И они начали.
Он не собирался поучать старожилов, тем более читать им морали. Достаточно и того, что ограничился половиной стопки «за знакомство», оставив вторую половину, чтобы допить ее позже «за шхуну». Однако Константин не покидал застолья и после. Хотелось посмотреть, каковы парни в состоянии подпития, чтобы знать, буде такое повторится, на что ему рассчитывать и как себя вести. По обстановке – да, но какой она будет, обстановка? И о Генке, и о Проне он имел поверхностное впечатление и пока благополучное, но водка – лакмус, который расставит точки над «и» и даст ответ на вопрос, кто есть кто и на что способен. Он не знал, сколько ему придется с ними прожить, но отпущенное время хотелось прожить без неожиданностей.
Сначала парни принялись за больную тему: что они будут делать, когда продадут шхуну. И хотя оба до сих пор утверждали, что всё ими уже давно решено, однако заноза давала себя знать и сейчас вылезла наружу. Впрочем, Проня только подтвердил свое прежнее решение – он подаст документы в «Югрыбу». Генка-матрос собирался вернуться к родителям в Керчь, но сейчас заявил, что будет поступать во ВГИК. Он-де примелькался корифеям, со многими знаком даже не шапочно, некоторые уже предлагали «провернуть» такой вариант, так почему бы не попробовать, почему бы не испытать судьбу?
Константин слушал, улыбался и немного завидовал их молодости, здоровью, тому, что всё у них впереди. Что бы они ни выбрали, всё может свершиться по их хотению. Он далеко не заглядывал, мечтая на первых порах о тихой гавани, в которой мог бы просто утвердиться хотя бы в человеческих и гражданских правах. Пока этого не будет, нет смысла думать о дальнейшем. В их беседу он встрял только раз, спросив Генку, не думал ли он завершить образование? Спросил только потому, что Генка учился на историческом факультете, о котором когда-то мечтал и он.
– С историей я расквитался, – ответил Генка. – Когда меня вышибли за несогласие с линией партии, я понял, что история – проститутка. Каждый норовит завалить ее в свою постель и употребить по своему усмотрению.
– Если «по своему усмотрению», можно не связываться с куртизанками, – заметил Константин. – Есть и достойные женщины.
– Есть, – согласился Генка, – но в наших условиях им всю жизнь суждено пребывать в старых девах, а мне, в этом случае, доживать свой век бобылем. Не позволят жениться на праведнице, ну а я не из тех, кто готов расшибить лоб, добиваясь позволения на брак.
– Не обязательно быть подпевалой…
– Дело не в этом, – снова не согласился матрос, – а в том… Что мы знаем о своей истории после семнадцатого? Ни хрена мы не знаем. Историю нам спустили сверху, предъявив не подлинные документы, а сфабрикованные фальшивки. Настоящие спрятаны, как смерть Кощея: игла в яйце, яйцо в утке или щуке, а сундук вообще зарыт неизвестно где. И тогда я постарался забыть всё, что знал. В армии из моих извилин вышибли остатки исторического материализма, а на шхуне я самолично вытряс из башки последние крупицы знаний, которые выработали человечество и наши вожди.
– А ты, Генка, взял бы да написал книжку о своих похождениях, – неожиданно предложил боцман. – Приврал бы, как твоя эта… история, а наш народ хлебом не корми, лишь бы ему лапшу с ушей теребить! Ты же нам, бывало, такие байки рассказывал, даже артисты слушали и головой качали. Мол, во даёт!
– Знаешь, коллега, была и такая мыслишка, – ответил Генка, разливая водку. – По пьяне пришла, но имей в виду, что водка иногда мысль вострит! Но пока то да сё, пока размышлял, как создать эпохальный роман или поэму величиной с кашалота, тема измельчала до размеров кильки. В общем, даже рассказа не получилось.
Они выпили и налили снова, а Генка продолжал, увлекшись, вещать.
