Острый прожекторный луч поблек, поиграл цветами и постепенно угас, растворившись в мягкой подсветке, текущей от рампы. Стали прорезаться очертания действительности, и уже можно различить даже лица первых рядов партера. Лица… Снова лица…
И к ним пред очи вываливается из пыльной кулисы нечто… Некто… Одним словом, какое-никакое действие преодолевает границы и выплескивается в зал, где встречаются Трое…
Опять Трое? Обличье – другое. Но, странное ощущение, что это одни и те же персонажи, от которых никуда не деться ни в какой сцене… Ни в жизни… Дежа вю…
1-й:Подайте, люди добрые, калекеНа пропитанье!Я три дня не ел,Как дикий зверь, скитаясь без приюта,Гонимый жарким ветром, как песок.Не откажите, дайте корку хлеба!..…Хотя, конечно, лучше жирный плов……Не откажусь, пожалуй, и от мяса……А если кто стаканчик поднесет,Тот мне заменит мать, отца и брата…Сестру…Жену…Коня, вола, осла!..…Э-эх, народ!..2-й:Подайте, бога ради,Слепому и его поводырю!3-й:Добром прошу, подайте ветерану!1-й:Не откажите…2-й:Это еще кто?3-й:Чудак, попутал ты – здесь наше место!..1-й:Не наглость ли, что на моей землеИ мне же (!) запрещают заработать?!..3-й:Да ты – здоровый лоб! – иди пахать!1-й:Могу и вам я пожелать того же…2-й:Я вижу, он не хочет по добру…1-й:«Слепой» прозрел?.. Он видит!..2-й:Это чудо!..1-й:Пожертвуйте, в честь чуда, от щедрот,И вам воздастся!..3-й:Или не воздастся(Смотря с какого бока подойти)…1-й:Подайте, люди добрые!..3-й:Подайте!..2-й:Хорош орать!.. Там, вроде, кто-то есть…3-й:Да тут покойник!..2-й:Надо делать ноги!1-й:Ты погляди, какие сапоги!И, думаю, они мне будут в пору.3-й:Кто бросил тело тут, у трех дорог,На корм зверью, на радость хищным птицам?..2-й:Кровищи-то… кровищи!..3-й:– Отойди,Не засти свет!1-й:Ай, сапожки» – что надо!..2-й:В карманах погляди…1-й:– Да он живой!..Едва хрипит, но сердце, слышу, бьется.3-й:Так что, помочь бедняге умереть?В два счета я хребет переломаю,Коль надо… Или камнем по башке…2-й:Нет, погоди-ка!..Много ль в том корысти,Чтобы его отправить к праотцам?!..Я думаю (тут видно по одежде),Что за живого можно получитьГораздо больше, чем отнять у трупа.3-й:Ты это собираешься продать?1-й:Ох, бросьте, не возитесь с доходягой!Бог знает, кто он, как сюда попалИ почему отделан так жестоко…2-й:Уж помолчал бы…3-й:– Ведь нехорошоТоварища бросать, когда он ранен!1-й:Так то – в бою!..2-й:У нас вся жизнь – война.3-й:И вечно призывают под знамена,Суля победы да богатый кушС добычи.1-й:Ну и где же все богатства,Коли оставят падалью тебяНа поле боя, ран не перевяжут?!..3-й:И так бывает: гибнут все в бою,И помощи ты можешь не дождаться,Пытаясь тщетно смерть перехитрить,Надеясь на людское состраданье…2-й:А если выручат, то сам готовВознаградить спасителя сторицей.1-й:Да-да-да-да…2-й:– Ну, ладно, помогай:Мы – под руки…а ты берись за ноги…1-й:А можно ведь и с родственников взять…3-й:Берись, сказали, и кончай трепаться!..1-й:Берусь, берусь…А как же сапоги?!..……………….I
Не открыть глаз… Крепкие руки тащат куда-то. Все сильнее стучит в висках, и жар охватывает голову. Где же свежесть вольной ночи с запахами трав? Где эта пронзительная тишина замершего зрительного зала? Где невесомое состояние между жизнью и смертью?
