Былицы
Валерий Свешников
© Валерий Свешников, 2022
ISBN 978-5-4483-7124-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вместо предисловия
На склоне лет иногда возникает потребность окинуть взором пройденный путь. Хочется подытожить, что успел сделать, а что не удалось, короче, пришло время оценить, вел ли ты себя достойно или нет, горел ли ты или, может быть, коптил небо, то есть, образно говоря, тлел.
У меня это желание появилось после прозрачных намеков, или даже укоров любимых детей. А отношения отпрысков и родителей – это всегда испытание.
После каких-то споров-укоров мои потомки захотели узнать, почему, де, я не делал карьеру. Я же отвечал, что обычно строил не карьерные, а добрые отношения с окружающими. То есть больше меня интересовало общением с друзьями и коллегами, поездки всей семьей в неизведанные места и другие интересные дела, чем свое служебное положение.
Так получился небольшой экскурс в историю моих карьерных ходов.
В первый раз соблазн делать карьеру, пожалуй, возник в самом начале службы в армии. Хотя считались мы тогда зелеными салажатами. Но называли же нас почему-то «гусями» и «фазанами».
Выглядело так, что с первых дней воинской службы нам хотели дать азы «науки побеждать». Однако проводилось это военное образование как-то торопливо и несерьезно. В ответ лишь некоторые из нас – первогодков – воодушевились увиденным, и захотели сделать армейскую «карьеру», узнавая «як попасти у школу сержантив» вот, пожалуй, и все примеры «карьеризма» сослуживцев.
Все-таки, какую-то другую военную карьеру имел ввиду Наполеон, говоря, что каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл. Многие из «воодушевившихся», может быть, и слыхом не слыхивали о Наполеоне, но домогались у комвзвода о путях к лычкам «сержантив»
Вообще-то, у нас за плечами, само собой, висел не ранец, а вещмешок – «сидор», да и возникавшие запросы были попроще. Ведь мы уже знали анекдот про сына военачальника, который интересовался, сможет ли он, как и его родитель, стать подполковником. «Да, сынок, конечно, сможешь», – отвечал отец. «А генералом, папа, я смогу стать?» «Нет, дорогой, не сможешь, потому что у генерала есть свой сын».
Понятно, что поиск наших карьерных ходов поражал кого-нибудь своей никчемностью – писарь и каптенармус – вот все многообразие должностей, которое привлекало любителей синекуры и легкой жизни.
Все началось с того, что с первых дней службы писарь в роте нам показался почти небожителем и счастливчиком, вытянувшим выигрышный билет. Мои друзья предполагали, нет, мы ничуть не сомневались, что перед ним лежат все блага жизни и только ждут, когда он до них снизойдет. Ведь этот счастливчик выписывает увольнительные.
Как нам представлялось, они служат билетом в рай, пусть ненадолго, пусть даже не в рай, но в другую, в свободную счастливую жизнь, где нас ждут красивые девушки, где звучит веселая музыка, под которую молодежь танцует в полумраке зала, и там могло свершится что-то чудесное, о чем мечтал почти каждый из нас.
Печально, что многие сослуживцы так ни разу и не попали туда, в этот почти рай. И не потому, что увольнительных не удалось получить, а скорее, из-за того, что те призрачные мечты многих настолько разительно разошлись с увиденной действительностью, что пропадало всякое желание еще раз пытаться искать это счастье. Многим не хотелось идти в увольнение, побывав там хотя бы раз.
Помимо этого, писарь, всем на зависть, может самостоятельно, без строя, ходить в столовую на завтрак, обед и ужин, и ему будет выдана его законная порция, полагающаяся по какому-то особенному праву. Вдобавок ко всем преимуществам, у него имелась реальная возможность съездить в отпуск! Короче, горизонты, открывающиеся перед этим счастливцем, казались просто бескрайними.