– Да, камрады, романы пишут не человеки – вместилище тщеславия и пустопорожних мыслей, романы пишет жизнь, но ее страницы не всегда лицеприятны для действующих лиц. И ты, Константин-тиныч, попав в наш «текст», не откажись все-таки принять второй посошок. На третьем, клянусь, настаивать не будем! Прими за знакомство с нами, за будущее избавление от невзгод, за то, чтобы ты, человек с объемистым прошлым и вместительной биографией… нет, с объемистой биографией и вместительным прошлым, которые, верю, у тебя шхуной не закончились… Так о чем бишь я? Да, значит, тяпни с нами за всё вышесказанное и расскажи что-нибудь эдакое. Ну, про то хотя бы, кто больше матери-истории ценен?
– Как кто? – Константин выпил, отчего с отвычки слегка зашумело в голове. – Ленин, ленинцы и ленинская партия, страна, основанная Лениным и ленинцами, путь, проложенный ими. Ведь я, ребята, до сих пор коммунист. Правда, давно не платил членских взносов и, наверно, подлежу чистке, но билет у меня цел.
– Так выпьем за партию нашу великую, выпьем и снова нальем! – пропел Генка.
– Нет, – сказал раскрасневшийся Проня. – Выпьем за Константиныча!
– Пр-равильно! За него! – согласился Генка. – И пусть он расскажет, как он стал большевиком и что из этого вышло.
А почему бы и не рассказать, подумал Константин. Хотя бы для того, чтобы выплеснуть желчь, скопившуюся за годы и годы.
– Что ж, коли общество согласно послушать, тогда слушайте… И это без вранья, учтите. Я уже говорил Проне, что работал старпомом на учебном судне. Называлась баркентина «Эклиптика». Дело прошлое, и я, друзья, конечно же, расскажу вам лишь один эпизод из моих взаимоотношений с одним плохим большевиком.
10
– Для начала – небольшое вступление, – улыбнулся Константин. – Вы должны знать, что в нашей стране всякий командир производства, хочет он того или нет, обязан быть членом партии, иначе его просто не допустят к рулю. Мне тоже пришлось стать ее членом, и я, как и большинство мне подобных, начинал в комсомоле, вступив в него еще до мореходного училища, в школе.
– Членом клуба знаменитых капитанов можешь ты не быть, но коммунизма членом быть обязан, – кивнул Генка-матрос.
– И даже член клуба, обычных, даже заурядных капитанов, обязан быть членом и подчиняться уставу таких же заурядных членов, – поправил его Константин. – Морских баек я не буду рассказывать. О них и без того написано множество книжек, но Гена как-то упомянул об «историческом материализме», вот с него и начну.
…Когда Костя Старыгин был принят на судоводительское отделение мореходного училища, Степан Зозуля был третьекурсником того же отделения и уже тогда «горел» на комсомольской работе. Толкового штурмана из Степки не получилось, закончил училище как середнячок, но теперь продолжал «гореть» на партийном огне, желая в то же время отличиться на производстве по прямой специальности. Амбиций и планов у него всегда хватало. Ходил Зозуля сначала третьим помощником капитана, потом вторым и в этой должности, в тот год, когда Костя заканчивал училище, посадил свой тралец на мель. Из передряги он выкрутился и ушел в тень. Это он умел, а спустя какое-то время всплыл в базовом комитете партии, где, одновременно с партийным строительством, попутно закончил рыбвтуз. Со Старыгиным у него отношения не сложились еще в училище. Костя считал Степку бюрократом и формалистом, долбал его на собраниях, с этого и началась взаимная неприязнь, превратившаяся у Зозули в нелюбовь с примесью ненависти к более удачливому «молокососу».
Имея в руках кое-какие ниточки и рычаги, мелкопоместный партайгеноссе принялся умело и старательно воздвигать на пути Константина всяческие препоны, засеки и препятствия, добившись искомого результата. Штурману Старыгину надоело постоянно доказывать, что он не верблюд, поэтому, поразмыслив да пораскинув умом, он перебрался в Ригу, где его дела пошли гораздо лучше. Уже через пять лет стал он капитаном дальнего плаванья. Получив орден «Знак Почета» за успехи в рыболовстве, а потом и трудовую медаль, он, неожиданно для всех и, порядочно всех же озадачив, перебрался в Балтийский отряд учебных судов на должность старпома баркентины «Эклиптика» и через два года стал ее капитаном.
