прочно вписался в общий строй Мало-Греческой улицы, внося в него вольный дух далёкой Эллады. Много лет домом владела семья таганрогского купца 2-й гильдии Якова Кудрина, чьи потомки успешно торговали в Таганроге скобяными изделиями и лесом, были членами коммерческого суда, юристами. Мраморный памятник, в виде ствола дерева с обрубленными ветвями и крестом, установленный на могиле сына основателя династии Кудриных, Антона Яковлевича (1840—1901), бывшего харьковского нотариуса и потомственного почётного гражданина, до сих пор один из самых приметных на старом таганрогском кладбище.
В 1910 году квартиру в доме снимал директор Коммерческого училища, действительный статский советник, литератор, писатель-мемуарист Евгений Михайлович Гаршин, родной брат писателя Всеволода Гаршина. Образование он получил в Петербургском университете, окончив в 1884 году историко-филологический факультет. Затем преподавал словесность в петербургской гимназии Гуревича и Литейной женской гимназии. В конце 70-х годов начал печататься в газетах и журналах, выступал со статьями и очерками о писателях, с мемуарами о брате, о его современниках. Отдельными изданиями у него выходили книги: «Новгородские древности», «Курганы, их раскопки, исследование и нахождение кладов», «На берегах Донца», «Дети-Крестоносцы» и др.
В конце 80-х годов XIX века пути А. П. Чехова и Е. М. Гаршина заочно пересекаются на ристалищах литературных сражений. В письме А. Н. Плещееву 10 ноября 1888 г. Антон Павлович пишет: «Читали ли Вы наглую статью Евгения Гаршина в „Дне“? Мне прислал ее один благодетель. Если не читали, то прочтите. Вы оцените всю искренность этого злополучного Евгения, когда вспомните, как он раньше ругал меня. Подобные статьи тем отвратительны, что они похожи на собачий лай. И на кого лает этот Евгений? На свободу творчества, убеждения, лиц… Нужно дуть в рутину и в шаблон, строго держаться казёнщины, а едва журнал или писатель позволит себе проявить хоть на пустяке свою свободу, как поднимается лай».
Но в начале 1900-х годов, когда Евгений Гаршин переезжает с семьёй в Таганрог, чтобы возглавить Коммерческое училище, Антон Павлович в письме своему двоюродному брату Владимиру Митрофановичу уже передаёт ему поклон.
19 ноября 1904 года в ростовской газете «Приазовский край» выходит статья Е. М. Гаршина «Чеховский кружок», в которой он сообщает о создании объединения людей, любящих и ценящих творчество Чехова, о его целях и о проекте устава.
В прошении на имя наказного атамана Войска Донского Евгений Михайлович пишет: «Несколько лиц, проживающих в г. Таганроге, выразили желание почтить память уроженца г. Таганрога, скончавшегося 2 июля 1904 года писателя Антона Павловича Чехова, устройством в г. Таганроге литературного кружка под наименованием „Чеховский кружок“, посвященного изучению Чехова как писателя и человека, уполномочили меня ходатайствовать перед вашим превосходительством о разрешении такого кружка и утверждении его устава». В работу кружка включаются и ближайшие родственники Чехова, а также доктор Шамкович – товарищ Чехова по Таганрогской гимназии, Тараховский – редактор таганрогской газеты «Приазовская речь», Лонткевич – инспектор и преподаватель словесности Таганрогской мужской гимназии. Лагутинский – преподаватель литературы Таганрогского технического училища, Л. И. Блонская – сестра художницы Серафимы Блонской, директор Таганрогской мужской гимназии А. Н. Гусаковский, преподаватели Таганрогского коммерческого училища А. Д. Дросси и А. Н. Лицын, врачи П. Ф. Иорданов и Г. Я. Тарабрин, агроном В. А. Миллер и другие. Членами кружка являлись также писатели В. Г. Тан-Богораз и В. А. Гиляровский. В общей сложности к 1909 году кружок собирает более 30 активных членов. Они стараются оказывать научную и финансовую помощь библиотеке и музею имени Чехова, изучают творчество Антона Павловича, местные архивы, устраивают литературные и театрализованные вечера, собирают по крупицам воспоминания о жизни и деятельности своего великого земляка.