К счастью, писарь нашей роты несколько дней назад был демобилизован. И тут мне прямо в руки свалилось счастье занять его место.
Причина такого везения заключалась в моей специальности. Дело в том, что в нашей роте служили машинисты паровозов и тепловозов и их помощники, а я оказался электровозником. Эта экзотическая специальность для здешних глухих мест, возможно, удивила командира роты капитана Ф. Н. Дворянкина.
Он вызвал меня, и после короткой беседы, своим приказом назначил писарем. С этого же момента стал я трудиться, а точнее, просиживать штаны, в особой комнатке – ротной канцелярии. И естественно, почти сразу захотел понять и почувствовать, когда же на меня снизойдет то самое счастье, полагающееся писарю роты.
Может быть, кому-то такое ежедневное сидение в «мозговом центре» роты приносило удовольствие, а мне нет! Заполнение двух-трех бумажек в день, звонки в штаб, доставка одних бумаг опять же в штаб и получение других, столь же незначительных по содержанию, – это, пожалуй, чрезмерная нагрузка для молодого организма. Короче говоря, я просто томился от безделья.
Нет, я не фанат трудовых подвигов, то есть по нынешним меркам, не трудоголик. Но ради каких-то призрачных благ сидеть сиднем целыми днями я не мог, а какого-то осмысленного повода отказаться от писарской должности пока не находил. Ну, казалось бы, чем не начало карьеры, и есть ли причины дергаться, если выпал такой удачный случай?
Чтобы как-то скрасить однообразие жизни, я каждый вечер обычно шел в библиотеку части, там имелось вдосталь свежих газет, журналов и книг. Вот там и наметился второй шаг в моей головокружительной карьере.
Я любил, да и сейчас люблю, полистать свежую прессу, особенно научно-популярные журналы. И тут мое постоянное присутствие в читальном зале привлекло внимание начальника над духом и душами личного состава нашей части. Это был довольно симпатичный капитан Свидский – зав. клубом и правая рука зам. командира батальона по политработе.
Беседовали мы почти полчаса. Капитан расспросил меня об образовании, интересах, выяснил, могу ли я рисовать и писать чертежным шрифтом. А потом вдруг предложил работу в клубе. Тогда я сообщил, что не смогу сочетать обязанности писаря и работу в клубе, но капитан успокоил меня – это не проблема.
Мой рассказ сослуживцам о перспективе работы в клубе вызвал неподдельный восторг с закатыванием глаз и разведением рук. Меня хлопали по плечам и убеждали, что я вытащил выигрышный билет. Я и сам догадывался, что это более интересная работа, чем служба писаря.
И верно, работа оказалась интересной, и ее было много, а я волчком крутился между библиотекой, почтой и клубом. Самое главное, дни понеслись, как бешеные кони. За месяц с небольшим до 23 февраля я и мой начальник – сержант Ижик – пахали, не разгибаясь, разрисовывая и старательно выписывая плакаты и лозунги к предстоящему армейскому празднику.
Еще недавно я в уме подсчитывал, сколько же дней мне служить, и при этом получалась довольно внушительная цифра – 1095 дней, а тут полтора месяца пролетели мигом. Я понял, при такой работе служба пролетит быстро, и это по мне.
После предпраздничной гонки жизнь потекла поспокойнее, но не было рутины, а была свобода и ощутимая независимость. Всех первогодков гоняли на плацу, если температура не опускалась ниже -25°С, это всем изрядно надоедало. Меня же эти занятия теперь не касались – с утра и до вечера я работал в клубе.
Вместо строевой подготовки, я утром получал почту для клуба – это газеты и журналы в читальный зал и вороха прессы по подписке офицеров и сверхсрочников. Кроме того, выдавал редкие посылки и бандероли, присылаемые солдатикам. Во второй половине дня начиналась работа в библиотеке – выдача книг и кое-какое оформление читального зала. От такой жизни я расслабился и поверил – я делаю хорошую карьеру.
