Судьба, однако, распорядилась по-своему: увидел я что-то подобное лишь спустя почти двадцать лет, в Кижах. А этот храм через несколько лет сгорел.
Вот уж действительно – что имеем – не храним, а потерявши – плачем.
К сожалению, эта поговорка так и осталась неизменной. Обидно, что почти ничего нам не удается сохранить, да и плачут по утраченному лишь немногие, остальным же обычно безразлична судьба нашей старины. Но попробуй сказать им, что не стоит тогда считать себя патриотами – оскорбятся со страшной силой.
Иконы
Во времена хрущевской оттепели стало можно говорить о вере. Мы, конечно, не знали, что это очередной обман властей.
Вместе с двоюродной сестрой Люсей, вдохновившись новыми веяниями, решили мы отдать в музей бывшие домашние иконы. Они давно уже хранились на чердаке дома.
В то время наша картинная галерея и краеведческий музей еще не разделились, так что о будущем разделе никто не знал, а мы полагали, что музею и галерее наш дар, может быть, пригодится.
Мы основательно нагрузились священными предметами – под самую завязку. Один из них, а точнее, объемная резьба по алебастру, изображающая «Вознесение», выделялся довольно большими размерами. Находилась эта композиция в красивом позолоченном футляре. Кроме того, мы везли на тележке еще три или четыре большие иконы (размеры их в высоту превышали полметра) и несколько мелких.
С большим трудом довезли весь груз до места. О том, что музей примет наш дар, мы предварительно договорились. Там тоже подготовились к нашему приходу, и поэтому провели нас по запасникам.
Понятно, что увидели в хранилище много интересного. Оказалось, что там пяток, а может и больше, картин Машкова, встречались неплохие вещи, но не установленных европейских художников. Всего скорее, это были произведения из коллекций, реквизированных в годы репрессий.
Мы продвигались по закоулкам хранилища, как вдруг работница музея открыла низкую дверцу темноватой каморки с несколькими мужскими фигурами внутри. Оказалось, что это деревянные скульптуры Христа, ожидающего суда и Голгофы.
Люська даже вскрикнула, настолько эти скульптуры походили на предбанник с сидящими мужиками. Похоже, этого ошеломляющего впечатления экскурсовод и добивалась.
Размеры фигур были близки к обычным человеческим. А усиливало впечатление то, что скульптуры Христа вырезались обнаженными.
Потом на фигуру надевали соответствующие одежды, и даже изготавливали обувь. Экскурсовод рассказала с придыханием и закатыванием глаз, что тапочки, сшитые для статуи Христа, часто оказывались изношенными! Мы, естественно, ахали.
Помимо фигур Христа, большое впечатление на нас произвело посещение еще одного хранилища изделий пермской деревянной резьбы. Там впервые увидели редкие резные иконы.
Позднее пожалели, что почти все иконы за раз сдали в музей. Можно было бы растянуть это удовольствие на несколько посещений. О чем мы и обмолвились дома. Но, к сожалению, остальные образа с чердака взрослые оставили в сохранности, до лучших времен.
О попугаях и кроликах
В послевоенное время возникла нужда в услугах психотерапевтов, но таких специалистов тогда не водилось. Пол страны бы к ним обратилось, ведь судьбы многих соотечественников поломала война и прочие невзгоды.
Неуверенность людей в будущем, неизвестность судеб близких, и их путей в прошлом, а также мест пребывания родных в настоящее время, вынуждали многих искать любую надежду и утешение.
Как во всякое сумбурное время, вдруг появилось много гадальщиков и прочих «пророков». Особенно часто подобные «оракулы» встречались на рынке и на вокзале.
Оборудование у такого доморощенного гадальщика было самым простым: попугай или кролик и ящичек с конвертиками, в которых находились готовые ответы на разные жизненные ситуации.
Желающий узнать свою судьбу платил деньги этому «пророку», который что-то шептал своему ассистенту – попугаю или кролику. Тот направлялся к ящичку и начинал исследовать содержимое. Кролик, похоже, обнюхивал конвертики, а попугай их осматривал. Потом они вытягивали один из конвертиков и передавали его хозяину.
Наверное, здесь и начинались манипуляции с сознанием желающего, узнать свою судьбу, – конверт можно было подменить любым другим, более подходящим. Затем он вскрывался «пророком» или отдавался клиенту.
Слова, определяющие судьбу, прочитывались вслух, и все ахали, если их смысл поражал воображение окружающих. Если же слова оказывались непонятными, то «пророк» разъяснял их потаенный смысл, и изумление сочувствующих наступало несколько позднее.
В этой игре, пожалуй, самыми честными оказывались кролики и попугаи – они-то честно отрабатывали свой паек.
Дом детства
Родной дом – это целый мир. Но понимаем мы его многогранность и значение, лишь когда вырастаем. Да и то, чаще после того, как уедем их него, из дорогого родного дома. Это место, где началось наше познание жизни, ее мозаики, кусочки которой и составили наше представление о мире, о его сложности и о его счастливых моментах.
