Нас приветствовал директор Центра Джонсона д-р Крис Крафт. В юности я видел его фотографии в статьях Life о программе «Аполлон». Теперь он поздравлял меня со вступлением в семью NASA. Ущипни меня, сказал я своему ангелу-хранителю.
Представитель пресс-службы NASA начал зачитывать наши имена, и аудитория из сотрудников агентства аплодировала. Среди нас было 15 пилотов-астронавтов, а я входил в число 20 будущих специалистов полета (MissionSpecialist, MS)[28]. Нам, «эмэсам», не светило сидеть за штурвалом шаттла и за ручкой управления тягой. На самом деле большинство из нас даже не были пилотами. Наши будущие обязанности включали управление роботизированной «рукой» – манипулятором, выполнение экспериментов и выходы в открытый космос. Как и подсказывало название, нам предстояло специализироваться на орбитальных операциях и выполнении полетного задания.
По мере того как перекличка приблизилась к списку «эмэсов», мое сердце сделало попытку притвориться, что не имеет ко мне никакого отношения, и вырваться из моей груди. Я все еще не мог поверить, что все происходящее – не розыгрыш. Когда сотрудник начал перечислять нас, я ожидал, что, дойдя до моего имени, он остановится, посовещается с Крафтом и скажет: «Леди и джентльмены, в список вкралась ошибка. Пожалуйста, вычеркните Майкла Маллейна, он попал сюда случайно. Он не владеет обратным счетом семерками». После этого два дюжих охранника возьмут меня под локти и выведут за ворота.
Однако представитель прочел мое имя без колебаний. Он не споткнулся на нем и не стал совещаться с Крафтом. Он прочел его так, будто мне надлежало быть в списке. Теперь все действительно официально, подумал я. Придется в это поверить. Итак, я свежеиспеченный астронавт… кандидат.
На сцене Америка была представлена во всем ее разнообразии. Среди нас была мать троих детей (Шеннон Люсид), два астронавта иудейской веры (Джефф Хоффман и Джуди Резник) и один буддист (Эл Онизука). Были католики и протестанты, атеисты и фундаменталисты. Вполне возможно, что среди нас были и геи. В группу входили трое афроамериканцев, один человек азиатского происхождения и шесть женщин. Все камеры фокусировались на этой радужной коалиции, и в особенности на женщинах. Я мог бы показать прессе голую задницу – и этого бы никто не заметил. Белые мужчины из числа TFNG были невидимками.
Еще одно первенство этого набора состояло в его политической разнородности. Военные летчики, оплот предыдущих групп, почти всегда отличались консерватизмом. Хорошо образованные и самодостаточные, они мыслят критически и презирают либеральные идеи в духе «все мы жертвы системы». Однако присутствие на сцене большого числа гражданских астронавтов положило конец господству правых. Вероятно, среди них были и те, кто протестовал против войны во Вьетнаме, и те, кто считал, что лик Теда Кеннеди должен красоваться на горе Рашмор[29], и те, кто участвовал в маршах за права геев, за аборты, за гражданские права и права животных. Впервые в истории звание астронавта было присвоено защитникам лесов, рыбоедам, сочувствующим дельфинам, вегетарианцам и подписчикам The New York Times.
Гражданских отличала своя специфика – аура юношеской наивности. Хотя разница в среднем возрасте между военными и гражданскими астронавтами была не слишком велика (примерно пять лет), разница в жизненном опыте оказалась колоссальной. Некоторые из гражданских были «постдоками» – этот термин я впервые услышал в день нашей инаугурации. Они в самом буквальном смысле были вечными студентами, продолжая свои занятия в университетах даже после получения докторской степени. Среди нас были мужчины и женщины, которые всего несколько недель назад вели наблюдения за звездами в высокогорных обсерваториях и больше всего боялись получить за научную статью оценку «пять с минусом». Целые световые годы отделяли их жизни от судеб военных членов группы. Мы были ветеранами вьетнамской войны. Одного пилота-вертолетчика, выполнявшего задание по ракетному обстрелу противника с малой высоты, покромсало в клочья и бросило на лобовое стекло «вертушки», так что все оно было залито его кровью. Наш Дэн Бранденстайн был обладателем уникального сувенира северовьетнамских времен – это был кофейный столик, изготовленный из поврежденного огнем вражеской ПВО лобового стекла его штурмовика A-6 Intruder. Мы были летчиками-испытателями и инженерами-испытателями. И наши ошибки были не из тех, что на полях отмечает карандашом профессор, – малейший промах означал мгновенную смерть. Морской летчик Рик Хаук и пилот ВВС Брюстер Шоу едва не погибли, катапультируясь из потерпевших аварию боевых реактивных машин. У меня тоже был опыт катапультирования из такого самолета.