Или это как раз таки оно и есть? С наваливающимся постепенно грохотом звуков и хлещущим наотмашь ядовитым нашатырем… Ты придавлен некогда белым облупленным потолком, который крутится каруселью прямо перед глазами и норовит зацепить огромными шарообразными плафонами, в которых веками скапливалась опаленная глупая мошкара. Веки тщетно стараются оградить глаза от блеска медицинских инструментов – кто-то бесцеремонный насильственно раздирает их и тычет в зрачки бессильным фонарным лучиком. Что он хочет разглядеть там, в их глубине? Куда ему до прожектора-пистолета!..
– Доктор, шприц готов.
– Подожди, Надя! Реакции нормализуются… – Круглое белесое лицо надвигается вплотную, глаза в глаза.– Не закрывать глаза!.. Открой глаза и смотри на меня!.. Так…
Вдох!.. Глубже!.. Как тебя зовут?.. Ты слышишь?.. Смотри сюда!.. Как тебя зовут?
Язык болтается во рту, как детская погремушка, громоздкий и бесполезный. Кислый привкус и ощущение омерзительной клейкости не позволяют сосредоточиться хоть на какой-либо мысли, кроме желания пить. Но горло, пискнув как-то невразумительно, постепенно обретает самоощущение и начинает с натугой выплевывать звуки.
– …Мур… ть-ть… Тим… Мур-р…
– Как-как, еще раз…
– Ти- мур… – Нет, это не я… Ведь я – не он?.. В виске совершенно отвратительный грохот до присвиста в ушах. Но обхватить голову руками не удается – они крепко прибинтованы вязками к кровати, что отмечаешь, скосив глаза и мало-помалу обретая способность к их фокусировке.
– Так, смотри, кто здесь, – тот же надоедливый голос оформляется в плоть и кровь лечащего врача. Он указывает на медсестру, и та приближает свое лицо в легких светлых кудряшках. Глаза внимательные и слегка испуганные. – Кто это?
– Как меня зовут? Помните? – у нее приятный голос, и от мягко округлой фигурки веет теплом. – Кто я?
– …Валя?.. – как выдох, имя из юности, имя первой любви, явно не соответствующее зрелому возрастному тембру.
– Кто? – глаза врача опять надвигаются и слегка суживаются.
– На… дя… Надежда Михайловна?..
– Молодец! – ликование совершенно искреннее.– Слава Богу!.. Теперь свое имя?..
Количество глаз с испытующим выражением, кажется, многократно увеличилось. Но присутствие кого-то, кроме медперсонала, скорее угадывается на уровне даже не шестого, а какого-то двенадцатого чувства.
– Итак… твое… Ваше имя?
– Мурат!.. – Конечно, Мурат! Да, я вспомнил, как это звучит… Хотя чем-то похоже… – Я вспомнил, Станислав Георгиевич!
– Очень хорошо! Просто, очень хорошо, Мурат Георгиевич! – напряжение стекло с лица врача, и выражение его стало вдруг несколько старческим, устало-умудренным. – Вспомнили, «по-отеческий тезка»?
Да, да, был у нас такой разговор. На первый или на второй день, сейчас не скажу. Тогда, видимо отвлекая от более серьезных напряженных раздумий, доктор Моткульский перевел разговор к темам литературы и языкознания. И это разумно – устанавливать доверительные отношения с пациентом «на его территории», отыскивая точки соприкосновения в его профессии, склонностях, интересах и увлечениях. И мы, где-то в течение четверти часа, старательно искали истину: какое краткое определение подходит для людей с одинаковыми отчествами, как у нас с доктором. В конце концов сошлись на «тезке по отчеству», не отрицая однако и варианта «по-отеческий тезка», предложенного мной развлечения ради.
– Что же это вы, драгоценный, нас пугнуть решили? Куда это надо было так глубоко нырнуть, чтобы выбираться обратно так долго?
– Как долго?
– Долго, долго… – пальцы врача никак не хотели справиться с тугими узлами на вязках, отсыревших от пота и ставших неподатливыми. Подключилась было сестра, но была отослана окрепшим голосом. – Еще глюкозу… Или, нет, давай сразу обильный завтрак. Подготовь там пока… А как переоденется, проводишь. Проследи, может нужна будет какая помощь.
Возвращающиеся постепенно ощущения жизни как-то малорадостны. От сырого холода по мышцам спины прокатывается знобящая судорога и, пронзив, застревает где-то внизу живота острым сосущим голодом. Задыхаясь, отфыркиваешься от неестественно густого аромата мочи (или это все тот же аммиак?) и прикладываешь просто чудовищные усилия, чтобы выкарабкаться из вороха чего-то, условно воспринимаемого постелью. И тут же под руки подхватывают двое, до этой поры пребывавшие в расплывчатом состоянии у дверного проема. Опять они! Вот они – те лица!..
