Негоже.
В нашем возрасте…
Да в любом возрасте…
Мороженное – только верхушка айсберга.
Вот насекомых она боялась.
Боялась и сторонилась. Очень страшно ей было с насекомыми
А со слонами танцевать ночь напролет не страшно?
Да только ли танцевать?!
Иннокентий Иннокентьевич несколько раз просыпался с тем, чтобы сходить по нужде. Что происходило за время его отсутствия?
Обожает Мопассана. Все понятно?
Все женщины обожают Мопассана. Как с этим жить?
Нет, мужчины намного проще и… целомудреннее. Да, мужеские анекдоты бывают скабрезными
Да, мужчины иногда, подчеркиваю, иногда, волочатся. Но как они волочатся? Вот он (мужчина) насмелится сказать или предложить что-нибудь этакое барышне. И скажет, бывает. А вы загляните ему в глаза? Сколько в них смущения и робости?
У мужчин единственный порок – пьянство. Но порок ли это, если вдуматься? В сравнении с гремучими женскими тайнами.
Мужчина, если ему хочется выпить, прямо так и говорит, – Хочу выпить.
Или ничего не говорит, идет и выпивает.
Но он не шелестит по углам, не лжет, не изворачивается, а если и лжет, единственное, с тем, чтобы не раздосадовать жену. Опять же благородство.
Иннокентий Иннокентьевич поднимается из-за стола, вынимает из холодильника водку, наливает полстакана, не морщась (читай, не позируя) выпивает, щелкает пальцами, потягивается и возвращается к столу.
Прошло…
Сколько же прошло?
Какая разница? И вообще все эти подсчеты смешны. Ушла и ушла!
Куда?
К слонам. Смех, да и только
Эти слоны – коварные животные, на чертей похожи. Вот, черт на бумаге – вылитый слон. Их изображают похожими на козлов, да козлы – милейшие, трогательные твари. Не то, что слоны.
Слоны.
Глазки маленькие.
И хоботы.
На что они намекают своими хоботами? Понятно, на что.
Было же сказано – яблок не трогать! Что, действительно так хотелось яблока? Это же – не баранины кусок. Висит и висит себе. Еще не факт, что оно не кислое. Нет же! Давай сорвем! Кусай, пробуй!
Адам, конечно, не семи пядей во лбу был. А, может быть, просто такой доверчивый человек. Наверняка доверчивый добрый человек. Предложили яблоко – отказаться как будто неудобно. Могут неправильно понять, и все такое.
Интересно, каким он стал в старости?
Что с зубами? Как он переносил зубную боль? Тогда стоматологов еще не было.
Как? Пил водку. Чаем боль не унять, хоть заполощись. А что еще можно придумать в подобных обстоятельствах?
Иннокентий Иннокентьевич поднимается из-за стола, вынимает из холодильника водку, наливает еще полстакана, выпивает, щелкает пальцами и смотрит в окно.
Дети гоняют ультрамариновую на солнце кошку. Кошка забирается на высокое дерево почти вровень с окнами Иннокентия Иннокентьевича и смотрит безумными глазами то на Иннокентия Иннокентьевича, то – на своих обидчиков.
А была бы ты петухом, черта с два забралась бы на это дерево, справедливо рассуждает Иннокентий Иннокентьевич. Петухи-то по деревьям не лазят.
Вот и о кошках поговаривают всякое. Между тем, кошки – ласковые и чистоплотные животные. И уж если у них случаются такие эпизоды, это не кошки виноваты. Природа все так устроила. Кошка не может сложно рассуждать, у нее голова маленькая, мозга в ней – с гулькин нос. Наступает пора – да, она кричит, требует кота, но в то время себя не помнит. Это – болезнь. Кошачье слабоумие. Вот проходит неделя, другая, кошка выздоравливает и все, и никаких чудачеств. И вообще не факт, что ей кота хочется, может быть, она по будущим деткам скучает.
А уж чтобы целенаправленно отправиться танцевать со слонами?! Боже упаси!
Иннокентий Иннокентьевич возвращается к столу.
Прошло…
Сколько же прошло, кто его знает? И зачем это?
А если это переложить на ноты? Что? Это.
