– Мне надо добраться до Кайо Ларго. Надо арендовать машину?
– Но, сеньор, – улыбнулся парень. – Это остров. Можно арендовать яхту в Сьенфуэгосе.
– Долго плыть?
– Если без остановки, то сутки.
– А побыстрее?
– Самолет, сеньор. Тридцать минут.
– Подходит. Поможешь купить билет? За вознаграждение, конечно.
Парень ухмыльнулся.
– Си, сеньор.
Они проследовали обратно в здание аэропорта. В новых шортах, поло и легких эспадрильях Макеев чувствовал себя завзятым покорителем тропиков.
Провожатый подвел к кассе, закрытой плексигласовым листом с прорезанным крохотным окошечком и спиралью дырочек над ним. Макееву моментально припомнились железнодорожные кассы времен развитого социализма.
Парень что-то спросил у невидимого кассира и повернулся к Макееву.
– Билет стоит сто сорок куков, сеньор. Рейс через час.
– Fantastico.
Макеев отдал парню пачку денег. Тот честно отсчитал нужную сумму и придвинул остальные хозяину. Макеев ухмыльнулся и вернул чико пару купюр. Парень сверкнул зубами.
– Грасиас, сеньор. Регистрация вон там.
Регистрация на самолет напоминала военную перекличку. Бородатый мужчина, вылитый молодой Кастро, зачитал список фамилий. Свою Макеев узнал только чудом. Затем бородач забрал билеты и выдал посадочные талоны, которые были выписаны вручную, точь-в-точь как квитанции из прачечной, которая стирала их шторы. Потом два десятка пассажиров, и Макеев среди них, побрели по полю к старому АН-26.
Когда Макеев оказался внутри салона, им вновь овладела паника. В АН-26, как во всяком грузопассажирском самолете, иллюминаторы отсутствовали. И если бы не стюардесса, упругая фемина системы мулато, полет на сто процентов превратился бы в боевой вылет.
Когда пилот закладывал очередной вираж, а сердца пассажиров подкатывали к самому горлу, фемина мило улыбалась, поводила плечами, и ее роскошная грудь красноречиво трепетала под тонкой блузкой. Если вираж был продолжительным, то фемина что-то говорила. И хоть гул турбин заглушал все звуки, исходящие из пухлых карамельных губ, пассажирам становилось спокойней.
В том числе, и Макееву. Однако что-то тянуло, как больной зуб. Он с надеждой взглянул на Исфандияр-ака, и тот, как всегда не подвел. Перегнулся через ручку кресла и успокаивающе похлопал Макеева по руке.
От этого простецкого движения Макеев взбодрился настолько, что решил дать знать о себе друзьям и близким.
«Написать смс Козихину? Нет, перебьется на изжоге. А вот жене надо».
Макеев набил на клавиатуре: «Я в Гаване по делам. Здесь очень жарко». Немного подумал и добавил: «Целую».
Затем решительно выключил телефон и засунул на самое дно портфеля. У него возникло ощущение, что все его долги и обязательства покрыты этой, в общем-то, незатейливой смс-кой.
И слава богу. Или по-местному: матерь божья и карамба.
На Кайо Ларго Макеев познакомился с еще одной особенностью кубинского житья. Оказалось, здесь солнце не заходит медленно за горизонт, а просто выключается.
Когда Макеев и Исфандияр-ака выходили из самолета, было светло, а когда вышли за пределы аэропорта, наступила глубокая ночь.
– Однако! – проговорил Макеев, потирая от удовольствия руки. – Начнем приключения, а, Хоттабыч?
Исфандияр-ака благодушно кивнул. Макеев заметил: в Москве лицо старика постоянно хмурилось, здесь же глубокие морщины разгладились, а мелкие собрались вокруг глаз лучами, наподобие тех, что рисуют дети вокруг солнца или древние ацтеки вокруг образа светлейшего Вицлипуцли.
Приключение явилось в виде донельзя кучерявого мужчины лет шестидесяти. Загорелый до черноты, но не мулато, в расстегнутой до пупа рубахе, обвислых джинсах и ярком шейном платке, он представлял собой весьма живописный тип, который, видимо, и вдохновлял старика Хэма.
– Сеньор ищет машину до отеля? – на сносном английском спросил живописный тип.
– Нет, я хотел бы, чтобы вы довезли меня до побережья. На пляж с песком.
