Глава 1. Канун революции. Декабрь 1916 г.
За неделю до Рождества, Йендель, Эстония
Сани летели по прямой как стрела подъездной аллее к усадьбе Йендель; бубенцы звенели; слежавшийся снег заглушал стук копыт лошадей. Сани промелькнули в тенях, отбрасываемых голыми ветвями буков, окаймлявших аллею, пронеслись мимо замерзшего озера и сверкающего луга с отдельно стоящими деревьями, направляясь к дому.
Укутанные в меха, в санях сидели две женщины и трое маленьких детей, которые были похожи на хрупкие свертки. Более молодая женщина вглядывалась в ледяной мир, простирающийся вокруг, с невозмутимым удовлетворением в кошачьих глазах. Другая женщина – статная, средних лет, – сосредоточила свое внимание на детях, боясь, что они выпадут из открытых саней на скорости. Поездка от деревенской железнодорожной станции была короткой, дорога – прямой, но Маргарет Уилсон была не той женщиной, которая готова без нужды рисковать своими подопечными. Их мать, сидевшая рядом с ней, была совсем другой. Мадам Мура любила своих детей, но была рада предоставить няне нести бремя забот о них. И, обладая смелостью, близкой к безрассудству, не думала об опасности. Жизнь еще преподаст ей уроки защиты и выживания. (Ее несчастный отец так и не усвоил этих уроков; он поставил свои принципы выше самосохранения и пострадал за это.)
Показался дом. Сани теперь двигались не так споро, и резкий свист, который издавали при скольжении их полозья, стал стихать. Этот дом нельзя было не заметить, особенно в это время года. Особняк поместья Йендель в здешних сельских краях был известен как Красный дом. Его красноватая кирпичная коробка квадратной формы со сказочными башенками по краям казалась синевато-багровой на фоне заснеженного ландшафта в окружении покрытых инеем кустарников и серебряных берез, похожих на иглы, на берегу озера.
Мысли Муры занимали яркие события нескольких прошедших дней и грядущие рождественские удовольствия. Будут званые обеды и пение у камина, веселая компания и катания на санях… и многое другое. Мура предвкушала период развлечений. Ее муж, находившийся на войне, возможно, будет отсутствовать большую часть праздников, но Мура могла легко это пережить. Если бы и его мать тоже не приезжала, было бы идеально. Но это был их дом – одно из многих владений знатной семьи Бенкендорф, в которую довольно поспешно попала Мура, выйдя замуж в юном возрасте.
Сани остановились в облаке пара, который валил от дыхания лошадей. Двери дома распахнулись, вышли слуги, чтобы забрать багаж. Мура выбралась из-под меховой полости, взяла на руки самую младшую из детей – малютку Таню – и ступила на снег.
На земле лежал снег и в тот день, когда родилась Мура почти двадцать пять лет назад за много сотен миль отсюда. Она появилась на свет в марте 1892 г.[5] – четвертое и самое дорогое дитя Игнатия Платоновича Закревского, землевладельца и высокопоставленного юриста на службе у царя.
Родилась Мура в имении семьи Закревских Березовая Рудка под Полтавой на Украине. Это был красивый дом – величественное здание, построенное в стиле классической усадьбы, с колоннами, арками и портиком, но со славянским колоритом: маленькими куполами-луковками и стенами, снаружи оштукатуренными и покрашенными в царском стиле (лососево-розовые с белой отделкой)[6]. Изысканное место для рождения, но не слишком хорошее место для взросления мятежного духа.
У Игнатия Закревского и его жены уже было трое детей – мальчик по имени Платон (близкие звали его Бобик) и девочки-близнецы Александра (Алла) и Анна (известная как Ася). Новорожденную окрестили Марией Игнатьевной Закревской[7]. Имя Мария дала ей мать, но вскоре девочку все стали называть Мурой. Она быстро стала любимицей семьи. Отец души в ней не чаял, она была «любимой игрушкой его средних лет, и он бессовестно баловал ее»[8]. Когда к нему приходили гости, он имел обыкновение ставить ее на стул, чтобы она читала стихи. Девочка наслаждалась вниманием и аплодисментами. На самом деле она требовала их и могла разгневаться в тех редких случаях, когда не получала желаемого[9]. Харизма и ум помогали ей удерживать внимание всех, кто встречался ей на пути.