– Да-да, пожалуйста, – адресуется врач. – Я сейчас подойду в палату… Впрочем, нет, чуть позже. На втором, у женщин глянуть надо. Где-то минут через сорок… Помогите переодеться и дождитесь Надежду Михайловну. Договорились, Морозко?..
Надеюсь, это он не мне? Не дурдом – сказка!.. И я, хочется верить, не до такой степени псих…
Палата. Два решетчатых окна по южной стене, одно – в северной – смотрит во внутренний дворик… Шесть кроватей, вразбивку с допотопными тумбочками, головами на запад; четыре – на восток – на некотором расстоянии от дверного проема без, собственно, двери, как и во всех остальных палатах. Потолок очень высокий, но ощущение придавленности им не покидает никогда и, временами, даже физически чувствуешь нехватку воздуха.
Сопровождающие доставили тело к кровати у окна, где на тумбочке угадывались знакомые кружка, полотенце и пенал из кожзама с туалетными принадлежностями. Остальное обнаружилось в емком пакете под кроватью у изголовья…
– Справишься? – иронично, но с добродушием, блеснул глазами сухощавый, слегка лысоватый субъект средних лет, помогая откинуться на прислоненную к кроватной спинке подушку. Достав пакет с личными вещами, он деловито вытряхнул содержимое на застеленную грубым одеялом поверхность.
– Трудись, сейчас Надежда подойдет… – И отошел к своей тумбочке у противоположной стены.
Его молчаливый товарищ, лохматый крепыш с землистым лицом, еще с минуту посопел над душой, стараясь напоить холодным сладким чаем, покачал головой без определенных эмоций и отправился следом. Вытянув тело на всю длину койки, он запустил пальцы обеих рук в дебри буйной прически и заскреб ими сосредоточенно. При этом лицо его приняло умиротворенное с приблажью выражение, каковое можно иногда наблюдать у некоторых недалеких дурочек, любующихся перед зеркалом на свое отражение.
– О-о-ох! – выдохнул он с присвистом. – Да когда же до душа добраться-то получится?
– Всему свое время, Морозко, – проворчал на соседней кровати некто третий в спортивном костюме и аккуратной стрижке, отодвигаясь с явным неудовольствием. – Ты, главное, до этого времени скальп постарайся не содрать. Или умудрился уже зверье развести в своих джунглях?
– И какое же это время «свое»? Кто-нибудь знает?
– Спроси Экклезиаста… – отмахнулся сосед.
– Кого?!.. Какого …аста?! – в голосе лохматого обозначилась подозрительность, а лицо пошло пятнами. – Вова, это он про кого так? Он с намеками, что ли?! Где он тут видел этих «лезбиястов»?
Но «спортивный костюм», отвернувшись, уже снова навис над журнальным кроссвордом и только бросил через плечо: «Читайте книги – источник знаний!»
– Хлебни чайку, Валера. Это полезней, чем собачиться с утра. Пан Станислав обещал душевую только после обеда – во вторую смену, после женщин. Так что расслабься… Вадик-то от мандража перед своей капельницей рычит. А тебе в день отдыха грех на кого-то обижаться, что он тут умного из себя корчит. Еще херами померяйтесь, красавцы! А приплюснуло бы кого натуральной придурью, да повышибали бы ее из вас милосердцы —медики коматозной терапией!?.. Как вон, писателю… Сейчас тоже, поди, смирненькие, тихонько бы оклемывались в ожидании жрачки, как манны небесной.
Похоже, когда-то и ему перепало нечто подобное, если описывает твое состояние вот так, со знанием дела. Уж слишком медленно приходят в согласованность движения кажущегося закоченевшим тела и мозговые побуждения к этим физическим действиям.
Хотя уже, незаметно для себя, успел обтереться влажным полотенцем, переодеть белье и попасть руками в рукава футболки. А голод становится совершенно нестерпимым, закручивающим винтом голову в одну сторону, а желудок – в другую. Ноги ватно подламываются, и между лопаток чувствуется опять нечто липко-противное…
Жажда сна и еды, которая, вопреки ожидаемому врачами, не в состоянии полностью выдернуть тебя из гипогликемической бессознательности, – вот и все, что осталось от кипящей активностью натуры. Прав многомудрый Володя: чтобы добровольно пойти на подобные психиатрические экзерсисы, надо быть полным придурком. Если, конечно, ты не упивающийся гордыней шизоид, ощущающий себя вневременным отражением кого-то в Гефсиманском саду… Кажется, в таких случаях специалисты говорят о мании величия?..