Однако и эта должность перестала радовать меня из-за вдруг открывшейся тупиковой перспективы. Внезапно я узнал, что мне как клубному работнику уехать в дембель удастся только в самом конце декабря последнего года службы.
То есть суровые военачальники не отпустят меня поступать в институт, ведь в августе наш праздник – день железнодорожника и военного строителя. К этому «торжеству локомотивной тяги в союзе с киркой и лопатой» надо будет написать кучу плакатов, лозунгов и прочей наглядной агитации. Тут не до вступительных экзаменов институт.
После некоторого раздумья я отказался от вроде бы успешной карьеры в клубе, вернулся в свою роту и начал работать «на бочке с дымом» – на паровозе. Можно подумать, что все задуманное пошло прахом?
Нет! Ведь уже тогда я предполагал, что карьера – это не непрерывный рост в должностях. Скорее, это поиски наиболее оптимального места в жизни, на котором работа приносит удовлетворение и радость, а человек, сверх того, видит смысл и логику своих действий, да и, пожалуй, карьерного роста.
Кстати, примерно то же говорил сам А. Эйнштейн. Он утверждал, что не стоит добиваться лишь успеха, а надо стремиться к тому, чтобы твоя жизнь имела смысл. Хорошо, что работая в клубе, мне удавалось почитать афоризмы и мысли великих.
В своих маневрах лишь я видел определенный смысл в решительном отказе от какой никакой карьеры, а окружающие – нет. Все последующие мои карьерные ходы были для армейских друзей просто не понятны. Они, наверное, считали, ладно, ушел он из клуба по своей воле – это его выбор. Пусть, перебрался работать на линию и «вкалывал» на паровозе – тоже можно понять, так он еще зачем-то ввязался в историю с офицерскими курсами. Захотел стать офицером?
Ведь действительно, окончившему эти курсы грозила вероятность на годы остаться работать младшим офицером желдорбата в глухой тайге. Наверное, так рассуждали друзья, и я тоже понимал, что имелся некоторый риск развития событий по такому сценарию.
Но в голове-то у меня созревал самый сильный ход – полный переворот в жизни – я решил пойти учиться на биолога. В этом выборе даже отец меня не понимал, он считал, зачем пытать судьбу, если в руках уже есть неплохая профессия железнодорожника?
И я сделал этот шаг! Рискнул многим, но избежал службы лейтенантом в наших славных железнодорожных войсках. Но зато после курсов получил возможность поехать на приемные экзамены, и сдал целых шесть штук их. В самый последний день моего отпуска для сдачи экзаменов – 25 августа – я получил долгожданную справку о зачислении в студенты, и сразу помчался в военкомат, чтобы, наконец, демобилизоваться.
Получая эту бумажку, имел странную беседу, смысл которой понял спустя несколько лет. Ответственная за прием, выписывая нужные бумаги, спросила меня: «Ведь, наверное, ваш отец – Свешников?». На что я честно ответил: «Да, конечно». Потом узнал, что в то время был довольно известен зоолог – сотрудник Зоологического института и мой однофамилец. Но ведь и мой отец – тоже Свешников. Так что я не обманул никого, и не пользовался услугами разных протеже.
Во время учебы в вузе какую-то карьеру сделать трудно, разве что, отлично учиться. Но тут у меня были серьезные препятствия, что, впрочем, понятно, ведь школу-то я закончил шесть лет назад. Приходилось «пахать» с утра до вечера, а иногда перед экзаменами ночами сидеть за книгами.
Мой сын и главный «оппонент», сомневающийся в качестве моих карьерных действий, наверное, помнит, что некоторые задания, присылаемые из института, я помогал ему выполнять. Так что кое-что от прежних знаний и упорных занятий надолго осталось, но кое-что, конечно, и забылось.