Причем здесь ноты? Гармонисты нот не знают, и ничего. Никто еще не умер. Что значит, не умер? Что же они бессмертны, что ли? Черт знает, что в голову лезет.
Частушки да страдания. Какие частушки?
Разные. Их много, частушек этих, что-то ни одна в голову не приходит.
А еще хвастался – память, память…
Иннокентий Иннокентьевич кладет голову на руки и вскоре засыпает. Ему снится Ноев ковчег: нелепая конструкция с зебрами и попугаями посреди пенного океана. В скоплении животных угадываются фигуры черта и Валентины. Валентина в объятиях Лукавого торжествующе улыбается и косится в сторону Иннокентия Иннокентьевича.
Тоскует, сучка, – думает во сне Иннокентий Иннокентьевич, – хочет вернуться. Надо бы прибраться на всякий случай.
***
В руках у меня та самая изысканная куриная шейка, что не съедается разом. И нужно долго разглядывать ее при дневном свете и при свете кухонной лампы, дабы высмотреть озорные капельки жира, проступившие на тонкой белесой пленочке. И, с тем, чтобы вдоволь насладиться ее ароматом, продолжительно повертеть в пальцах, как ласкают дорогую сигару. И только после этого взорваться от мысли, что вовсе это не куриная, но лебединая выя.
Взорваться и оцепенеть навек.
***
Через год нашу Родину, добавлю, всем Родинам Родину, вместе с родителями, детьми и внуками ее постигла долгожданная свобода, каток мой однажды ночью своровали, вероятнее всего, чтобы сдать на металлолом, и я стал безработным.
Еще через три месяца я получил первое в своей жизни письмо от отца отца, в котором он извещал меня, что его сын (мой отец) давным-давно умер вследствие психической травмы, что он (отец отца) живет один, что он накопил изрядные средства, что девятого января ему аккурат исполняется сто лет, что он приглашает меня, единственного оставшегося у него родственника, на юбилей, хотя справлять его он ни при каких обстоятельствах не собирается, что является наиболее разумным решением в сложившихся обстоятельствах (о самих обстоятельствах он умолчал). Вообще приглашал пожить, осмотреться, присмотреться, поработать и развлечься, как следует, помочь посчитать или потратить деньги, и прочее, и прочее.
Теперь самое главное.
Ему (отцу отца) кажется, что городок Суглоб, где он собственно и проживает и есть та самая Гиперборея, о которой я рассказывал ему на кухне, когда мне было шесть лет.
Первая мысль, что посетила меня, по прочтении письма, была такова: старик тронулся. Вслед за мной. Ничего удивительного к ста летам-то.
Что касается траты денег, бедный Кит ошибся адресом. Я сдачу-то толком никогда не умел сосчитать. Хотя более сложные задачи, например моментальное перемножение цифр на номере пронесшегося в двух шагах автомобиля я решаю с легкостью и иронией. Ирония заключается в том, что он-то (автомобиль) рассчитывал испугать меня, а вместо того получил новое число, которое впоследствии предопределит его судьбу.
С числами, сами знаете, шутки плохи.
Разгадка близка – размышлял я, рассматривая бывшее фотографией акварельное пятно в паспорте, подле которого значилось, что Благово Андрей Сергеевич родился в селе Суглоб. В те времена подземной фабрики еще не было, и Суглоб значился селом. Хотя, судя по высокопарности названия, селом себя никогда не считал, что дает мне все основания считать себя стопроцентным горожанином.
Если выбирать между сливочной пасторалью с игрушечными лужайками и городским пейзажем с проволоками и глазницами окон, я выберу последнее.
Животные – не в счет.
Сомкнулось и переплелось, размышлял я.
Моя, казалось на века плененная водорослями, щупальцами и тиной, рябая лодка по имени Судьба неожиданно для себя совершала маневр.
Разгадка всегда проста до неприличия, размышлял я, собирая пожитки.
Вот и весна.
***
Как же я раньше не сложил и не сопоставил интуицию с информацией?!
Ужели Суглоб и есть Гиперборея? Так просто?