– Мальчики, бегом завтракать!.. – деловитая Надежда пропархивает между кроватями. Одного треплет за плечо, другому с шутливой суровостью грозит пальцем, улыбается всем одновременно, но кажется, что персонально тебе. И какие-то зримые завихрения воздуха сопровождают ее перемещения по палате. Приоткрыла для проветривания окно, крутанув карманным ключиком в некоем секретном отверстии на раме, поправила мимоходом чью-то постель, смела в кулек какой-то мелкий мусор с тумбочки… И вот уже совсем рядом морщит смешно носик, изображая озабоченность твоей болезненной безрукостью, терпеливо помогает доодеться, приговаривая маловыразительные, но такие значимые слова, когда ими ободряют неумеху-ребенка, проявляющего первые успехи. И ты сам уже чувствуешь в себе титана, способного к подвигам покруче перебежки до столовой, и в движениях обретаешь осмысленную четкость, преодолевающую слабость и головокружение.
– Так, а что у нас с Грачевым? Никак не проснется? – медсестра приподнимает край одеяла, вздыбленного горбом на кровати у северной стены.
– Да уж двое суток без просыпу наш Брат Господень… Ему что, профессор выписал сонную индульгенцию, а, Надюша? И я бы на такой терапии тут срок отмотал в полное удовольствие. – Как-то посерьезнел голосом Володя.
– Нелегок, однако, путь мессианства и в просвещенный век, – с театральной иронией возгласил Вадим, бросив на тумбочку журналы и обувая белоснежные в новизне своей кроссовки. – А кто-то из единоверцев сейчас, образно говоря, сребреники пересчитывает…
– И пусть себе поспит человек, если его эта жизнь так пробрала, что видеть ее не хочется – бухнул с глухим возмущением Валера Морозко и первым покинул палату в направлении звякающих мисок.
– Эко, – хмыкнул Володя, – а ведь в корень смотрит, а?.. Двинули, что ли, и мы с богом…
И лишь Надежда еще ненадолго задержалась в палате, оценивая придирчиво порядок. Еще раз наклонилась, прислушиваясь к дыханию спящего…
– Да спи себе, чего уж… Потом навалятся с анализами и процедурами – не отобьешься…
И отправилась за санитаркой – лишний раз влажная уборка никогда не мешала…
Завтрак провалился в голодные недра, не оставив ни единого приятного воспоминания. Скользкий супчик с гордым названием «молочный» был абсолютно безвкусен, хотя, по словам санитарки Милы, и обладал сказочно целебными обволакивающими свойствами. «Шрапнель» с огрызком огурца и подсохшим селедочным бочком в других условиях осталась бы, несомненно, нетронутой. Но не сейчас… Слегка теплый напиток не подлежал опознанию…
Покидая столовую, можно было сразу же помечтать о передаче от родных, каковые поступали почти к каждому, но с разной периодичностью. Поэтому оставались еще скромные надежды на неформальный второй завтрак силами единопалатников, который, впрочем, мог быть ориентирован лишь в плоскости гурман-гастрономии, но никак не насыщения. Угоститься – совсем не означает объедать товарища… Тем более, что ты в палате новичок, лишь сегодня обустроенный на освободившееся место с койки проходного тамбура, с которым сообщаются практически все палаты отделения. То есть, с кем-то как-то ты уже знаком хотя бы и шапочно, но нужно еще определиться с правилами общежития в «чужом монастыре», соблюдение которых в здешних условиях может предопределить очень многое. Вплоть до безопасности существования, как показывает практика.
Каков бы ни был завтрак, а мозги потихоньку стали оживать. Стены перестали перебрасывать тебя друг другу, а потолок, прекратив безумное вращение, лишь покачивается в такт шагов. Мысли ясные, но, увы, не бодрые. Было бы очень неплохо найти способ преодоления этой гнусной клейкой полусонности, позволяющей, правда, тихо радоваться тому, что ты – не конченый «овощ», а вполне еще «сапиенс», хоть и подвергающий сомнению разумность бытия.