– До какого именно места? – уточнил мужчина, нисколько не удивившись просьбе иностранца.
– Все равно куда. Только что бы это было безлюдным местом.
– О кей. Семьдесят куков.
– Почему так дорого? – спросил Макеев из чисто академического интереса.
– Потому что в два конца, – невозмутимо объяснил тип.
– О кей, – в свою очередь сказал Макеев. – Пусть будет семьдесят.
Кучерявый протянул руку.
– Я Эстебан.
Эстебан вывел его из здания аэропорта, более похожего на небольшой сарай. У самых дверей, в луже желтого света, стекавшего из единственного фонаря, стоял приземистый красный автомобиль. Марку Макеев определить не смог, но по острым, как плавники акулы, крыльям и сдвоенным фарам, предположил: модель года так 1958-го, если, вообще, не 1955-го.
– Неужели это корыто до сих пор ездит? – задал он риторический вопрос по-русски, и тут же перевел кучерявому другу:
– Сколько миль может проехать этот ветеран, не преставившись раньше времени?
– О, мистер, не волнуйтесь. Его купил мой отец за год до моего рождения, и ни одной проблемы. Надеюсь, проблем не будет, когда его унаследует мой внук. Разумеется, после моего сына. Отличный автомобиль.
– Что за марка?
– «Понтиак Бонневилль», – удивленно сказал Эстебан. – Мистер не узнал?
– Честно говоря, нет. У нас распространены другие марки.
– А мистер откуда?
– Из России.
– Из России? – обрадовался Эстебан. – Чудесная страна! У меня кузен учился в России. В Кишиневе. Только очень холодно. Но очень понравилось. Прошу мистера садиться.
Макеев влез в салон, с удовольствием вдохнул запах крепких сигар. Исфандияр-ака по своему обыкновению материализовался на заднем сиденье.
Кучерявый Эстебан вдавил педаль газа в пол, «понтиак» взвизгнул покрышками и рванул вперед.
Горячий ночной ветер дунул в лицо, и Макеев внезапно почувствовал, что он – это не он. Или не совсем он.
Это было трудно объяснить – даже самому себе, да Макеев и не пытался. Он мгновенно и безоговорочно принял новые ощущения. Тело действовало быстрее, чем мозг думал.
Так, правая рука сама выставила локоть за окно, а левая уперлась в бедро. Спина выпрямилась, и поза сделалась, как у одинокого рейнджера, вроде бы уставшего от забот, но в то же время полного сил для новых свершений.
А сердце Макеева словно погрузилось в прохладную, пузырящуюся, как в джакузи, воду. Изнутри приятно покалывали маленькие нежные иголочки, тормошили воображение: смотри, смотри, сейчас начнется!
Если в аэропорту Гаваны Макеев скинул пятнадцать лет, то с потрепанном салоне – еще с десяток. Даже прошел висок, который болел несколько недель подряд.
С давно забытой гибкостью он обернулся и рассмеялся. Исфандияр-ака тоже изменился. Ветер раздувал седую бороду, глаза блестели, и Макеев готов был поклясться: старик улыбался во весь свой щербатый рот.
Эстебан покосился на внезапно развеселившегося пассажира, понимающе спросил:
– Удачный день?
– Да, неплохой.
– Мистеру точно не нужен отель? Я знаю несколько хороших.
– Точно не нужен. Вези на пляж.
– О кей, поедем на Плайя Бланка.
– Там красиво?
– О, – Эстебан закатил глаза, – ручаюсь, мистер не видел ничего подобного, – и резким движением перевел рукоятку переключения скоростей.
«Понтиак» мчался по – Макеев даже не был уверен, что по шоссе, потому что не видел никакой разметки, и их основательно подбрасывало на ухабах. Фары вырывали из темноты то пышные купы деревьев, чьи листья казались маслянисто-черными, то подсохшие саксаулы причудливых очертаний. Время от времени Макеев видел на асфальте, поперек движения, какие-то движущиеся точки.
– Крабы, – пояснил Эстебан.
– Что они делают?
Эстебан пожал плечами.
– Мигрируют, что же еще? – и достал сигару.
Макеев поморщился, представив смятку из глупых крабов, размазанных даже не по шоссе, а просто по дороге.
Однако печаль была мимолетной, слишком уж много впечатлений свалилось на голову Макеева.
