– Рэд, ты ж сам понимаешь. Вся, что ни возьми, Изолия – есть декорация. И только. А уж во что её Творцы завтра возжелают превратить… Они и сами не знают. Вот будет Премьера, так они в тот день ещё не такое устроят. А может, возьмут, и ничего трогать не станут, оставят как есть.
– Говорят, «Изолия-Мейджор» уже отправилась в полёт?
– Да, полетела, милая, теперь подопечные пуще прежнего меня кушать примутся. А всё-таки, почему, как сам считаешь, тебе спокойствие здешнее не нравится? Только ли потому, что всё так предсказуемо?
Будто я знаю. Вот уж, это вопрос, на который толком не ответишь.
– Не по мне это. И всё тут.
– Хе, это в тебе говорит солдат, ему странно наблюдать, как людей десятки лет окружают тишина да спокойствие, хочется крика, надрыва, сражения. А здесь все не такие. Буря в душе, борьба идей, всплеск эмоций. Сидит иной такой Творец в своей келье, может полжизни просидеть, в поисках верного слова. А потом выйдет, и всем тут покажет. Или не выйдет и не покажет. Всяко бывает.
Я решил не отвечать. Всё равно толком не смогу сказать.
– Ведь всё это дорого и тебе тоже, но – оно слишком уж много сил отнимает, Изолию можно просто и инертно любить, за неё не нужно бороться, если ты не Творец. А ты не Творец, я знаю.
– Ох, дядя Вано.
– «Нельзя рисковать собой, не поняв до конца, что именно ты хочешь этим защитить»? Не это ли ты мне в прошлый приезд декламировал? Вот ты и принял свою жизнь как само собой разумеющееся, как единственно возможный вид существования. Ты не должен быть прост, как те вояки, которых встретишь в любом порту. Так неужели я не прав? Только не обижайся за своих братьев по оружию, их жизнь действительно проста и безыскусна, они сражаются, жертвуют своими жизнями. И всё. Штатский вынужден придумывать куда более прозаические оправдания своему существованию.
– Ты считаешь, что я размениваю свой собственный внутренний мир на физику, рефлексы, чистую борьбу за собственную жизнь, без изощрённых эмоций и долгих планов, что мне чужда глубина?
– Да нет, что ты. Просто ты говоришь себе, что твоя психика не может пережить и то, и другое разом, что ты просто сломаешься. Я же вижу, Рэд, ты слишком ценишь тишину и тепло внутри себя. Слишком много, видать, сил и слез ушло на их создание. И ты уже не можешь сделать так, чтобы и там была буря. Чересчур много былой боли, чтобы теребить раны без надобности. И ищешь, и находишь ту самую грозу на горизонте – снаружи. Да только не всякая тишина годится человеку, как и не всякая гроза.
«А твоя могилой отдаёт». Это я сам тогда додумал или случайно с ним соприкоснулся мыслями? Не знаю.
Я помолчал, молча глядя на поплавок, подсёк, аккуратно снял рыбешку с крючка, осмотрел, выпустил обратно в воду, насадил червя и снова закинул.
– Я ушёл из Десанта. Насовсем ушёл.
Дядя Вано удивился, но показывать этого не стал. Вот как. Он до последнего был уверен, что даже причина моего последнего здесь появления не заставит меня свернуть с избранной когда-то тропы. Всё так же, не оборачиваясь на меня, он принялся теребить подбородок. Хоть чем-то я сумел его поразить.
– Браво. Хотя… я тебе не завидую, причина-то всему ой какая. Это всё как-то связано с твоим здесь появлением? Ты же здесь не просто сообщиться Лиане, тем более, что она и сама поди знает.
– Почти, дядя Вано, я вообще-то хотел в наших с ней отношениях кое-что переиграть, раз уж обещал, но вот, не вышло. Завтра улетаю обратно в Галактику.
– Загадками разговариваешь. Ну, не хочешь говорить сам, пытать не стану. И что ты собираешься делать? Не присмотрел ещё себе тихий мирок здесь, в старых Секторах?
