– Ты? – глядя на него, начальник ВДП грустно усмехнулся. – Ты… нет, – он покачал головой. – Ты на этакую подлянку не способен.
Качая в пальцах опорожненный стакан, Малахов прищурился:
– Откуда такая уверенность?
– Ты, Палыч, за все это время комбригу еще ни одной докладной записки ни про кого не настрочил. Ни на одном совещании ни одного командира, ни одного начальника службы не поднял и не подставил перед комбригом. Хотя запросто мог бы сделать. Мог?
– Мог, конечно, – Малахов пожал плечами. – Но зачем?
Не стал Жека особо распространяться о том, что у него свои методы работы, нравятся они кому-то или нет.
– Вот-вот, мог. И не один раз. Стараешься все сам всегда и везде во всем разобраться и добиться исполнения. Жалеешь ты их. Но не все у нас правильно понимают. Многие люди принимают за твою слабость. Привыкли, что их вкладывают и без этого не могут работать. Хорошего обращения к себе они не понимают. А Ильин напрямую обо всем в дивизию стучит. Открытым кодом на всех замов, на комбрига строчит…
– Зачем? – удивленно моргнул неприятно пораженный Малахов. – Вроде бы, ему как ни к чему. А как же честь бригады? Или ему на нее наплевать? У него, у Ильина, совсем другие идеалы?
– Себя Ильин хорошеньким перед начальниками выставляет. И под комбрига яму он эдак, на всякий случай, копает. Не поступит Грищук в академию, Ильин и в этом случае будет претендовать на его кресло. В борьбе за место под солнцем для них все средства хороши…
Занятия подошли к концу, и Малахов вернулся к штабу, подошел к его двухэтажному зданию из красного кирпича с тыльной стороны и позвонил в дверь, ведущую в полуподвальное помещение.
– Жека, ты? – послышался далекий женский голос.
Глухо стукнули тяжелые запоры, и оббитая железом дверь чуток приоткрылась. Мелькнула радостная улыбка на миловидном, а если хорошенько приглядеться, то на очаровательном личике, лишь немного подпорченным чересчур уж кричащим макияжем. Непременная дань местной моде. Боевой окрас индейца, вышедшего на тропу войны.
– Привет, Катюша. Как идут дела у детей подземелья?
– Истомились мы без тебя, – проворковал грудной голос.
– Скучали они, – Жека ласково провел пальчиком по ее щеке.
Оказавшись внутри, Малахов остановился рядом с коммутатором.
– Что у нас есть новенького? – прищурился он.
– А ничегошеньки не слыхать, – Катя пожала плечами. – Тереп вон шарит с утра нашего вооруженца. Оно не может до того достучаться.
– Интересно как… – подполковник задумчиво прищурился. – И что нужно начальнику штаба дивизии от скромного майора?
– А ты топай, стребуй у них. У них тут, разумеешь, какие-то свои справы. Частенько они друг с другом созваниваются, о чем непонятно они толкуют. Да что мы все о них? Жека…
Волнуя-волнуя его своим откровенно зовущим взглядом, женщина приблизилась на крайне опасное расстояние:
– Жека, обыми меня…
– Как, прямо здесь? – пожимая озадаченно плечами, Малахов обвел комнату быстрым взглядом и остановил на Кате свои спокойные глаза, лишь там, в черной бездонной глубине которых, угадывались веселые искорки. – Тут вот мне и обнять тебя, и…
– А что?.. – разудало вылетело ему в ответ.
Женские глаза ничего не прятали, они так и играли, так и играли.
– Время обеда. Дверь изнутри затворяется. Туточки у нас и кушетка мягкая водится в комнате для отдыха, – горячо шепнула она, скидывая с себя камуфляжную куртку, под которой у нее ничего другого не было – и когда успела снять? Видно, перед его приходом, ждала!
– Катя! – выдохнул он, и глаза его мигом вспыхнули.
– Я тебя эдак поджидала, эдак поджидала. Ну, что ты стоишь? – она тяжело дышала и расстегивала ремень на брюках. – Ходи до меня…
Горячие мужские руки прошлись по женским плечам, задержались на груди, и она изогнулась от острого, тянущего все жилы томительного чувства. Ласковые губы приблизились, поцеловали по очереди глазки, носик, нашли теплые губы. Терпеть и далее сил у нее не осталось. Женщина опустилась на кушетку и потянула его за собой…
– Почто мне ни с кем эдак не ладно, як всякий раз с тобой?