За исключением изящного дома и парка, Березовая Рудка была унылым сельским местечком для такого ребенка. Поместье Закревских охватывало тысячи акров леса и пахотной земли, большая часть которой была отдана под сахарную свеклу, которая перерабатывалась на собственном сахарном заводике. И хотя земля давала ему его богатства, Игнатий Закревский не был фермером. Свою энергию он отдавал юстиции – уголовному судопроизводству, занимая видное место в судебной системе, и социальной юстиции, участвуя в различных кампаниях и благотворительных акциях. В основном он работал в Санкт-Петербурге, и Мура была больше всего счастлива, когда семья жила там в своих апартаментах.
У отца и дочери было столкновение темпераментов – оба по образу мыслей были либералами, и оба склонны к импульсивности и безрассудству. Игнатий Закревский служил обер-прокурором Правительствующего сената – высшей судебной инстанции в России. Но его радикальные политические взгляды, включая деятельность по введению в судебную систему судов присяжных, шли вразрез с консерватизмом царя Николая II, и Закревский в конечном счете потерял свою должность. Последней его ошибкой была активная поддержка Эмиля Золя в деле Дрейфуса. В 1899 г. он был вынужден покинуть Сенат, уйдя в отставку.
Это было время, когда радикальные и консервативные тенденции все больше и больше вступали в конфликт. Крестьяне и рабочие терпели колоссальные лишения. В год рождения Муры почти полмиллиона человек в Полтавской губернии умерли от холеры и тифа, ослабев от недоедания. Несколько жестоких холодных зим вызвали неурожай, а те немногие запасы продуктов питания, которые имелись, государство предназначило на экспорт. В то же время царь взимал земельные налоги с обедневших хозяйств. Крестьяне были в таком отчаянном положении, что ели «голодный хлеб», выпеченный из ржаной шелухи, смешанной с лебедой, мхом и древесной корой или всем, что под руку попадалось[10]. Игнатий Закревский убеждал правительство не быть самоуверенным и предупреждал, что пренебрежение проведением общественной и судебной реформ рано или поздно приведет к бунту.
Он был прав, но не дожил до того, чтобы увидеть его своими глазами. В начале 1905 г. во время поездки в Египет со своими дочерями-близнецами Аллой и Асей у Игнатия Закревского случился сердечный приступ, и он умер. Его вдова, оставшаяся с детьми, которых надо было растить, и поместьем, которое требовалось содержать, получила после его смерти наследство, которое оказалось гораздо меньше, чем ожидалось: совершив свой последний эксцентричный поступок, Игнатий оставил часть своего состояния масонам.
Жить в Санкт-Петербурге было слишком дорого, и Закревская увезла двенадцатилетнюю Муру, чья бьющая через край индивидуальность как раз начала расцветать, на постоянное жительство в Березовую Рудку. Так начался безрадостный период в жизни Муры: она потеряла любимого отца и теперь была обречена несколько лет вести унылую жизнь в деревне. Это пагубно повлияло на нее и привело к принятию заслуживающего сожаления решения.
Плотный снег заскрипел под каблуками Муры, когда она вышла из саней. Пока слуги забирали багаж, она улучила минутку, чтобы оглядеться и взглянуть на дом.
Красный дом в Йенделе был темнее и менее изящный, чем ее родной дом в Березовой Рудке и больше походил на разросшийся охотничий домик, нежели на господский особняк, но Мура была здесь счастлива так, как ей редко удавалось быть счастливой в доме своего детства. Самое большое значение для Муры имели образ жизни, люди и веселье, а не место. В Йенделе она была хозяйкой дома и могла окружать себя компанией по своему выбору. Эстония также была ближе к Петрограду (так теперь называлась столица). Всего лишь ночь в поезде и короткая поездка в санях по сравнению с долгими, изматывающими странствиями в дальнюю даль – такими она помнила свои путешествия на Украину в детстве.