Близорукость и мишень, пустыня и шампанское, старик Вольта и дуга, туман и крюк, сон и выстрел…
Карту, скорее карту, скорее, скорее карту…
Нет карты. И быть не может.
Почему?
Из-за подземной фабрики.
Подземная фабрика была закрытым объектом
Безусловно, разумеется.
А как же?
Иначе и быть не может. На то она и подземная.
Будь она обычной фабрикой, к примеру, чулочной или спичечной, не исключено и даже наверняка о Суглобе знали бы многие. Во всяком случае, курильщики и модницы – точно. А так получается, что вроде бы Суглоб есть, а вроде бы и нет его. Город – невидимка.
Где вы родились?
В городе – невидимке
То-то я вижу, вы как-то двоитесь у меня в глазах, двоитесь и расплываетесь.
Это я просто позавтракать не успел. Или – это я только что газировки попил.
Ну, и так далее.
Шутка.
Ну, что же, ну что же? Ничего страшного. И ничего страшного. Многое объясняется. Вот, оказывается, где собака зарыта.
В предвкушении эпохальных событий потираю руки.
Фабрика зарыта, собака зарыта. Теперь все ясно. Фабрика сокрыта, Суглоб сокрыт. Гиперборея сокрыта.
Слепота и витраж.
Фабрика до такой степени сокрыта, что об ее существовании даже сами суглобляне не догадываются.
Хотя и работают на ней.
С несмышленых лет знал о той фабрике.
Из шепота.
У меня особый слух на всякий шепот. Я шепот различаю даже лучше, чем полуденные звуки.
Кто-то или что-то нашептывало мне, в особенности сразу после пробуждения фабрика, фабрика, фабрика, фабрика…
Бодрый такой, призывный шепот.
***
Кто-то при пробуждении слышит музыку, кто-то далекий собачий лай. Мне в жизни повезло познакомиться с человеком, который слышал, как ссорятся ангелы. Доступные его слуху ангелы отчего-то постоянно ссорились. Но ссоры их больше напоминали воркование голубков. Так что еще неизвестно, действительно ли ангелы ссорились или просто беседовали на своем языке за невидимыми чашками чая.
***
В детстве мне представлялось, что подземная фабрика называется Дрезден. Так что для меня Дрезден был не городом в Германии, а подземной фабрикой в Суглобе.
Почему Дрезден? Бог его знает.
Дрезина, дребезжание, брызги, вдрызг.
Такой серенький моросящий дождик и железо. Дрезден.
Ерунда, конечно.
В детстве мне представлялось, что подземная фабрика произрастает трубами вниз. Вот интересно, куда уходит дым? Что там, специальный дымоход? А хоть бы и так.
Наверное, и рабочие там ходят головами вниз.
А что? Ничего особенного. Существует же такое выражение «ходить на головах». Откуда-то пошло это выражение?
Ну, теперь той фабрики, наверняка, нет. Впрочем, если ее и нет больше, об этом никто не знает. Суглобляне – народ работящий, все равно ходят и работают.
Далась мне эта фабрика?
Не слишком ли все просто, чтобы быть правдой?
***
Я находил приметы вечности в дальних и близких знакомых, бережно коллекционировал, обобщал и систематизировал их, а вот поинтересоваться, откуда они родом, не удосуживался. Например Бабка Варвара, поклонница уринотерапии, бабка Дарья, политический обозреватель задолго предсказавшая Америке черненького, вечно пьяный печник дед Устин, еще люди…
Наперекор чудовищной официальной статистике смертности довольно внушительный список. Ужели все они – суглобляне?
Маловероятно.
Нет, не может быть.
Вот, к примеру, это я знаю точно, целенаправленно убивший себя, помочившись на оголенный провод, матерщинник и рыболов дед Прохор, в бессмертии которого практически никто не сомневался, родом из Хабаровска.
А что, если, предположим, дед Прохор, как и я, родился-таки в Суглобе, потом был перевезен в Хабаровск, а про то, где родился, забыл? а потом…
Нет, не то. Слишком запутано.
Гипотеза должна быть внятной и простой как бельевая веревка, в ту пору, когда она отдыхает перед стиркой.