– Не знаю, Катя, – он прикрыл глаза.
Сердце в его груди стучало, как после кросса на три тысячи метров.
– Нет, ты ведаешь…
– Может быть, Катя, – мужчина с усмешкой дотронулся пальцем до обиженно сложенных губок, – они искали в тебе одни наслаждения, но сами доставить тебе его не желали, не хотели, а может, просто не умели. Или все сразу и вместе взятое…
– А ты… жаждешь? Я полагала сказать, что пробуешь дать его?
– Да. Я считаю, что в этих отношениях главное – вырвать из уст лежащей перед тобой женщины радостный стон полного счастья. Самое высшее наслаждение состоит именно в том, чтоб доставить радость и наслаждение своему партнеру, а не самому себе, как у нас думают…
Смахивая с лица усмешку, Жека вздохнул. Вот и вся разница или две большие разницы, как сказали бы на одесском Привозе…
– Ты, Жека, ты какой-то не этакой, – Катя в упор смотрела на него своими задумчивыми глазами.
– Какой еще не такой? – его глаза, подыгрывая ей, расширились.
Водя ладошкой по мужской груди, она покачивала головой:
– Ты – иной. Ты мыслишь вовсе не эдак, как наши мужики. Может, потому все наши бабы косятся в твою сторону и облизывают губы.
В душе польщенный, он все же скептически хмыкнул:
– Ну, допустим, что не все. Есть и особи, что смотрят исподлобья, с трудом сдерживают язвенное раздражение…
– Ты про Райку? Она, бедная, как связалась с на голову стукнутым, и сама чокнутой стала. Стучит втихаря на всех и по кругу…
Второй раз за короткий промежуток времени услышав про стук, Малахов приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел на Катю.
– Да, стучит. Факт точный. И на тебя, кстати, тоже. Все Ильину про тебя доносит. Когда ты на службу с запахом притопал, когда и с кем ты во время рабочего дня стопочку дернул…
Досадливо крякнув, мужчина одним пальцем развернул женский подбородок к себе, пытливо прищурился:
– Ты все сама сейчас придумала, или тебе про то вещун шепнул?
– Девчонка одна из машбюро сболтнула мне, когда до самой ночи корпела и отстукивала Райкину, не выполненную вовремя, вещицу.
– Пусть, – он покривился, и глаз его снова прикрылся.
В его голове сложилась ясная картинка. Значит, так оно и есть, все укладывается в логическую цепочку, и пазлы все выстроились.
– Мне все равно. Пускай стучит…
– Жека, ты и, правда, почто эдак много пьешь?
– Я, Катюша, иначе не могу, – он нашел ее ладонь и крепко сжал. – Если я вовремя не выпью, мне становится страшно. Я боюсь сойти с ума от разных мыслей. И я ухожу от них и прячусь за непроницаемую и глухую ширму. Когда я трезвый, то вздрагиваю от каждого шороха.
– Ты? – женские брови недоверчиво взметнулись вверх.
– Я, Катя. А ты, небось, думала, что я…
Напрасно, скользнуло в его глазах, некоторые так думают. Увы!
– Мне всегда гляделось, что у тебя железные нервы.
– Все, что ты видишь во мне, – маска, всего лишь одна маска. А за ней уже ничего хорошего не осталось. Одна лишь пустота. И больше ничего. Внутри у меня все пусто, и нет ничего такого, ради чего стоило бы и дальше тянуть смертельно опостылевшую жизненную лямку.
– Жека, ты через край учился. Почто в нашем мире устроено все несправедливо? Одним – все, а другим – несчастные крохи…
– Катюша, милая, – он качнул головой, – ты задаешь мне вопрос, над разрешением которого люди бьются уже не одно тысячелетие.
– Жека, а все же. Ты, будь ласка, не тикай от ответа.
Поддаваясь давлению нежно теребящих требовательных пальчиков, мужчина вздохнул, шевельнул губами:
– Катя, то выйдет длинная и очень грустная история.
– А ты, – она лукаво улыбнулась, – покороче и повеселее.
Вздохнув, Малахов постарался сократить рассказ:
– Тут дело в том, что люди – это творение самой природы. И надо сказать, что не самое худшее. И нам присущи все качества, которыми вкупе обладают остальные обитатели нашей Земли. И тут честность, и справедливость в том ряду, увы, не первые и даже не вторые…
– И что?