14 января 1910 г. Гаршин пишет таганрогскому городскому голове: «Общее собрание членов Чеховского кружка в г. Таганроге 13 сего января постановило ходатайствовать перед Таганрогским городским управлением о том, чтобы Таганрогское городское управление приобрело в собственность от г-жи Коваленковой принадлежащее ей дворовое место по Чеховской улице, №47, с постройками на нем, по улице и во дворе, имея в виду охранение в неприкосновенности небольшого домика, в глубине сего двора находящегося, в котором родился Антон Павлович Чехов… Вместе с тем могу добавить, что г-жа Коваленкова заявила мне о готовности своей продать вышеуказанное своё имение за 10 тысяч рублей.
Председатель совета Е. Гаршин».
Лишь спустя пять лет Таганрогская городская управа, наконец, выкупила у частных лиц домик, в котором родился Антон Павлович, а ныне существующий музей открылся в нем лишь после Октябрьской революции, в 1926 году.
12 февраля 1910 г. на общем собрании Чеховского кружка были приняты решения о постановке своими силами чеховского спектакля и об издании чеховского сборника с материалами об его жизни и творчестве. Активно участвовала в жизни города и супруга Гаршина, Елена Дмитриевна. Она совместно с Николаем Александровичем Реми – сыном А. Г. Реми, героем рассказа «Два гусара», организовала летний детский сад, вела работу в Чеховском кружке. Но вскоре семья Гаршиных покинула Таганрог в связи с переездом в Симферополь на службу в коммерческое училище Симферопольского купеческого общества, и издание чеховского сборника сорвалось, да и активная деятельность Чеховского кружка заметно снизилась.
О дальнейшей жизни Евгения Михайловича Гаршина в советское время известно крайне мало. Известно лишь, что скончался он в Ленинграде в 1931 году. Его по праву считают одним из несправедливо забытых общественно-литературных деятелей России конца XIX – начала XX века. С именем Гаршина в Таганроге связана ещё одна, довольно странная история. Вечером 7 февраля 1910 года в окно его квартиры был произведён одиночный выстрел из пистолета системы браунинг, о чем свидетельствовала пуля, найденная впоследствии на полу кабинета.
Выстрел
Из дневника Ляли Сфаэлло:
«3 февраля 1910 года.
О, как несносен бывает П.С.! Убила бы! Сверкает своим золотым моноклем, смеется. Давеча гуляли с ним в заснеженном городском парке, пробирались по редким протоптанным дорожкам среди деревьев, разговаривали об искусстве, шикарном великолепии его прекрасного упадка. Как ярко и значительно П.С. рассуждает о всеобщем безверии и гибели старых богов, о новой морали и грядущем сильном человеке! Как страстно он воспевает неизбежную агонию мира! Я смотрела на него и мечтала…
П.С. взял меня под руку, а когда я едва не оступилась, быстро сжал мою ладонь под муфточкой. Я ждала поцелуя, но… Как всегда с нами увязались Кандояки и Чибриков. Тоже мне, доморощенные декаденты. Петруша Кандояки мнит себя байроническим типом, непрестанно хмурит напомаженные бровки и изрекает пустые банальности. Фи! А Чибриков просто дурак, дает волю рукам, стоит П.С. только отвернуться. И ничего он не смыслит в поэзии! Зачем только вьётся вокруг П.С. и меня?
Они все – чернь у трона сильных людей! Я же была в ударе и неотразимо, как умею только я, декламировала стихи. Мой голос необыкновенно дрожал и вибрировал, как космические струны Вселенной! Бездари Кандояки и Чибриков сразу поверили, что стихи мои. Обзавидовались. Ха-ха-ха!
За Дьявола Тебя молю,
Господь! И он – Твоё созданье.
Я Дьявола за то люблю,
Что вижу в нем – моё страданье.
Борясь и мучаясь, он сеть
Свою заботливо сплетает…
И не могу я не жалеть
Того, кто, как и я, – страдает.
Когда восстанет наша плоть
В Твоём суде, для воздаянья,
О, отпусти ему, Господь,
Его безумство – за страданье.
Один П. С. сразу узнал строки Зинаиды Гиппиус, и так многозначительно посмотрел, что меня даже пробрало. Он так тонко чувствует поэзию, красоту и боль моей израненной души. Нет, я решительно влюблена! Как же прекрасно жить в одно время с П.С., дышать с ним одним воздухом свободы!