Долго, целых шесть лет, мои воспоминания о детстве, о нашем доме, были связаны с маленькой комнаткой с окнами на улицу. Только после окончания войны мы переехали в комнаты с окнами во двор. Связан этот переезд, всего скорее, с тем, что подросла моя сестра Ира и начала ходить, говорить и шалить. Да и отец после войны стал чаще бывать дома.
Комнатка же, где мы жили до переезда, стала маловата для четверых. Вот поэтому бабушка Саша и предложила перебраться в комнаты большего размера. Мы тогда очутились как будто во дворце – ведь там было две комнаты и большая кухня.
Вид из окон, правда, оказался не на улицу, а на соседние каретники, дворовый флигель, сараи и поленницы. Зато прямо перед окнами с одной стороны возвышались две красивых церкви: Варлаама Хутынского и Ильи Пророка. А с другой стороны открывался вид на наш главный Софийский собор и его колокольню.
В одной из комнат имелся выход на большой и удобный балкон. Чтобы украсить наше новое жилье, отец на стеклах окна, выходящего на балкон, нарисовал алмазным стеклорезом елку с шарами и шпилем на верхушке. Перед Новым годом, когда ударяли морозы, окна украшались ледяными узорами. Тут неожиданно и проступал рисунок. Это было потрясающе красиво и казалось волшебством. Особенно радовалась этому чуду моя сестренка Ира. Я уже понимал причину появления рисунка, и оценил выдумку отца.
Квартира показалась мне такой большой, что я стал кататься по комнатам на трехколесном велосипедике. В каждой комнате было по печке, а на кухне возвышалась большая русская печь. В морозы печи приходилось топить утром и вечером.
В такую пору в угловой комнате на одной из стен даже намерзало довольно большое пятно инея. Я был уверен, что за этой стеной прячется Дед Мороз. В такую холодину приходилось даже в квартире ходить в валенках. Но сильные морозы бывали недолгими и через неделю-другую прекращались. А вот куда перебирался Дед Мороз, я так и не узнал.
Когда холода отступали, то протопленные печи согревали. Ну, а если все-таки тепла не хватало, то погреться у печки – одно удовольствие. Прижмешься к ней спиной и, сидя на стуле, читаешь с наслаждением.
В один из таких холодных дней, но в самом раннем детстве, я решил согреть своего целлулоидного пупса. Приставил его ножки к дверце печки, отчего тот сразу вспыхнул ярко и запылал большим пламенем, я закричал от испуга. Мама успела справиться с огнем, швырнув моего любимца в печку. Были, конечно, слезы и обида, но как-то быстро закончившиеся.
По воспоминаниям родителей имелась у меня странная детская причуда. Когда днем мне хотелось поспать, то почему-то не ложился хотя бы на диван, а укладывался прямо под столом, где обычно играл «в дом» или «в солдатики». Вот только всегда подстилал газету. Зачем я это делал, родители от меня не получили ответа, но говорят, выглядело это смешно. Меня даже стали называть «газетчиком».
Во время налетов вражеских самолетов город не бомбили. Фашисты метили в мосты и железную дорогу. Никто не знал о замыслах врагов, поэтому мы при налетах прятались в вырытых траншеях. Взрывы зенитных снарядов и лучи прожекторов притягивали своей красотой, но мы, дети, не знали о страшном смысле этого «салюта».
Однажды мы ходили в город. Кстати, выражение «сходить в город» обозначало посещение центра его – магазинов, кинотеатров, музея, аптеки и еще каких-либо нужных человеку учреждений, например, поликлиники.
В тот раз зимой мы шли через Каменный мост. Это старая часть города, там, где прежде располагались торговые ряды, давно уже преобразованные в магазины и магазинчики, фотографию, военкомат, поликлинику и обком партии.
Около военкомата стояла лошадь, похоже, рысак, запряженный в легкие красивые санки. На лошади, видимо, разъезжал сам военком города, поэтому ее прикрыли попоной, украшенной большой красной звездой. Был тогда довольно сильный мороз, и она даже слегка покрылась инеем. Я же такое приспособление видел впервые.
Поэтому остановился и спросил отца: «А зачем на лошади одеяло?» Он ответил, что это вовсе не одеяло, а попона, чтобы конь не замерз. Мы пришли домой, и первое, что я сообщил маме: «Мы видели лошадь, а на ней была НАПОПА!»
Вообще в то военное и послевоенное время в городе встречалось много лошадей, которые использовались, что называется, «и в хвост и в гриву».
Большая часть перевозок товаров по маленьким магазинам производилась только на подводах. Вместо казенных автомобилей некоторых начальников средней руки развозили также на лошадках, запряженных летом в пролетку, а зимой в санки. Скорая помощь тоже передвигалась на пролетках, и поэтому выражение «карета скорой помощи» полностью соответствовало своему названию.
Множество повозок каждое утро въезжало в город, а после полудня начиналось их движение обратно. Мальчишки нередко просились проехаться на санях или телеге, особенно, когда шли из школы. Иногда возница вез колоб или прессованный жмых – очень желанный для нас продукт. Если он был из семечек подсолнуха, то у нас глаза разгорались на это лакомство. Тогда мы с выражением в голосе усталости и печали просили возчика нас подвезти, уговаривали с надеждой, что он подкинет нас хотя бы недалеко, тогда уж точно выпросим кусочек желанного жмыха.