Мне думается, что в морозные дни бельевые веревки должны гудеть. По-моему я даже слышал то гудение. Но не придал значения, ибо мысли мои были заняты совсем другим.
Догадайтесь, чем?
И потом, не нравятся мне такие вот случайные прозрения. Не верю я в них.
Случайные потому, что письма, согласитесь, могло и не быть. Письмо могло быть не написано, потеряться в дороге, сгореть в пожаре на станции, наконец, уйти по схожему, но совсем другому адресу…
Вообще слово случайность рождено, как мне кажется, нашим бессилием перед приметами, развилками и знаками.
К примеру, встречаете вы на своем пути кошку. Самую обыкновенную, не черную, подчеркну особо, но пеструю какую-нибудь облезшую бездомную кошку, и думаете…
А, скорее всего, ничего не думаете. Проходите мимо, и все.
Чаще даже и не замечаете ее.
А, между тем, кошка эта встретилась вам не просто так.
Я бы назвал ее указующей кошкой.
Но, как понять, что и зачем указала она нам?
И что такое она сама?
Какой смысл или власть содержит в себе?
Неведомо.
А что, если, все мы, весь, так сказать, русский улей родом из Суглоба? Что если там была Пасека?
…со временем к древним диким пчелам присоединились новые пчелы, и золотистые, и белые, и красные, и рябенькие с хитрыми, как у рысей глазами. Пчеловоды понастроили для них и их смешанных потомств новых удобных и современных пасек. Про Суглоб, в связи с явлением фабрики, забыли, но…
Это не означает, что та первая материнская Пасека канула в Лету. Стоит себе, как миленькая, жмурится на солнышке и улыбается, дескать, ну-ну…
***
Так или иначе, я немедленно отправился в путь, и мое невидимое путешествие приобрело вполне реальные черты плацкартного вагона с затылками и пятками, погруженными в наркоз грузной пляской колес и тесным запахом копченой рыбы.
***
Как я уже докладывал, прежде приметы лучезарной державы и ее потомков я выискивал в повседневности. Как говорится, на ощупь.
Первоначально фортуна не благоволила мне. То и дело приходилось сталкиваться с персонажами, погасшими уже на первых порах своей жизни. Ничто не удивляло их, и сами они удивить ничем не могли. При всей разнице в возрасте, комплекции и длине носа, они изумительно походили друг на друга. Складывалось впечатление, что произведены на свет они были одной матерью, вечно нуждающейся, чисто формально верующей в Спасителя, никогда не знавшей страсти, нещадно битой мужьями, то и дело вдовствующей и питающейся исключительно кислой капустой.
Вероятнее всего мне не везло, так как я был мал и робок, и круг моего общения был чрезвычайно ограничен.
Постепенно, по мере взросления, предо мной открывались новые пространства. К тому же изменились времена. В свободном теперь Отечестве зачастило солнце, стало теплее, чем прежде. Появились новые цветы, резиновые женщины, петарды и кальян. Педерасты, престидижитаторы и воры сделались всеобщими любимцами и властителями дум.
Как я уже говорил, меня выпроводили с работы, и у меня образовалось много больше времени для исследований. Как раз среди населивших улицы бродяг, торговцев и слепых я стал встречать, как мне казалось, настоящих гипербореев.
Лучезарная держава возвращается, радовался я своим находкам, да она, по всей видимости, никуда и не исчезала, только, как бы это лучше сказать? точно запах или дыхание затаилась в воздухе, воде, выражении глаз, и так дальше, а теперь, когда все переменилось…
Однако восторженность моя длилась недолго. Пронзительные дни довольно скоро состарились, фигуры из моей коллекции стали портиться: болеть, тускнеть, трескаться и ветшать. Многие уснули или просто закрыли глаза.
Дед Прохор, как я уже докладывал, помочился на провод.
Я впал в уныние.
Вот именно тогда я и получил судьбоносное письмо от отца моего отца.
Можете представить себе мою реакцию.
***
Разумеется, я немедленно отправился в путь.
***
Все, что я теперь записываю – чистая правда от начала и до конца. Человеческий документ и репортаж… Почему бы не назвать мое писание репортажем?
***
И немедленно отправился в путь.