В судьбе Степана Зозули к этому времени тоже произошли большие перемены. Сначала он был откомандирован в Анголу на береговую должность главного надзирателя за действиями судов его конторы и представителя базового комитета. Всё шло, как шло, пока Зозуля не проворовался на закупке и частичной перепродаже продуктов на нищенском рынке Луанды. Получив за них местные кванзы, менял их на доллары, доллары переправлял жене, которая отоваривала их в магазинах «Березка», продолжая операцию «валюта-товар-рубли». История наделала шума, но Степан и на этот раз вышел сухим из воды. Помогли старые связи. Ловко сманеврировав в очередной раз и снова побывав в нетях, он всплыл теперь… в учебном отряде. Сначала как методист, а потом в качестве помощника по учебной части капитана Старыгина на учебном судне «Эклиптика». Видимо, для того, чтобы на практике воплощать свои идеи, размноженные в виде многочисленных приложений к приказам главка и министерства рыбной промышленности.
Капитан Старыгин не сразу привык к тому, что человек, много лет домогавшийся его головы, сидит в кают-компании слева от него и держится так, словно они старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Он предполагал, что Зозуля специально попросил направить его к Старыгину, и кто его знает, какие при этом вынашивал планы. Константину Константиновичу было очень неприятно присутствие этого человека, но, стремясь держать его на расстоянии, он был с Зозулей ровен и корректен, поводов для домыслов и злословия не давал, хорошо понимая, что тот не преминет воспользоваться любой его оплошностью. Достаточно было и того, что старпом Старцев, знавший о Зозуле много «интимных подробностей», сразу невзлюбил помпоуча. И хотя он не выпячивал свою неприязнь и свое презрение «к этому болвану», но однажды пожаловал к капитану, держа в руках пухлую папку, озаглавленную как «Руководящие документы по организации и проведению плавательной практики на судах Балтийского отряда учебных судов», дабы разобраться в «этой писанине».
– Неужели мы потерпим этого писаку?! – рявкнул старпом, ткнув кулаком увесистый сборник «этой макулатуры». – Константин Константиныч, ты сам-то читал их?
– Нет, – ответил капитан. – Я руководствуюсь приказами министерства.
– Ты много потерял! – сразу развеселился старпом. – Тут есть перлы. Взять, к примеру, раздел «Пословицы и поговорки об экономии и бережливости». Нет, ты послушай! Я просто наслаждаюсь ими! Нуте-с… Вот! «По плану работай, по плану расходуй». Или: «Государству сбережешь, себе пригодится». СЕБЕ! Понимаешь? Или вот: «От умелого рыбака польза делу велика», «Зернышко к зернышку – ворох, рыбка к рыбке – бункер».
– Похоже, что это плод его собственного творчества, – улыбнулся капитан.
– Конечно! – уверенно заявил старпом. – Писатель! Как и этот раздельчик – «Люби работу всей душой». Слушай! «Сила рыбака не в словах, а в работе», «Хорошее имя в темноте светится». Видимо, как глаза у мартовского кота! «От лодыря и пьяницы рыба пятится». А ежели она солёненькая, у пивного ларька? – захохотал старпом.
– Интересно, как наши методисты сочиняют такое? – улыбнулся капитан.
– Методисты… – проворчал Старцев, завязывая папку. – Они, как декабристы, страшно далеки от народа, а наш Зозуля и того дальше – прохвост!
– Всё это так, Иван Федорович, но ты не трогай это дерьмо. В свое время он много мне крови попортил, – впервые признался капитан. – Это великий мастер подковёрных интриг. Он и тебе может испортить биографию.
– Пусть попробует! – мрачно заявил старпом и, закрыв глаза, процитировал на память: – «Есть рыбу не трудно, трудно поймать её»». «У рыбака закон такой: люби работу всей душой!». Только Зозуле под силу сочинить, например, такое: «Дело чести быть в труде на первом месте!». Жлоб!