Особенно – океан. Макеев еще не видел его, но уже ощущал присутствие – по неповторимому запаху, по особым вибрациям, которые издает огромная масса воды, перемещаясь. Точно великан-астматик ворочается на песчаном ложе.
Эстебан лихо крутанул баранку влево, и «бонневилль» покатил по мягкому. Фары высвечивали песок, искрящийся в электрическом свете.
– Это пляж? – спросил Макеев.
– Си, Плайя Бланка к вашим услугам.
– Отлично. Останови.
– Мистер, пляж шириной больше мили. Давайте подвезу поближе.
Однако в планы Макеева не входило въехать в океан на «понтиаке» модели 55-го года.
– Не надо, дойду сам.
– О кей, – пожал плечами Эстебан и заглушил мотор.
Макеев протянул купюру.
– Без сдачи.
Тот так же, как шоколадка, не взял деньги в руки и сказал:
– Сто больше, чем семьдесят.
– Это с чаевыми.
– О кей, – Эстебан засунул купюру в нагрудный карман.
Макеев вылез из салона.
Под ногами пружинил тот самый песок, который Макеев видел на рекламном плакате «Аэрофлота», и тот самый, который снился. Легкий, невесомый, искрящийся. Макеев даже притопнул от удовольствия.
Стоматолог Сева прав: надо жить в удовольствие и не искать проблем. А если стать совсем непредсказуемым, то есть полностью свободным, то проблем вообще не будет. До последней мысли Макеев додумался самостоятельно и страшно тому обрадовался.
Эстебан тоже вылез и стоял по другую сторону машины.
– Мистер пойдет к воде?
Макеев счастливо кивнул.
– Сейчас не стоит плавать.
– Акулы? – Макеев уловил в своем голосе подростковый восторг.
– Нет, акулы вряд ли, здесь рифы. А вот ядовитые медузы и мурены – да. Мистер может пострадать.
– Я не буду плавать, – заверил Макеев.
– Зачем же вы сюда приехали?
– Llegue a este lugar donde muere el viento
A tocar la brisa y a oir el silencio.
Эстебан вопросительно приподнял одну бровь.
– Это песня, – пояснил Макеев.
Эстебан пожал плечами.
– Не слышал. Но все равно. Вон там, – он ткнул пальцем в темноту справа от себя, – каса моего друга. Всего две мили, или даже меньше. В любой момент приходите, о кей? Я буду там, а утром приеду за вами. О кей?
– О кей, – нетерпеливо подтвердил Макеев, которому уже надоел разговор. – Аdios! – и устремился к черноте впереди.
Через пару шагов оглянулся. Эстебан все так же стоял около распахнутой дверцы автомобиля и смотрел вслед. Увидев, что Макеев оглянулся, поднял руку и сжал кулак.
Макеев махнул раскрытой ладонью и потрусил дальше.
Путь оказался непростым. Макееву пришлось преодолевать дюны, нанесенные ветром. Он целеустремленно карабкался по ним, словно новорожденная черепашка, совершающая свое первое в жизни путешествие – от разбитого яйца к океану.
«От яйца – к океану, от яйца – к океану», – бормотал Макеев, отдуваясь.
«От яйца, от винта», – приговаривал он, попадая ногами в небольшие ямки.
«Кокеану, кокеану», – уверял он себя, втягивая ноздрями крепко соленый воздух.
Исфандияр-ака шел рядом ровной размеренной походкой. Привык, понимаешь ли, шастать по своей пустыне, талибан несчастный.
И вот – последняя дюна, взобравшись на которую, Макеев увидел, как чернота впереди распалась надвое. Снизу чернота жидко блестела и глянцево переливалась, а сверху была, как истлевший бархат, испещренный множеством дырочек, сквозь которые проглядывало нездешнее свечение.
Картина оказалась настолько грандиозной, что Макееву потребовалось время осознать: это океан и звездное небо над ним.
Макеев издал гортанный звук, впервые в жизни с таким воодушевлением и в такой тональности, и скачками бросился вперед.
Затормозил у самой линии прибоя.
Небольшие волны аккуратно утюжили песок перед его эспадрильями и не смели коснуться. Макеев сделал еще шаг, волна послушно и ласково лизнула его ногу.
Макеев расхохотался. Зашел в воду. Волны вились вокруг колен и вытягивали песок из-под подошв.