Петроград в 1916 г. не был спокойным местом для жизни, так что продолжительные каникулы в Йенделе были вдвойне приятны. Простые люди были неспокойны. Их жизнь не изменилась за последнюю четверть века – разве что к худшему. Следствия нищеты и угнетения были видны везде, а война[11] против немецкой и Австро-Венгерской империй, длившаяся уже третий год, истощала людские и материальные ресурсы России. Военные госпитали были заполнены, а булочные – пусты.
Политические трения достигали самой вершины пирамиды власти. Еще несколько лет назад, 16 декабря, Мура присутствовала на печально известном балу, который давал князь Феликс Юсупов во дворце на Мойке[12] и на котором сотни приглашенных из числа сливок петроградского общества ужинали и танцевали в бальном зале, в то время как в подвале убивали Распутина. Ввиду пагубного влияния на царя и царицу, которое, по мнению представителей знати, оказывал Распутин, его заманили во дворец в полночь, угостили отравленными пирожными и вином, а затем убийцы подвергли его жестокому насилию. В конечном счете дело было сделано. А тем временем на балу продолжали танцевать гости. Царская семья оплакивала потерю своего советчика, а разгневанная царица жаждала мести.
Бунтовские настроения носились в воздухе, но едва ли кто-нибудь – и меньше всех Мура – верил, что оно взорвется революцией. Это было больше чем привычный беспорядок, который веками был частью русской жизни. Время от времени волнения вспыхивали, но всегда утихали. Сторонница либеральных взглядов, Мура сочувствовала простому народу, но не настолько, чтобы самой тревожиться о нем. Возможно, в чем-то она была похожа на своего отца, но все-таки была другой.
С маленькой Таней на руках она повернулась к двум другим детям, которых няня вынимала из саней: четырехлетнего Павла нужно было вытащить из полости, а Кира – самая старшая из детей – грациозно выбралась сама. Кира была старше, чем брак ее матери, и ее происхождение было неясно: не по отцу, а по матери. Эта маленькая девочка была частью сложного запутанного клубка жизни, который Мура уже плела вокруг себя.
После смерти главы семьи достаток уменьшился, и Муру не отправили учиться в школу, как старших брата и сестру. Вся ее жизнь между двенадцатью и семнадцатью годами была связана с фамильным поместьем и открытой всем ветрам украинской степью, которая его окружала, – плоской равниной, казалось не имеющей конца и края и оживляемой лишь деревьями и – редко – куполом церкви.
Ее учили домашние учителя и гувернантки, но ближайшей подружкой была няня Мики, которая жила в их семье с тех пор, когда Муры еще на свете не было. Мики, или Маргарет Уилсон, была женщиной с характером – молодая, красивая, волевая и абсолютно преданная своим воспитанникам. Она также была женщиной с прошлым, которое сделало ее жизнь на родине невозможной.
Рожденная в Ливерпуле в 1864 г., Маргарет рано вышла замуж за ирландца, который прожил с ней достаточно долго, чтобы она родила ему сына, а затем ушел, чтобы принять участие в одном из восстаний, которые часто вспыхивали в Ирландии в 1880-х гг., – так называемой Ирландской войне, где его и убили. Маргарет, энергичная, чуждая условностей женщина, стала любовницей английского офицера-кавалериста, полковника Томаса Гонна, который служил в Ирландии и по возрасту годился ей в отцы. В июле 1886 г. она родила дочку Эйлин. И как будто по заведенному сценарию, спустя несколько месяцев полковник Гонн умер от тифа, и Маргарет снова осталась одна с ребенком – на этот раз позорно незаконнорожденным[13]. С того момента ее жизнь, вероятно, стала невыносимой, но в конечном счете помощь пришла, откуда не ждали.