Но не только с войной и смертью не были знакомы постдоки: в отличие от военных, гражданские не знали и жизни– по крайней мере, ее изнанки. Однажды на промежуточной посадке на Филиппинах по пути во Вьетнам я заселился в гостиницу и получил вместе с пивом San Miguel потрепанную папку с фотографиями имеющихся в наличии проституток. Это входило в обслуживание номеров: заказывайте прямо сейчас! Недаром говорят, что невинность – первая жертва войны. Во вьетнамском баре рядом с тобой тут же оказывалась женщина, поглаживающая твой пах в надежде продать себя. В массажном кабинете «Хэппи-энд» у каждого из нас был любимый номер (свободные девушки для простоты опознания носили таблички с номерами на шее), и я знал многих летчиков во Вьетнаме, у которых в календаре кружочком был отмечен день прекращения отношений с проститутками. Это означало завязать с ними и выждать инкубационный период заболеваний, передающихся половым путем (или успеть вылечиться), прежде чем отбыть домой. Один из морских летчиков нашей группы рассказывал, как однажды сидел в грязном баре в Юго-Восточной Азии, а в это время голый морпех трахал на соседнем столе проститутку. Рискну предположить, что наши постдоки вряд ли имели такой опыт в студенческом клубе в Беркли. В их манерах чувствовались мягкость и невинность, наводящие на мысль, что они вели монастырскую жизнь. Мне с трудом удавалось, работая с ними, не воспринимать их как детей. Возможно, некоторые из них все еще оставались девственниками. Стив Хаули, Джордж Нельсон и Анна Фишер выглядели совсем юными. Их просто не пустили бы в бар без предъявления удостоверения личности. Джефф Хоффман являл собой идеальный пример университетского преподавателя. Он прибыл в NASA при бороде и складном велосипеде, который разрешалось провозить в бостонском метро. У него даже не было машины. Он ездил на работу на велосипеде и приносил с собой судочек с обедом. Не хватало только замшевых налокотников на пиджаке и трубки во рту, чтобы завершить образ «профессора».
Я испытывал легкую враждебность к гражданским кандидатам, и знаю, что многие военные астронавты разделяли мои чувства. В нашем понимании постдоки не заплатили необходимую цену за то, чтобы стоять на этой сцене, в отличие от нас. Для нас это было дело всей жизни. Если бы кто-нибудь сказал нам, что шансы попасть в астронавты возрастут, если пожертвовать левым яичком, мы схватили бы ржавую бритву и принялись резать. В глазах гражданских я не видел такого энтузиазма. Напротив, я представлял себе, что всего несколько месяцев назад Салли Райд и остальные постдоки, рассекая по студенческому клубу в майках с надписью «Спасите китов», случайно увидели на доске объявление об отборе астронавтов и шутки ради подали заявления. И вот теперь они оказались здесь. Это не было правильно.
Пока фотографы продолжали слепить вспышками женщин и представителей меньшинств, я посматривал на Джуди Резник и Рей Седдон. Трудно было из них двоих отдать кому-то предпочтение и титул «первой красотки в космосе». Джуди была красавицей с волосами цвета воронова крыла, а Рей – сногсшибательной блондинкой из Теннесси. Глядя на них, ни один мужчина из нашей группы не задумывался о темах их докторских работ.
Глава 6
Система Space Shuttle
Купаясь в лучах славы на той церемонии, мы были прискорбно невежественны в отношении машины, на которой нам предстояло летать. Мы знали, что шаттл будет не таким, как предыдущие пилотируемые ракеты[30] NASA, но не имели представления, чем именно он отличается и как это повлияет на риски для нашей жизни.
До создания системы Space Shuttle каждый астронавт стартовал в космос в капсуле на одноразовой ракете. Единственное, что возвращалось на Землю из полета, – это капсулы с астронавтами. И даже их больше не использовали, раздавая музеям по всей Америке. Хотя со временем размеры капсул выросли, позволяя вмещать трех человек[31], и ракеты, которые их несли, стали больше и мощнее, основной принцип – «кильки в банке», запускаемые одноразовой ракетой, – оставался неизменным с тех пор, когда Алан Шепард произнес свое знаменитое «Зажгите эту свечу!» перед первым полетом по программе «Меркурий-Редстоун».
Нам же предстояло летать на крылатом носителе, представлявшем собой наполовину космический корабль, наполовину – самолет. Он запускался в космос вертикально, как и ракеты прошлых лет, но это крылатое судно было способно войти в атмосферу на скорости в 25 раз выше скорости звука и совершить планирующую посадку, как обычный аэроплан. Тысячи плиток на кремниевой основе, приклеенные к донной части корабля, и листы углепластикового материала, прикрепленные болтами к передней кромке крыла и на носу, должны были защищать его от нагрева до 1700 °C во время возращения с орбиты. Считалось, что после недели или двух на межполетное обслуживание и установки в грузовом отсеке нового полезного груза массой до 29 500 килограммов корабль будет готов к отправлению в следующий полет.