– Иван Федорович, не перегибай палку, прошу. Ты на учебном судне, а курсанты народ приметливый. Соображай!
– Есть. Буду. А сейчас пойду. «Разумный труд время бережет», сказано в этой папке. Взгляну, так ли это обстоит на практике.
Старпом внял совету капитана и, встречая помпоуча на палубе, воздерживался от шуток в его адрес, но в кают-компании, находясь, так сказать, в своем узком кругу, изводил Зозулю дискуссиями на темы, подсказанными «руководящими документами».
– Как вы думаете, Степан Петрович, следует трактовать девятый пункт первой главы, – начинал старпом, – главы… э, сколь помнится, регламентирующей «взаимоотношения между начальником и подчиненным»?
– И что вас в ней не устраивает? – брюзгливо спрашивал Зозуля, уже зная, что его ожидает очередной подвох.
– Там сказано, что «по своему служебному положению одни лица командно-преподавательского и курсантского состава по отношению другим могут быть начальником и подчиненным». Из чего следует, что «начальники имеют право отдавать подчиненным приказания и обязаны проверять их выполнение, Подчиненные должны беспрекословно подчиняться начальникам». Правильно?
– Да. И что из того? – следовал настороженный ответ.
– Из этого следует, что вчера, когда играли шлюпочную тревогу, вы снова не надели спасательный нагрудник и нагрубили мне за справедливое замечание. А вы, Степан Петрович, являетесь подчиненным по отношению ко мне, я же являюсь начальником по отношению к вам.
– И что же все-таки следует из этого? – злился помпоуч под взглядами остальных «начальников и подчиненных».
– Нагрудник вы так и не надели, поэтому спрашиваю, как быть с формулой «беспрекословно подчиняться начальникам»? Ведь это же ваша епархия сочиняет подобные пункты и подпункты. Делать вам, бездельникам, нечего! – уже злился старпом, на что Зозуля отвечал довольно хладнокровно:
– «Пункты» спускает министерство, а я, согласно подпунктам, вам не подчинен.
– Степан Петрович прав, – вмешивался капитан. – Помощник по учебной части, согласно положению, относится к старшему комсоставу судна и подчиняется только капитану.
Заступничество капитана не обескураживало старпома.
– Да разве в этом дело?! – хитрил он. – Я же выясняю в инструкциях самое темное и непонятное. К примеру, в главе третьей, трактующей общие положения об организационно-строевом отделе училищ, говорится, что оный отдел состоит из: начальника отдела, его заместителя, командиров учебных рот и капельмейстера. Объясните, пожалуйста, какова роль капельмейстера в учебном процессе? Нигде ничего не сказано – темная вода.
– Да какое вам дело до училищ? – торжествовал Зозуля. – Вы, старпом, верхогляд, а инструкции нужно изу-ча-ать! Если бы вы внимательно прочли главу о строевом отделе, то не пропустили бы и примечание, а в нем, черным по белому, сказано, что должностные обязанности ДРУГИХ работников отдела определяются инструкциями… Особыми инструкциями, понимаете? Которые утверждаются начальником мореходного училища. Значит, с него и спрос на ваш вопрос, товарищ Старцев.
Обычно на этой стадии диспута снова вмешивался капитан и просил спорщиков приберечь порох для других целей. Старыгин твердо придерживался нейтральной позиции третейского судьи. К его помощи не прибегали ни Старцев, ни Зозуля, но однажды помпоуч все же попросил у него защиты, правда, совсем по другому поводу.
В тот день боцман и подшкипер, как делали уже не раз, прямо на фока-рее ремонтировали нок-бензельный угол паруса. Однако на этот раз им помогал курсант. Работа подходила к концу, когда на корме появился Зозуля.
– Товарищ старпом, анемометр показывает усиление ветра до семи баллов, а люди работают на мачте! – возмутился он. – Это не в духе хорошей морской практики!
– И техники безопасности? – подсказал Старцев.
– Вот именно! – подхватил Зозуля. – А если грянет десять баллов?!
– А если тридцать баллов с кирпичами?! – вспылил старпом. – Для того и полезли на мачту, чтобы управиться до семи баллов.