РИГЕРТ Да что же вы, Иван Силыч, зачем же вы?..
МИЛЕНТЬЕВ (С пафосом.) А как же, а как же вы хотели, мой друг? Вот теперь стоять мне на коленах остаток сирых дней моих!.. А как?! Смещен с пьедестала, растерзан, кровь!.. А как?! Вы позволили себе быть в дурном расположении! Такое могут позволить себе только великие актеры!
РИГЕРТ Но я не декларировал…
МИЛЕНТЬЕВ А откуда девочка (Жест в сторону Сомовой.) взяла это? Придумала?!
РИГЕРТ У меня болит голова. У меня просто болит голова… Очень болит голова. С самого утра болит… Мысли дурные. Предчувствия. Но главное – это головная боль… Мигрень! Знакомо вам?… А теперь, после ваших выходок, я, наверное, окончательно умру!
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Голова болит. Решаете гуманитарные проблемы?.. Как быть со свитой?.. Простите за каламбур, болит голова о том, кому первому рубить голову?.. Так уж рубите мне! Мой нимб намок и черен! (Пауза.) Душегуб! (Пауза.) Я удивлен, я крайне удивлен, что к моему приходу здесь нет еще ни одного висельника!
РИГЕРТ Простите великодушно, Иван Силыч, но у меня, действительно нет никаких сил поддерживать полемику с вами.
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Завтра я принесу вам кларнет.
РИГЕРТ Зачем?
МИЛЕНТЬЕВ Будете учиться играть на кларнете, раз уж играть на театре вы не в силах. (Сомовой.) Нет, Нина, он – не государь. И если Левит не видит этого, он слеп, как кореец, гладящий собаку.
НЕРОСЛОВ (Пьян.) Или белый кролик, поедающий собственную голову.
Милентьев разом оживает, поднимается.
МИЛЕНТЬЕВ (Указывая на Нерослова.) Вот – будущее! Вот – юный негодяй, что сменит нас на троне. Он талантлив, Нина, вы не находите? (Нерослову.) Как вас звать, молодой человек, кажется Дима? Вы – рабочий сцены?
СОМОВА Актер. Он наш молодой актер, Иван Силыч.
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Акте-е-ер?
СОМОВА Актер, молодой актер, Иван Силыч.
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Так это он изображает пьяного? а я то думал, что он – рабочий сцены и пьян по-настоящему… Такой молодой, а уже актер. (Сомовой.) А ты, стало быть актриса?.. Он, стало быть, актер, а ты, стало быть, актриса?.. А вместе вы, наверное, театр?.. Что молчите?
Пауза.
НЕРОСЛОВ (Милентьеву.) Я мечтаю быть похожим на вас.
МИЛЕНТЬЕВ Как, простите? я не расслышал. У меня слух совсем ослаб, да еще и слуховые галлюцинации, все вместе, такой винегрет, знаете ли. Не соблаговолите ли повторить?
НЕРОСЛОВ Мечтаю быть похожим на вас.
МИЛЕНТЬЕВ Вот как?.. В таком случае я посоветовал бы вам, молодой человек, наложить в штаны!
НЕРОСЛОВ (Искренне восторженно аплодирует.) Блеск!
МИЛЕНТЬЕВ (Обращаясь к присутствующим.) А вы что же?
Присутствующие вяло аплодируют Милентьеву. На аплодисменты начинают собираться зрители.
МИЛЕНТЬЕВ (Нерослову.) Вот видите, Дима! Эти умники хотят отобрать у меня роль государя!.. Только посмотрите! (Указывает на зрителей.) На меня ходят!.. А что это вы там попиваете из своей бутылочки?
НЕРОСЛОВ Яд.
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Вы шутите?
НЕРОСЛОВ Честное благородное!
МИЛЕНТЬЕВ Дайте и старику глоточек.
Нерослов протягивает Милентьеву фляжку, тот пьет довольно долго, не отрываясь. Возвращает фляжку. Улыбается Нерослову.