Макеев поднял руки, чтобы удержать равновесие, и только тут заметил: правой рукой он по-прежнему сжимает портфель, кожаный, с бронзовыми застежками.
Макеев разозлился. Наконец-то он решил поставить на прежней жизни крест, для чего перенесся на другую сторону земного шара. Однако отсечь прошлое оказалось труднее, чем он думал. И все из-за дурацкого портфеля, который тянул воспаривший дух в привычный низ.
Макеев изо всех сил швырнул портфель на берег. Портфель шлепнулся на песок чуть выше уровня прибоя. А сам Макеев поскользнулся.
Тут же набежала волна, достаточно высокая, чтобы сбить с ног. На мгновение Макеев оказался под водой, но вынырнул.
Волна, уходя, попыталась и его взять с собой, однако Макеев засопротивлялся. Он не хотел тонуть. Глупо тонуть в тот самый момент, когда наконец-то начинаешь все понимать.
Не без труда Макеев выбрался на берег, дополз до сухого песка, перекатился на спину и посмотрел вверх. Над ним, точно мягкая завеса, висело небо, полное незнакомых созвездий.
Одна звезда на мгновение вспыхнула чуть ярче, вроде как подмигнула, и Макеев сказал ей:
– Всё. С этого момента все пойдет по-другому. Клянусь.
Когда лежать надоело, Макеев сел, подсунув под себя пресловутый портфель. Получилось удобно.
Глаза привыкли к темноте, и океан казался не просто большим черным местом, а широким живым полем, которое дышало, перекатывалось и время от времени вспыхивало светлыми пятнами.
Макеев принялся рассуждать:
– Интересно, откуда свет? Я понимаю, было бы на берегу – это отель светится или дом местного рыбака. Но в океане? Может, это вода фосфоресцирует? Хоттабыч, ты как думаешь?
Старик, по обыкновению, не ответил.
Макеев повернул голову влево и увидел, что Исфандияр-ака сидит, сложив ноги по-турецки, руки на коленях, а лицо истекает ярко-серебряным светом.
Макеев даже загляделся.
А потом его осенило. Никакая старик не галлюцинация!
– Я понял, я все понял! – возбужденно заговорил Макеев. – Ты – это я! Мы даже с тобой похожи!
Макеев почесал щеку, на которой пробивалась суточная щетина, а Исфандияр-ака симметрично поднял свою руку и погладил длинную шелковистую бороду.
– Я же говорил! Ты – это я! Часть меня. Но почему я раздвоился?
Исфандияр-ака задумчиво поглядел в черноту, а Макеева осенило вторично.
– Потому что я отдал тебе все свои хорошие качества, вот почему.
Исфандияр-ака кивнул, подтверждая его правоту.
– А отдал я тебе их потому, что хотел сберечь. В том дерьме, в котором я живу круглосуточно, ничто хорошее уцелеть не может. Да что я тебе говорю? Ты и сам все это видел. Видел же?
Старик опять кивнул.
– Получается, что ты – мой золотой фонд. Хранилище. Только благодаря тебе я еще нормальный человек. Вот, например, те негры в аэропорту. Мне же взаправду было жалко этих гребаных ботинок. Хотя дома их целый шкаф. Реально вел себя, как жмот. Но мне было жалко только тогда, когда я – был я. А когда стал тобой, все вошло в норму.
Макеев похлопал по колену, отряхивая с шорт песок.
– И лепешки в машине ел я. Если б я такое домой принес, жена бы запилила: мол, и вредно, и жирно, и антисанитарно. Но как же это было вкусно!
Макеев смотрел в небо и испытывал громадное облегчение. Ему казалось, что наконец-то он все понял. Его ум был острее меча и проникал во все сущее. Небо, как живое, смотрело на него множеством ярких глаз и тоже ликовало. Сладкая радость, о которой он давно забыл, разлилась по всему телу.
Макеев перевел взгляд на Исфандияр-ака и залюбовался его – своим! – одухотворенным лицом, излучавшим лунный свет.
И вдруг, бац! Точно гирька на старых часах упала на пол.
Макеев содрогнулся от новой, внезапной, мысли.
– Что же это получается? Если ты – все хорошее, что есть во мне, то значит, во мне нет ничего хорошего? Я, получается, пуст? Или, того хуже, набит всякой дрянью?
Он в панике оглянулся. Вправо и влево тянулся бесконечный черный берег. Кроме него, вокруг не было ни единой души.