На курсе меня как самого старшего назначили старостой, и эта маленькая должность позволяла стать своим человеком в деканате. Это ведь тоже своего рода карьера. Перед окончанием университета мне там советовали обратить внимание на кафедры, после окончания которых можно остаться по распределению и, подразумевалось, делать научную карьеру.
Однако же я выбрал кафедру энтомологии и не случайно. Наш декан, блестящий ученый А. С. Данилевский, предложил сделать, как теперь бы сказали, модернизацию учебной программы. Он набрал шестерых студентов и создал такой комплекс курсов, что мы учились сразу на двух кафедрах: и энтомологии, и физиологии человека и животных. Это ли не карьера?
Надо признать, я избегал узкой специализации в обучении, так как больше нравились направления, где можно заниматься общебиологическими вопросами. Недаром впоследствии с удовольствием писал учебник по основам современного естествознания.
После окончания университетского «курса Данилевского» некоторых из нас пригласили работать и учиться в аспирантуре ФиБа. В это время мне шел уже двадцать девятый год, и раздумывать об иных вариантах трудоустройства стало поздновато. Я выбрал этот Институт и не пожалел.
Во время работы и обучения в ФиБе там произошли неожиданные события, коренным образом изменившие все мои планы. Опять великий выдумщик – Господин Случай – проявил свою натуру.
Когда я поступал в аспирантуру, то своим научным руководителем надеялся увидеть заведующую лабораторией А.К.Воскресенскую – ученицу академика Орбели. Она развивала идеи своего учителя, была интересной и умной руководительницей нескольких направлений исследований. К несчастью, А.К. трагически погибла. А заведовать лабораторией стал парторг института, ее ученик В.Л.Свидский – опять вдруг всплыла эта фамилия.
Он теперь становился моим научным руководителем. Но у нас не сложились хорошие взаимоотношения. А между тем, В.Л.Свидский через год стал директором института. Но ни я, ни руководитель не горели желанием последующего сотрудничества. Хотя делать карьеру в лаборатории у директора института можно бы считать сильным ходом.
Если уж я ушел от первого Свидского, то и от второго я тоже ушел. С легкой душой и большими надеждами поехал через всю страну во Владивосток в Институт биологии моря. Поехал не один, а с Борисом – другом по ФиБу.
Одно название дальневосточного института завораживало – оно звучало, как сказка. Институт биологии моря принял в свои ряды нас с Борисом. Мы застали момент бурного развития института. Приезжало много новых сотрудников, чаще в душе романтиков, жаждущих интересной работы. Мы с энтузиазмом включились в круговерть институтской жизни.
В нашем развивающемся институте карьерные возможности оказались довольно большими, но и работы по изучению морской живности непочатый край. Несколько неординарных и ищущих коллег предложили нам участвовать в организации новой морской экспедиционной станции в бухте Витязь. Мы с Борисом с удовольствием включились в эту почти авантюру, потому что пока-то в этой бухте располагались остатки военно-морской базы. Наша жизнь стала чрезвычайно активной и очень интересной.
Жили мы в общежитии, где в двухкомнатной квартире насчитывалось тридцать с гаком жильцов. К счастью, большая часть из них держалась подальше от дирекции института и обреталась на разных экспедиционных станциях от Магадана и Камчатки до Находки и Сахалина. Месяц-другой мы покрутились в котле общежитской жизни, но быстро поняли, что в самом институте ни жить, ни работать просто негде – нет места в физическом смысле.
До постройки станции в бухте «Витязь» мы перебрались на остров Попова, на нашу институтскую морскую экспедиционную станцию – МЭС. Там мы начали осваиваться – ловили морских обитателей, изучали водолазное дело, получали права на звание капитана маломерного судна, делали обязательные прививки от энцефалита. Да и просто обживались на Дальнем Востоке с его красотами, экзотикой, традициями и необыкновенными людьми. Ни о какой карьере пока даже речи не шло, да и в помыслах такого не было.