Аплодисменты зрителей. Милентьев раскланивается.
НЕРОСЛОВ Блеск!
СОМОВА Гренки готовы, Иван Силыч! С медком будете?
МИЛЕНТЬЕВ (Направляясь к гренкам, от предвкушения завтрака и перед публикой особенно громко, нараспев.) Вы разучились ухаживать еще в те времена…
РИГЕРТ Иван Силыч, нельзя же так, голова вот – вот лопнет!
МИЛЕНТЬЕВ (Ригерту.) Завтра. Завтра я принесу вам кларнет.
Пауза.
НЕРОСЛОВ Сейчас я вам зачитаю из новой пьесы, очень уместно. (Читает.) «Мы тем только и интересны, что играем, играем с предметами, играем с животными, играем друг с другом, играем с самими собой, играем даже тогда, когда сама по себе мысль об игре кощунственна, например, на похоронах или на исповеди. Кажется, что мы никогда не взрослеем. А если это так, не есть ли детство – первый и единственный признак разума? В таком случае выходит, что впавшие в детство старики и прочие безумцы находятся на самом верху Вавилонской башни…»
Затемнение.
Картина пятая
Те же действующие лица и Лучинская.
Зрители.
Оленька выполняет упражнения у балетного станка.
Сомова на протяжении всей картины готовит Милентьева к завтраку: поливает ему на руки воду из кувшина, подает полотенце, помогает переодеваться в смокинг, повязывает салфетку, подает приборы и пр.
НЕРОСЛОВ (Наблюдает за Лучинской.) И что же, вместо чудесной витиеватой романтики вы предлагаете мне эту студентку?
СОМОВА Димочка, ты, наверное, и не заметил, как я теперь превратилась в тигрицу?
НЕРОСЛОВ Что вы, что вы, Нина Валерьевна, это вы не видите себя, ибо игнорируете зеркала, мне же все видно. (Лучинской.) Кто вы, прекрасная незнакомка?
МИЛЕНТЬЕВ (Обращается к публике.) И заметьте, какая нелепость, государь принадлежит ореолу, а не наоборот!
Аплодисменты зрителей.
НЕРОСЛОВ (Лучинской.) Вы – легкий ветерок?
СОМОВА Берегитесь, Дима, я ревнива.
МИЛЕНТЬЕВ Вы, Арнольд, говорили что-то о драматурге?
РИГЕРТ Зеленый говорил. Вот, шляпу приволок.
МИЛЕНТЬЕВ Что, он здесь?
РИГЕРТ Не знаю, честное слово, Иван Силыч, очень и очень болит голова. С самого утра болит, просто раскалывается.
МИЛЕНТЬЕВ Ах, простите! Простите, что потревожил! И благодарю, благодарю, что не отказали в любезности уделить внимание старику.
НЕРОСЛОВ (Лучинской.) Вы – лепет пера?
СОМОВА У меня, Димочка, здесь ножи, вилки.
МИЛЕНТЬЕВ (Ригерту.) А что, не согласился бы он выслушать мои монологи о государе? Лично я не представляю себе пьесу без государя. Мое мнение здесь что-нибудь еще значит?.. Без государя все будет мелким… А что там за персонажи в этой пьесе? Вы, Арнольд, уже знакомились? Что предлагается вам?
РИГЕРТ Ничего не предлагается.
МИЛЕНТЬЕВ Разве Левит ничего вам не говорил?
РИГЕРТ Нет.
МИЛЕНТЬЕВ Никаких намеков?
РИГЕРТ Нет.
МИЛЕНТЬЕВ (Обращаясь к публике, громоподобно.) Назойливые, назойливые персонажи всех этих кухонных драм, где гренки выглядят как творожники, а творожники, как горячего копчения рыба!.. Рыба! Рыба! Всё – запах рыбы без государя! Запах рыбы победил на всем белом свете!.. Довольны?! Добились своего?!.. А что же будете вы делать завтра, когда вам захочется перейти с матерщины на высокий слог? Чем станете вы объясняться в любви?.. Язык тела, говорите? Вот вам – язык тела! (Указывает на Лучинскую.) Разве видите вы в ее глазах любовь? И не приходит ли вам в голову мысль, что любовь умерла прежде, до нее, вместе с государем?!.. Что, прав я?.. По глазам вашим читаю – прав!.. Так убейте же меня!