– И в мыслях не было. Хочу побродить немного по Вселенной, давненько не выходил в свободное плавание. Вот, начал с Изолии.
– Устал? Видок у тебя, ежели правду сказать…
– Честно? Очень. Оглядываюсь назад, на свою жизнь, и так тошно становится, что хоть волком вой.
– Это ничего. Это ещё вполне можно пережить.
Мне показалось, что на какое-то мгновение его сознание закрыла непроницаемая броня, я ничего не смог уловить. И тут же встрепенулось во мне безумное эхо. Что-то почувствовало.
Продолжил он не сразу.
– Мне тоже бывало плохо. Я и на Изолии оказался-то по этой причине. И, как видишь, до сих пор живу, ценю то малое, что мне осталось.
– И я так хотел бы… но вот, не получается. Ищу.
– Ничего, найдешь, да только…
– Что «только», дядя Вано?
Он вздохнул.
– Я боюсь, что твой путь ещё далеко не завершён, ты можешь застать ещё не один миг отчаяния.
– Зачем мне всё это? – не знаю, почему, но в тот момент я весь вскинулся. – Я и сейчас-то не знаю, что с собой поделать!
– Никто не знает, вдумайся в прошедшее, может, что и поймёшь. Ты для этого достаточно необычный человек…
– Да я обычный, самый обычный!
– Не-а. Не выйдет. Загляни теперь себе в душу, что ты там видишь?
– Только пустоту, заполненную мыслями и эмоциями, а ещё массу добрых и горьких воспоминаний. Как у всех людей.
– Ой, нет, вот когда твоё истинное «я», которое ты еще не осознал, воспрянет… Тогда ты вспомнишь, всё вспомнишь. Я не лекарь человеческих душ, я простой представитель вымершей профессии. Бродячий философ, которого все считают трудягой-инженером. Здесь, на Изолии я повидал всякого, да и до этого… И чутью своему привык доверять.
Я не нашёлся, что, ответить, чересчур всё это… напыщенно звучало. Поэтому оставалось снова под качание поплавка и плеск волн о сваи погрузиться в молчание. Странная штука жизнь, прожил я на свете столько лет, а не удосужился и пару раз вот так сесть, просто собраться с мыслями. Вот чем хороша служба, она дает тебе полную уверенность в том, что всё происходит именно так, как нужно, а что остается там, у тебя внутри, оно как-то и не очень важно.
И всё же дядя Вано в чём-то прав, я ведь родился на планете, патриархальнее которой не найти, хотя все и почитали её фронтиром. Тихий мирок, искусственные грозы и скромные планы на будущее, обязательно содержащие в себе несчётное количество подвигов. Я даже гибель родителей в итоге воспринял, как должное, не прочувствовал, не обдумал. Только теперь, повидав смерть во всех, пожалуй, её проявлениях, начинаешь осознавать что-то такое, что есть только там…
Подвиги, вот где они у меня сидят, подвиги эти, я разочаровался в своей войне. Нельзя сражаться с «никем», нельзя победить «ничто». Рано или поздно кто-то победит, судя по последним событиям, скорее мы их, ну и что? Да ничего, для большинства жителей Галактики эта война уже завершилась сотню лет назад. Что будет через век-другой, я и подумать не могу. Победы не заметят. Или произойдет чудо и Галактика изменится.
Борьба… даже ты, посвятивший ей всю жизнь, не хочешь в ней прожить остаток лет. А что другие?
Почему на Изолии не бывает бурь… тебе ли задавать такой вопрос?
Да тебя всю жизнь окружает гробовая тишина. Ты даже плакать не смог научиться, вояка. А ведь в детстве все умеют плакать, ты вот разучился, а вернуть это умение не смог.
Эх, ты…
– Смотрите, дядя Вано.