В 1892 г. Игнатий Закревский приехал в Англию по делам. Он пришел в компанию англичан, которые были, как он, богатыми, знатными, с радикальными взглядами. Среди них была Мод Гонн – актриса, поддерживавшая стремление ирландского народа к независимости, любовница поэта Уильяма Батлера Йейтса. Она также была дочерью умершего полковника Томаса Гонна, что делало ее единокровной сестрой маленькой дочери Маргарет Эйлин, которой было в ту пору шесть лет. Мод помогала Маргарет содержать Эйлин с самого рождения (вопреки противодействию своего дяди – брата умершего полковника)[14].
Игнатий Закревский принял участие в судьбе молодой Маргарет, и было заключено соглашение. Закревский – человек, благотворительные порывы которого часто перевешивали здравый смысл, должен был увезти Маргарет с собой в Россию, где она будет обучать английскому языку его дочерей-близнецов Аллу и Асю. А заботиться об Эйлин станет Мод[15].
Когда Игнатий Закревский возвратился в Россию с Маргарет, предполагалось, что она проработает двенадцать месяцев, и ее обязанности будут состоять исключительно в том, чтобы обучать английскому языку близняшек. Но вскоре она полностью вошла в семью, и первоначальный план был забыт. Кончилось тем, что Маргарет провела остаток своей долгой жизни с этой семьей[16]. Будучи не очень образованной, Маргарет не была учительницей, и помимо английского языка дети Закревских обучались другим предметам домашними преподавателями.
Мура родилась через несколько недель после приезда Маргарет, и та стала для младенца няней, а позднее – компаньонкой, подругой и кем-то вроде суррогатной матери. Все дети Закревских ее обожали. В то время как для родителей Маргарет была официально Уилсон, дети называли ее Даки (уточка), что потом превратилось в Мики. Это имя к ней приросло, и Маргарет с тех пор навсегда осталась Мики. Считая себя частью семьи, она ни разу не взяла жалованья; достаточно было сказать, что ей необходимо, и она это получала. Ее вкусы были простыми, а нужды – немногочисленными.
Мики имела огромное влияние на детей – особенно на Муру. Так и не научившись правильно говорить по-русски, она заставляла детей (и всех остальных в семье) говорить по-английски. В результате Мура, когда выросла, говорила по-английски лучше, чем по-русски, на родном языке говорила с английским акцентом.
Ограниченная поместьем Березовая Рудка в годы раннего отрочества, Мура была разочарована изоляцией и скукой этого места и постепенно стала демонстрировать упрямство и чувственность, которые оставались с ней всю ее взрослую жизнь. Если бы Мики была ее настоящей, а не суррогатной матерью, можно было бы сказать, что эта черта – наследственная[17].
Но Мура обладала способностями, которых не было у Мики. И у нее было сильное желание их развить. Необходимость быть в центре завораживающего вихря общественной жизни становилась для нее все более острой по мере того, как она постепенно превращалась в женщину, а ее талант привлекать к себе и удерживать внимание людей проявлялся все ярче. Она умела очаровывать, восхищать и соблазнять. Ее блестящие лукавые глаза останавливались на ком-либо, и, с кем бы ни разговаривала, она умела заставить почувствовать, что в тот момент он для нее самый важный человек на свете. И по мере того как созревала физически, Мура обнаруживала власть своей сексуальной привлекательности. Она стала опасной молодой женщиной, опасной не в меньшей степени и для себя. Один современник сказал о ней:
Ее лицо излучало мир и спокойствие, а большие, широко расставленные глаза искрились жизнью… ее острый быстрый ум, ее способность понимать собеседника с полуслова и ответ, который можно было прочесть по ее лицу, прежде чем она заговорит… придавал ей ореол душевности и редкости… Ее слегка подведенные карандашом глаза всегда были красноречивы, говоря именно то, что люди хотели услышать: что-нибудь серьезное или смешное, грустное или умное, мягкое или приятное. Ее тело было прямым и сильным, а фигура изящной.