Аплодисменты.
РИГЕРТ Пощадите, Иван Силыч!
МИЛЕНТЬЕВ (На бис.) Так убейте же меня!
Аплодисменты.
НЕРОСЛОВ (Лучинской.) Вы – поцелуй лета?
СОМОВА Никаких поцелуев!
НЕРОСЛОВ (Лучинской.) Вы – ночной снежок?
СОМОВА Тигрица, ты помнишь, Димочка?
НЕРОСЛОВ (Лучинской.) Вы – улыбка ласточки?
МИЛЕНТЬЕВ Подайте реплику, Дмитрий!
НЕРОСЛОВ Вы – улыбка ласточки?
МИЛЕНТЬЕВ Подайте реплику!
НЕРОСЛОВ Вы – улыбка ласточки?
МИЛЕНТЬЕВ Это что – реплика?
НЕРОСЛОВ Реплика.
МИЛЕНТЬЕВ А почему девочка молчит?
НЕРОСЛОВ Не знаю.
МИЛЕНТЬЕВ У нее что, нет слов?
НЕРОСЛОВ Не знаю.
МИЛЕНТЬЕВ Так загляните в текст.
НЕРОСЛОВ Нет.
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Что, она танцует?
НЕРОСЛОВ Да.
МИЛЕНТЬЕВ Молча танцует?
НЕРОСЛОВ Да.
МИЛЕНТЬЕВ Это что, балет?
НЕРОСЛОВ Нет.
МИЛЕНТЬЕВ Она – немая! Реплику!
НЕРОСЛОВ Вы – улыбка ласточки?.. Дальше вы говорите.
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Не ласточкин текст?
НЕРОСЛОВ Нет, ваш.
МИЛЕНТЬЕВ О чем говорю?
НЕРОСЛОВ Что-то о государе!
МИЛЕНТЬЕВ Вот как?
НЕРОСЛОВ Да.
Пауза.
МИЛЕНТЬЕВ Вы очевидно талантливы, молодой человек. Вам еще не говорили об этом?
НЕРОСЛОВ Нет.
МИЛЕНТЬЕВ Так вот, я сообщаю вам!
НЕРОСЛОВ Покорно благодарю.
МИЛЕНТЬЕВ На первых порах покорность – неплохое качество. Подавайте реплику!
НЕРОСЛОВ Вы – улыбка ласточки!
МИЛЕНТЬЕВ Ласточки, улыбка ласточки, говорите вы?!
РИГЕРТ Не кричите так!
МИЛЕНТЬЕВ (Еще громче.) Ласточки, улыбка ласточки, говорите вы?!
НЕРОСЛОВ Именно.
МИЛЕНТЬЕВ А что, собственно, знаете вы о ласточках?! Вы рассматриваете их как блестки детства или предмет слепого восхищения! Бессмысленность и краткость, вот что восхищает вас даже в большей степени, чем стремительность и графика их пронзительных крылышек! Но так ли они бессмысленны, эти кусочки Вселенной?!.. А не приходило ли вам в голову то, что обыкновенно приходит в голову всякому обреченному и догадывающемуся об этом государю при виде этих, как вы образно выразились, улыбчивых созданий?!.. Не приходило ли вам в голову, что эти самые бабочки есть ни что иное, как символы западни?!
НЕРОСЛОВ Символы западни? Но почему?
МИЛЕНТЬЕВ Да потому что если бы вам было предложено построить ассоциативный ряд, первый предмет, при упоминании этих созданий, что вспомнили бы вы не задумываясь был бы силок!
РИГЕРТ Голова, бедная моя голова!