Метрах в пятидесяти от нас по воде шла молодая женщина. Обострившимся зрением я мгновенно разглядел каждую чёрточку сверкающей на солнце фигуры. Маленькие, обутые в сандалии ступни едва касались воды. Стройные ноги, широкие бедра, волосы, развевающиеся на легком ветру. Тонкие запястья парили в воздухе, повторяя очертания колышущихся под ними волн. На ней была накинута лишь короткая пелеринка из полупрозрачной тонкой ткани, едва прикрывающая налитую молоком грудь. Да, он отчетливо понял, что она не так давно, может, дней двадцать назад, родила ребенка. Ещё слегка округлый живот эффектно выглядывает из-под кокетливо колышущейся ткани, вокруг сосков темнеют пятна проступившей влаги. И глаза. Пронзительно голубые. Она вся была воплощенным материнством.
– Лебёдушка плывёт…
– Что? – я засмотрелся и не расслышал.
– Я говорю, вот ради таких картин и стоит жить.
– Да. Что ни говори, есть на свете вещи, которые ценишь просто за факт их существования, просто так, безо всяких собственнических замашек. Любя и всё.
Дядя Вано усмехнулся, похлопав меня по плечу.
– А как у самого-то на личном фронте? Поди присмотрел себе эдакую чаровницу?
– Да вот и нет, не угадал. Я и с женщиной-то в последний раз был не помню когда, а уж про любовь и думать не вспоминал. Служба она такая.
– Ой, Рэд, не говори мне про службу! Судьба она вот какая – чего просишь, то, в конце концов, и получаешь. Вот скажи честно, готов?
– Теперь даже не знаю, то есть… не знаю. Честное слово.
– Да уж… значит, скоро будешь готов. С тобой явно что-то произошло, что-то более глубокое, чем ты мне хочешь рассказать, после такого человек меняется.
– Быть может, да только мне вот что горько… Почему нужно было обязательно этому произойти, чтобы я понял? Почему только так?!!
Дядя Вано ответил не сразу.
– Загадки твои мне всё равно не понять. А гадать – что толку.
– Не могу. Мне об этом нужно рассказать, но не тебе, дядя Вано, и на два подхода у меня не хватит сил. А говорить надо искренне, иначе всё прахом.
– А ты всё продолжаешь надеяться…
– Да. Надеюсь. Но, в любом случае, завтра улечу. И будь как будет.
Уже вечерело.
Дядя Вано на прощание ободряюще похлопал меня по плечу. Я уже отвязывал лодку, когда он произнёс:
– А ведь это шла моя внучка, и она даже не знает, что мы с ней родня. Так тоже бывает. Галактика становится мельче песчинки.
– Да?
– Угу.
Легко оттолкнувшись от поросшей водорослями сваи, я прощально махнул рукой.
– Может, больше и не свидимся, дядя Вано.
Лодка тихонько покачивалась на волнах.
– Всяко бывает…
Мне показалось, что его лицо погрустнело. Он всё понял. И попрощался.
Всем Крыльям. Говорит Капитан Алохаи. Начинаем действия в завершающей фазе, план отхода отправлен прямыми пакетами, приступаем по сигналу, проконтролируйте получение данных.
Он немного помолчал, раздумывая, не добавит ли ещё пару слов, но передумал.
Конец связи.
Всё. Кончено. Ожидая зеленых сигналов системы оповещения, он вывел на обзорную виртпанель собственное изображение. Насупленное, грозное и непоколебимое. Таким его видят парни во время сражения. В том было что-то от религиозного ритуала, отправления своего рода культа – в конце каждого сражения ему, чтобы удалить эту приставшую к лицу маску, приходилось подолгу всматриваться в незнакомого ему человека, роль которого ему поневоле приходилось играть. Не скажешь, что это жёсткое выражение лица было ему неприятно… просто это был не он.
Напряжённые черты, словно из камня вытесаны, сдвинутые брови, стеклянеющие глаза, чуть оскаленный рот и глубокая складка на лбу. Попробовав улыбнуться, Капитан Алохаи скривился от боли в затекших мышцах. И эта челюсть, сжатая так, чтобы никто, не допусти Космос, не услышал лишнего. Никто на свете не узнает, что творится у него на душе.
Страшная, всё-таки, картина. Невероятно страшная. Продукт долгих лет яростной ломки и молчаливого потакания внутренним слабостям, лишь слегка прикрытым этой, как кажется со стороны, непробиваемой бронёй.