– Беда-то вся в том, что в природе выживает сильнейший. Что не означает, к глубокому сожалению, что он окажется лучшим. Вся наша история, Катя, свидетельствует, что к власти всегда приходили люди, которых, как правило, больше всего интересовали не благополучие и благосостояние своих сородичей, своего народа, своего государства, а достижение своих личных амбиций…
Наверное, кого-то плохо учили в школе, и она наивно спросила:
– Жека, а вот мы там… обитали при коммунизме.
– Мы все, Катюша, – Малахов не удержался от широкой улыбки, – жили при продекларированном развитом социализме. Если разобраться, у нас имелась смесь несовместимого. Вот в Швеции была построена модель своего социализма, отличного от нашего, но куда более близкого к самому определению этого явления.
Немало удивленные женские реснички изумленно заколыхались:
– Жека, но у них же капиталистическая страна. Как же, интересно, можливо сочетать несовместимые понятия?
– У нас что, с тобой сегодня урок по политэкономии? – Малахов ласково дотронулся до раскрасневшейся женской щеки.
– Жека, но эдак занятно…
На него смотрели так мило и с такой мольбой, что он продолжил:
– Тут все заключается в разности подхода к самому понятию. У нас в основу всего была заложена общественная собственность. А раз все общее, то, значит, оно ничье. Так нельзя. Это создает предпосылки для всякого рода злоупотреблений при распределении результатов труда. Кто ближе стоял к государственной кормушке, тот и старался побольше наворовать. А в Швеции под социализмом понимают создание самих социальных условий для жизни людей. Медицинское обеспечение, пособия, пенсии. И гарантии со стороны государства на все это…
Разобравшись с одним, женщина перекинулась на другое:
– Жека, а болтали, что ежели мы отгородимся от России, то сразу же начнем жить, как у Бога за пазухой.
– О-о-о, этот вопрос еще сложнее.
– И почто? – хлопнули мило реснички.
– Те, кто рьяно ратовал за отсоединение, кричал не для блага своего народа, а чтобы еще ближе стоять к кормушке, к кормилам власти. Уйдя от влияния центра, они сами стали верховными правителями. Рулили, не боясь грозного окрика с Москвы. Ничего, в принципе, не изменилось. Вся эта новая клика пришла, чтобы прочно прибрать к своим рукам все богатства доставшейся им суверенной страны…
Видно, зря он приплел в свой рассказ слова о суверенитете, и тут же в мгновение ока заполучил новую проблему.
– Жека, постой-постой. Но ведь, Жека, Украина мала право на свою самостоятельность? – выпалила Катя.
По горящим глазам женщины было видно, что эту самую мысль в ее головушку некто давно уже и со всем старанием вбил.
– Да. Ибо оно было прописано в Конституции. Но, по сути, русские и украинцы – один народ. И само-то название Русь пошло именно с Киева. Была Киевская Русь. Одно огромное государство. И не делилось оно на русских, украинцев, белорусов…
– Это як?
– Катюша, ты у нас в школе, вообще-то, училась?
Задав столь нелепый вопрос, он с улыбкой посмотрел на нее.
– Кажись, ходила…
– Ходила одна. Если бы не некие исторические события, то центр великого русского государства именно там, в Киеве, возможно, до сих пор и оставался бы.
– В Киеве? – удивленно раскрылись женские глазки.
– Именно там. Что, интересно, Киев говорил бы, если бы от него захотела отделиться Владимирская область, в ту пору еще княжество?
Вдобавок Жека поведал про то, как исторически оно сложилось, что Киевская Русь после страшного нашествия Батыя, как одно единое государство, перестало существовать, раздробилось на мелкие части. Юг страны постепенно подпал под власть Польши и Литвы. А на Севере под гнетом орды в междоусобной борьбе между Владимиром и Тверью на главенствующую роль постепенно выдвинулась Москва в силу своего крайне выгодного географического положения…
И тут ему затруднительно вышло сказать, кто из князей был прав. И те и другие пользовались помощью татар. Вместе с ними ходили на своих ближайших и дальних соседей…
– А про Хмельницкого бают, что он…
– И Богдан Хмельницкий был тот еще лис. В союзе с крымскими татарами ходил он войной на Польшу. Объединившись с поляками и с крымчаками, воевал против России. Крутился, как мог, пока польский круль в союзе с крымским ханом так не прижал бедного гетмана, что он кинулся в ножки к русскому царю Алексею Михайловичу Тишайшему, просил о присоединении Малороссии к Московскому государству. Да и само-то название Украина пошло от того, что эти самые области стали окраиной всей большой земли русской.