МИЛЕНТЬЕВ Силок! Не так ли?!.. А что есть силок для государя?!.. Силок для государя – его ореол!.. Его удавка!
РИГЕРТ Да замолчите вы!
МИЛЕНТЬЕВ Удавка!.. Удавка!.. Удавка!
СОМОВА Ваш ужин, государь.
Входят Зеленый и Силинский.
Когда бы мы не знали, что Силинский никак не может быть родственником Милентьева, можно было бы подумать, что это – его брат. Впрочем, быть может, иллюзия эта возникает ввиду схожести в росте и возрасте, а также потому, что на Силинском точно такой же костюм, что и на Милентьеве.
ЗЕЛЕНЫЙ Силинский Андрей Романович. Автор пьесы. Из Додеса. Прошу любить и жаловать… Только что вошел к нам в здание, немедленно заблудился… Очень смешно.
МИЛЕНТЬЕВ Прошу вас немедленно к столу. (Силинскому.) Вы обратили внимание на то, как они меня здесь называют между собой?..
Силинского усаживают за стол рядом с Иваном Силычем.
СОМОВА С горчицей. Для вас, государь.
Милентьев откусывает от гренка и замирает с выпученными глазами и открытым ртом. Секундой позже он кричит. Он кричит так, что вот-вот, кажется, случится землетрясение.
Ригерт извлекает из кармана револьвер.
Силинский, видя револьвер в руке Ригерта, непроизвольно подхватывает крик Милентьева.
Итак, перед Ригертом два чрезвычайно похожих друг на друга, истошно орущих человека. Боль и страх.
Некоторое время Арнольд Давыдыч пребывает в нерешительности. Наконец он зажмуривается и стреляет… в Силинского.
Драматург падает замертво лицом на стол.
Устанавливается черная тишина.
РИГЕРТ (Тихо, осипшим голосом.) Вот, Нина, отчего я плохой актер.
Ригерт прячет револьвер в карман.
РИГЕРТ (Зрителям громко) Ваш ужин.
Яркий свет.
Овации.
ЗЕЛЕНЫЙ (Громко, чтобы перекричать зал.) И еще. Александр Михайлович Левит просил передать, что сегодня репетиции не будет. (Пауза.) После ужина можно расходиться по домам.
Затемнение.
Сатира
В двух действиях
Действующие лица
Смышляев Лев Александрович
Сергей
Действие первое
Зияющая кухня. «Зияющая», и никак иначе. Кухня одинокого мужчины, где из мебели только стол, пара стульев, какая-то лежанка в углу, да газовая плита. Под потолком сложным узором протянуты и переплетены бельевые веревки. Можно подумать, что здесь очень серьезно относятся к стирке. Но из вещей права быть выставленным на всеобщее обозрение, удостоено одно лишь лоскутное одеяло, правда, одеяло огромное и замечательно цветастое. Помещение великовато для такого интерьера. Как правило, наши кухни меньше. Но исключения случаются. Случается, что разрушают стену и кухне дают простора, заслуженно уничтожая комнату, памятуя о том, что именно кухня есть едва ли не главное жизненное пространство нашей жизни, где совершаются чрезвычайные события и произносятся самые сокровенные речи. Так что в этом ничего особенного нет. И вообще, ничего особенного. Когда бы не свечение. Этакое особенное голубоватое свечение, исходящее невесть откуда и наполняющее комнату, от чего вышеописанные предметы кажутся нереальными, а сам хозяин комнаты, Лев Александрович Смышляев, средних лет мужчина в неожиданно барском червонном халате представляется просто не человеком, а дивным каким-то существом, не то из сновидения, не то из какой-нибудь средневековой легенды.