В кормовой части орбитальной ступени системы Space Shuttle, то есть крылатого корабля, предполагалось три жидкостных двигателя с суммарной тягой около 680 тонн[32]. Они должны были сжигать жидкий водород в жидком кислороде, получая эти компоненты из огромного «бензобака», смонтированного с донной стороны и именуемого внешним баком (External Tank, ET). Через восемь с половиной минут после старта опустевший внешний бак должен был отделиться и сгореть в атмосфере, будучи единственной одноразовой частью системы, ушедшей со старта.
При всей своей мощи три маршевых двигателя шаттла (Space Shuttle Main Engine, SSME) не имели достаточной силы, чтобы самостоятельно поднять машину на орбиту. Требовалась дополнительная стартовая тяга[33]. NASA сначала хотело, чтобы ее давали жидкостные ускорители многократного использования, однако спуск такого изделия в соленую океанскую воду создавал серьезные проблемы с точки зрения многоразового использования. Представьте себе, что вы заехали на автомобиле прямо в море, затем вытянули машину на берег и теперь надеетесь, что при повороте ключа она заведется вновь. Флаг вам в руки, что называется. Поэтому перед инженерами встала задача разработки системы, в которой жидкостные ускорители возвращаются на сушу. Вскоре стало ясно, что невозможно с помощью парашютов посадить на Землю столь массивные объекты со сложным оборудованием, не повредив его и не создав при этом угрозы населенным пунктам. В результате инженеры рассмотрели планирующую посадку на полосу аэродрома, и в один из первых проектных вариантов космического челнока была заложена именно такая концепция. Согласно ей два крылатых аппарата, оба с экипажами, соединенные донными частями, подобно спаривающимся дельфинам, стартуют как единое целое. Один из них представляет собой комбинацию жидкостного ускорителя с огромным топливным баком, а второй, меньший по размеру, и есть собственно орбитальный аппарат. Проделав с последним часть пути до космоса, ускоритель отделяется, и два астронавта уводят его на посадку в Космическом центре имени Кеннеди[34]. Другие астронавты на борту орбитального корабля продолжают полет в космос, используя собственный запас топлива для окончательного набора орбитальной скорости.
Однако разработка и изготовление такого пилотируемого жидкостного самолета-ускорителя были бы очень дороги, а бюджет NASA в то время урезали. Агентство победило в соревновании за полет на Луну, и конгресс теперь был готов найти другое применение миллиардам долларов, которые тратились на NASA в 1960-е годы. В этой новой бюджетной реальности NASA стало искать более дешевые проекты первой ступени и остановилось на двух одинаковых твердотопливных ускорителях (Solid Rocket Booster, SRB) многоразового использования. По существу, это были просто стальные трубы, заполненные топливом из перхлората аммония и алюминиевого порошка. Эти ингредиенты соединялись с химическим «связующим», перемешивались подобно цементу в большой бетономешалке и заливались в ракетные «трубы», как тесто в форму для выпечки хлеба. После вулканизации в печи топливо затвердевало до консистенции твердой резины, откуда и название – твердотопливный ракетный ускоритель{4}.
Очень простые по своей сути, SRB, соответственно, дешевы. К тому же, поскольку после выгорания топлива ускорители превращались в полые трубы, они могли опускаться на парашютах в соленую морскую воду и использоваться повторно. Одна беда: твердотопливные ускорители значительно опаснее жидкостных ракетных двигателей. Последними можно управлять во время работы. Датчики могут отслеживать температуру и давление, и, если обнаруживается проблема, компьютер даст команду перекрыть клапаны, после чего поток компонентов прекратится и двигатель закончит работу, как если бы мы выключили газ в газовой плите. После этого можно перенаправить неиспользованные компоненты топлива в оставшиеся двигатели и продолжать полет. Именно такой сценарий в пилотируемых программах был реализован дважды. При запуске «Аполлона-13» в центральном двигателе второй ступени возникла проблема, и он был выключен. Четыре остальных двигателя проработали дольше запланированного, и носитель выполнил свою задачу. А в одном из стартов шаттла перед «Челленджером» центральный двигатель отключился за три минуты до расчетного момента. Полет продолжался на двух оставшихся двигателях, которые сжигали топливо, предназначавшееся для отказавшего двигателя[35].
У твердотопливного ускорителя этого существенного преимущества в области безопасности нет. После запуска его уже нельзя выключить, а поскольку твердое топливо не обладает текучестью, его невозможно перенаправить в другой двигатель. В некотором смысле современные твердотопливные ускорители ничем не отличаются от первых ракет, которые китайцы запускали тысячи лет назад, – после зажигания они обязаны работать, так как в случае отказа уже ничего не сделаешь. И, как правило, если что-то пошло не так, катастрофа неминуема. У военных была долгая история использования твердотопливных ускорителей на беспилотных носителях[36], и уж если они отказывали, то почти всегда без всякого предупреждения и со взрывом.