Недоверчивая улыбка мило скользнула по раскрывшимся губкам:
– А нам, Жека, наш Батюк на занятиях трошки не эдак вещает.
– Ну, каждый понимает историю на свой лад, так, как ему удобно и выгодно. По большому счету, Украина самостоятельной-то никогда не была. А эта идея сидела в головах националистов, занесенная сюда с Польши, которая всегда хотела видеть Украину своей частью или, на худой конец, зависимой колонией. Дай полякам власть, они мигом скрутили бы хохлов в бараний рог, что уже случалось и не один раз…
– Ты эдак мнишь?
– Да, я так думаю. И это, конечно же, мое личное, может быть, отличное от других мнение по этому вопросу. Большевики заложили бомбу своей национальной политикой. Она и рванула…
Минутку Катя помолчала, потом задвигалась, скользнула по его телу и устроилась сверху. Постепенно Малахов почувствовал на себе нарастающее колебательное движение ее крепких бедер.
– Девочка, ты чего тут творишь? – он поймал ее руки, и их пальцы скрестились в замок.
– Жека, я хочу еще, – горячо и призывно выдохнула она.
– М-м-м? – в уголках его губ появилась ироничная улыбка.
– Мне… мне не хватило.
– Эка, какие же мы ненасытные, – он, поддразнивая ее, покачал головой. – Я те уже не мальчик и на такие подвиги не способен.
– Тихо, Жека, ты… не отвлекайся. Ой, Жека! Ой, о-о-о… а-а-а…
Крупные капли пота обильно текли по ее лицу, подбородку, шее. Они собирались в узкий ручеек и скатывались промеж двух бурно вздымающихся холмиков.
– Я утекла до раю, не шукайте мене…
Приподняв женский подбородок, мужчина заглянул в ее глаза:
– Ты же хотела сбегать, покормить сына…
Иронически кривя губы, Малахов смотрел на женщину в упор.
– Ой, и воистину! – Катя взмахнула руками и вскочила. – Мать именуется. Вовсе тут с тобой про дитя…
Вскочив, она суматошно принялась за поиски деталей скромного туалета, бесстыдно сверкая наготой перед мужскими глазами.
– Эх ты, мамаша, – он укоризненно покачал головой. – Катя, а отец сам своего сына покормить уже не в состоянии? Насколько я понял, вы, хоть с ним и развелись, живете вместе в одной квартире?
Натягивая на себя простенькие трусики, женщина неопределенно и даже больше смущенно пожала плечами:
– Вместе. Но он зараз, небось, вдрызг пьяный валяется.
– Так он же у тебя не работает. Откуда у него деньги на выпивку? – удивленно потянулся глазами Малахов.
Застегивая ремень на камуфляжных брюках, Катя фыркнула:
– Он пенсию мает.
– Пенсию? С какого еще такого боку-припеку?
Уловив в его словах иронию, женщина невольно встала на защиту своего бывшего мужа:
– А почто ты дивишься? Он служил в Афгане. Там год шел за три. Прыгал. И тут ему год за полтора капал. Вот он и понабирал к своим тридцати годам двадцать лет выслуги. И дня лишнего после служить не стал. В тот же день настрочил рапорт.
Поправив на себе портупею, мужчина кинул на застегивающую на себе тугой лифчик женщину снисходительный взгляд:
– Катюша, если не секрет, кто из вас и кого бросил?
– Он меня кинул, а я его вытурила.
– Это как? – Жека озадаченно хмыкнул.
Справившись с непокорной вещицей, Катя облегченно выдохнула:
– В 92-ом году многие офицеры укатили в Россию, а их жены, их боевые подруги, остались. Те, что поспели развестись. Бабы, что родом с этих мест. По-разному укладывалось. И баб в городке встало раза в три больше, чем мужиков. И до того нравы были не дюже строгие. И погуливали наши мужья. А тут раздолье встало. Вот мой тут и ударился во все тяжкие. У нас много квартир пустых стояло. Выбирай любую и живи. Мой сошелся с одной разведенкой и водился с ней.