Примерно через год или два после переезда, родители и я сам отметили момент, когда закончилось мое детство. Однажды зимой, в холода, я решил согреть игрушки и уложил их к себе в кровать. Утром же переложил их обратно в коробку, задвинул под кровать, и затем с ними уже играла только сестра Ира, а я перестал. Но продолжил читать книги.
Когда сугробы были большими
Теперь уже доказано, что в середине прошлого века зимы были более суровыми и продолжительными, чем теперь. Первые морозы начинались уже в конце ноября. Примерно неделю можно было кататься на коньках по крепкому льду реки. А затем начинались снегопады, после которых мы ждали открытия катков, чтобы уже там покататься вдоволь.
Сразу по первому снегу вставали на лыжи, а через неделю- другую начинали кататься с гор на драндулетах – самодельных управляемых «экипажах» на коньках. Что-то подобное теперь используют спортсмены, но называют их тобогганом. На них мы развивали потрясающие скорости.
С приближением зимних каникул все с нетерпением ждали оттепели, чтобы построить ледяные горки и снежные крепости. В декабре обычно наваливалось столько снега, что наша горка получалась высокой и «работала» до середины марта.
На соседнем дворе находился питомник служебных милицейских собак. Перед ним расчищалась площадка, а весь снег со двора скидывали в громадный сугроб. Он был так высок, что мы в нем сооружали что-то вроде иглу в наш полный рост.
Такие громадные сугробы к февралю вырастали во многих дворах. Поэтому игра в «Царя горы» = становилась обязательным номером программы нашего времяпрепровождения.
Когда снега выпадало много, мы принимались прыгать в сугробы с крыш и заборов с таким расчетом, чтобы в воздухе сделать кульбит и почти встать на ноги.
Естественно, мы так вываливались в снегу, что приходилось долго отряхиваться, чтобы заявиться домой и обойтись без особых родительских укоров.
Это было замечательное время, когда мы были счастливы оттого, что много снега. А настоящим наказанием для нас звучал приказ родителей – не пойдешь гулять – ты наказан!
Как весна с зимой воевала
Приход весны – это, пожалуй, самое желанное время года. Но всегда, если чего-то ждешь, то оно не спешит и, кажется, вообще никогда не придет. Оставалось искать приметы приближения весны, которые появлялись уже в конце февраля!
Еще стояла крепкая зима, но солнце уже поднималось все выше и выше. И вот на южной стороне сугробов лучи солнца начинали плавить снег. Еще на улице мороз, но в полдень кое-где весна уже немного потеснила зиму.
Эти темные проталинки с южной стороны сугробов и были первыми территориями, освобожденными весной. И чем дальше, тем все больше и больше становилось отвоеванного ею пространства. И это радовало нас и наполняло предчувствием весны.
Проблема выбора… меры наказания
Теперь человечество спохватилось и борется за права ребенка, а судьи могут даже посадить родителя в тюрьму, если он ударит ребенка.
Не знаю, кем бы я стал, если бы не получал изредка хорошей взбучки. Хорошей – в смысле, несколько ударов ремнем.
Мы часто проказничали и за это получали адекватное наказание. То заберемся в чужой сад и отрясем яблоню-другую. То съедим семенные огурцы с грядки, и оставим хозяйку без семян на будущий год. То разобьем стекло из рогатки в чьем-нибудь окне, то однажды по неосторожности вытолкнули сестру Люсю в окно второго этажа. Часто уходили куда-нибудь без спроса, а дома начинали нас искать. Короче, изредка, бывало, нас вразумляли.
Отец предупреждал – если нашкодишь, то повинись. Я же молчал, как партизан, за что и получал соответственно. Прежде чем учить уму-разуму, батя спрашивал: «Каким ремнем хочешь быть наказан – „поднаганным“ или от портупеи?»
Выбор был невелик, но я считал, что надо выбрать тот ремень, который бьет слабее. «Поднаганный» ремень представлял узкую полосу из кожи. Использовался он для того, чтобы револьвер не выпал из кобуры при беге или скачке на лошади.
Ремень от портупеи – это широкий пояс с пряжкой и подвижными ремешками, на который подвешивалась кобура, а одно время даже шашка.
Я всегда выбирал ремешок поменьше размером, то есть «поднаганный», что говорило о плохом представлении законов физики. Одно обстоятельство извиняло мой промах – ее мы начали изучать много позднее, в шестом или седьмом классе. Но зато когда я стал ее изучать, то понял свою детскую ошибку в выборе меры наказания, и стал более внимательно слушать объяснения на уроках.
«Только через тряпочку»
Это заклинание я произносил, когда приходилось обрабатывать йодом мои раны. Царапин, порезов и ссадин, как у всякого мальчишки, было много в течение всего детства и даже юности. Все эти раны надо было помазать йодом, так как все знали о последствиях, если этого не сделать. И тут опять приходилось делать трудный выбор – бежать к родителям и терпеть боль от йода или перетерпеть ее и дождаться, когда кровь остановится.