Между тем, Лев Александрович занят самым, что ни на есть, обыкновенным делом. Сидя за столом, он подтачивает карандаши. В карандашнице их множество. Лев Александрович то и дело улыбается, нашептывает про себя и вовсе не обращает внимания на настойчивые требования механического звонка пойти и открыть дверь. Складывается ощущение, что он не слышит этих звонков, звонков, затем стука, грохота выламываемой двери, затем шума в прихожей. Не слышит или не хочет слышать. Лев Александрович, как я уже упоминал выше, подтачивает карандаши. Подтачивает карандаши и вещает невидимому собеседнику.
Картина первая
СМЫШЛЯЕВ Сатира отображала жизнь, представляя ее чудной и безобразной до смешного, и мы смеялись. Однако теперь, когда сама жизнь стала сатирой, что может рассмешить нас, благополучно превратившихся черт знает во что: в карикатуры, злые картинки, фантомы, не надобные друг дружке. Никому не надобные, по большому счету. Фантомы не умеют смеяться и плакать… А ну-ка, давайте по совету баснописца теперь обратимся к зеркалу. Не по причине подстригания бороды или приглаживания вихра, а всерьез, чтобы в глаза себе посмотреть… Пусть даже придется перед тем и выпить для храбрости. По такому случаю можно… Если, конечно мы не разучились смотреться в зеркало. Если в нас осталось еще хотя бы немного от себя маленьких, от тех, на кого не могли налюбоваться родители, когда наряжали перед тем, как вести к фотографу. И наряжали, и причесывали, и целовали в затылок… А мы боялись вспышки. Это теперь нам вспышки не страшны. Вспышек стало много… Давайте обратимся, всмотримся. Что нам сулит этакое предприятие?.. Сделается дурно?.. Не исключено… Плохо, конечно, но… хорошо. Значит, не все потеряно… Зеркалу, не исключено, станет смешно… Может быть, может быть, не могу быть уверенным, но может быть что-нибудь изменится?.. Что изменится? Не знаю… Может быть, начнем катастрофически худеть… Сразу… На глазах… А, может быть, отправимся на кухню и пустим газ. Зачем? Да затем, чтобы кто-нибудь, услышав страшный запах, пришел на помощь. Хоть кто-нибудь… Например, сын или соседка, или сосед, которому всегда отдавал долг…. Малодушие, конечно… Пусть. Пусть себе малодушие… Придут на помощь – значит не все погибло. Не разучились, стало быть, проявлять сочувствие… Если же из страха прибегут – тоже годится. Какое-никакое движение души… Кто-нибудь. Кто угодно. Да вот, хотя бы сын… Сереженька. Еще вчера ты был маленьким, не больше мизинца. Мы с мамой наряжали тебя, перед тем как вести к фотографу. Смеялись… Не над тобой, нет. Просто мы были счастливы… Долго были счастливы. Мы же оба были великими выдумщиками. Вот почему в нашем доме поселились химеры… Знаешь, кто это такие? Это такие… Не важно. Они и сейчас являются иногда. Поют по ночам. Ночные певуньи. Теперь от их пения становится грустно… Знаю, что выгляжу дураком. Много пафоса. Знаю… Это все из-за подаренного тобой халата. Этому халату подобает турецкая феска. Такая шапочка, с кисточкой на конце. И кривая, турецкая же сабля… Нет, халат здесь не при чем. Пафос приходит с возрастом и проникает в нас. Как раковая опухоль… Ничего не поделать… Хочу говорить с тобой по-другому, сын, на понятном тебе языке, но, стоит открыть рот и льется вот это самое… Это – старость, сын. Никто не виноват, сын.
Матовая дверь позади склонившегося над своим занятием Льва Александровича Смышляева взрывается. Именно так точнее всего назвать возникновение высокого, коротко стриженного, спортивного телосложения вопиющего героя в брызгах разбитого стекла. Оказавшись в зияющей кухне герой принимается кашлять. Он хватается руками за горло, он пучит глаза, он кланяется и машет руками. В эти минуты он вовсе не кажется героем. Героем кажется Лев Александрович, невозмутимый и величественный, позволивший себе отложить занятие не сразу же, когда случился колючий этот взрыв, а только после того, как работа над очередным карандашом завершилась.