P. S. Какая же я слабая и трусливая – не могу даже в дневнике написать, о чем я мечтала и что воображала, глядя на высокую лёгкую фигуру П.С. в неизменной клетчатой паре. Мне ещё долго надо трудиться над собой, ломать себя, чтобы быть достойной П.С.».
«5 февраля 1910 года.
Какая же я дура! П.С. уже второй день не даёт о себе знать. Он меня забыл? Бросил? Нет сил вынести бесчеловечную муку! Уж лучше мне нынче же наложить на себя руки и в ослепительно белом платье лежать в гробу, обитом черным с проблеском бархатом (недавно такой видела в лавке мадам Шольц). Вокруг пусть будут горы увядших цветов с нежными жёлтыми лепестками, едва-едва пахнущими, и негромкая трогательная музыка.
Одинокая скрипка… И плачущий П.С. у моего бездыханного тела… О, как он пожалеет, коварный!
В обед заходил Кандояки и жаловался на Гаршина, директора коммерческого училища. Замшелый чинуша не приемлет молодое поколение, помешан на своём Чехове и Пушкиных-Некрасовых. А как же новые яркие гениальные поэты? А, господин Гаршин? Бедный Петруша весь измучился от такого непонимания. Я так же задыхаюсь в купеческом пошлом Таганроге! И когда только П.С. меня увезёт в неведомые дали?
Кандояки лез целоваться, а сам ногтей не стрижёт и не красит. Написал мне в альбоме стишки: «Белый цвет – эмблема невинности. Поэтому-то гимназистки любят пудриться».
Разве можно быть таким бестолковым декадентом? Свою невинность я брошу к ногам растоптать только П.С., лишь ему одному. Но когда же, когда?!
P. S. Вечером телефонировал П.С.! Он назначил мне рандеву у памятника Петру на Петровской! Есть ли люди счастливее меня в целом мире и в Таганроге?!»
«6 февраля 1910 года.
Вчера П. С. долго расспрашивал Кандояки об ужасном удушающем положении в коммерческом училище, где зверствует господин Гаршин. Потрясённый до глубины души, П.С. слушал о том, как директор зажимает все новое, свежее, решительно не принимая, что его затхлое время ушло. Кандояки, что некстати приперся незваным на наше с П.С. свидание, театрально грозился свести окончательные счеты с директором-деспотом. И тут… П.С. с улыбкой вынул из своего клетчатого пальто небольшой серебряный пистолет и протянул его Петруше. Что тут началось! О Боже!
Петруша основательно струсил и предательски ретировался, что, впрочем, было весьма вовремя. Чего можно было ожидать от черни? Они недостойны внимания П.С.! И тогда П.С. повернулся ко мне, и его сумрачный взор, прожигая монокль, заглянул в самые отдаленные тайники моей бездонной души. Он словно звал меня, взывая подняться над жалкими людишками, воспарить в инфернальные пространства, где место только нам, и только нам, сильным и свободным. И я сама вынула пистолет из его руки. Я все для него сделаю!
О, как он благодарно он дотронулся до моего запястья, как я вся затрепетала! Одно только у меня мелькало в голове – нынче же я буду его! Непременно! И я даже не заметила, как все и случилось – его горячие, сильные губы коснулись меня. Можно ли доверить страницам, что было далее? Я была в его власти. Нет, и не будет для меня ничего недостижимого, чего я не сделаю ради этого человека! Завтра я совершу для него свой подвиг!»
– Елена Дмитриевна, послушай, мой друг, ещё одно объявление, – Евгений Михайлович поднёс сложенный пополам «Таганрогский вестник» поближе и, близоруко щурясь, зачитал: «Гимназистки седьмого класса устраивают 18 февраля вечер в помещении технического училища. Сбор с вечера поступит в пользу недостаточных учениц. В качестве исполнительниц музыкальных и литературных номеров выступят учащиеся». Надо бы поучаствовать, как думаешь? Да и своих направлю из коммерческого, пусть внесут лепту в благое дело. А сейчас давай-ка чаёвничать, чего на сухомятку вечер коротать. Прикажи самовар подать.