На сегодня всё заканчивается. Всему приходится заканчиваться. На графиках эффективность огня неуклюже ползла вниз. Силы у парней были на исходе, и, хотя контратаки кое-где ещё удавались, не оставалось ничего умнее отступления.
Ему ли не знать, что стоит за этими графиками…
Время послушно мигнуло и проглотило ещё час, пролетевший, словно один миг.
Выбирай левее, повторяю, двадцать градусов левее!
Только этого не хватало, потерять ещё одну машину. Отступление оказалось затяжным, мучительным, мы продолжали испытывать постоянные проблемы с координацией, Отряд приходилось сворачивать всё плотнее, и потому ситуация становилось ещё хуже.
Я резко довернул вверх и влево, заходя в хвост одному из атаковавших нас истребителей и отбросил веер его виртуальных траекторий назад своей очередью. Не лезь!
На большее сил уже не хватало. Только отгонять врага.
Попытавшись вспомнить, какая это по счету атака, я понял, что более бессмысленного сейчас занятия придумать сложно. Натиск следовал за натиском, контратака за контратакой, я же чувствовал себя кем угодно, только не прежним полузабытым человеком, переставая обращать внимание на какие бы то ни было детали окружающей меня тактической обстановки. Операция длилась уже более суток, за это время я и мой штурмовик как минимум трижды превысили свои лимиты, заслужив хороший отдых. Это как минимум. Лучше же сразу лазарет и ремонтный бокс.
Всё случилось именно в тот момент, я это помню с отчетливостью, достойной лучшего применения.
Хаотичный бег мыслей разом встал, наткнувшись на непреодолимую преграду. Это было как удар о стену. С разбегу. Лбом. В углу панели, в строке состояния горели, корчились, переливались, сияли мертвенным голубовато-зеленым светом похожие на клубок насекомых, извилистые, скользкие и, вместе с тем, колючие… мета-символы Содружества Галактик. На всех частотах и по всем каналам разверзлась бездна мрака – приборы оборвали своё мерное бормотание. К планете летел, нёсся, проламывался сквозь пространство сигнал. Нет, он ещё только приближался, а руны уже кричали об информации высшего приоритета.
Летела, неслась, проламывалась сквозь пространство гранёным лезвием Песня глубин. То пело само жёсткое, шершавое и неживое нутро Вселенной. Галактика хрипела, забившись в истерике, символы рун разлились по всему сознанию, растягивая секунду в локальную бесконечность, затопляя тебя, уводя…
…на границе зсм системы силами космофлота галактики птерикс ведется бой огневая мощь недостаточна для эффективного подавления возможность успешной высадки десанта на планету высока враг сможет продержаться на орбите необходимое время для уничтожения всех соединений легиона ваш шанс не дать им плацдарма для закрепления уничтожьте планетарную колонию врага любой ценой до прибытия регулярных сил если успех тогда полетаем высшая честь умереть сделав всё возможное для победы преодолейте себя больше песен не будет прорываюсь к вам во имя совета вечных и во славу жизни вперёд соорн-инфарх сиерика симах нуари регулярный флот галактики птерикс…
Песня стихала, угасая на задворках сознания, распадаясь на атомы и кварки, впитываясь в сознание целиком, до последней ноты. Скорбь, упорство, любовь, ненависть, страх, смелость… Все человеческие чувства, которые только бывают на этом свете, захлестнули меня неистовым ураганным потоком. Словно энергозаряд взорвался у меня в черепе, осколки его рванули по нервам, заглушая собственные мысли, сводя судорогой мышцы и дробя кости. Я закричал, пытаясь неподвижными, беспомощными руками вынуть это из меня, только бы оно замолчало.
Так я потом вспоминал.
Но мне не позволили. Какая-то иная сила пробудилась вместо меня. Будто новорожденный великан с восторгом посмотрел на этот мир и вдруг осознал правила игры, в которую ему предложили сыграть. Что это за великан, как он здесь оказался, нам не дано было знать, да мы и не задумывались. Разбуженное небесным гостем море огня уже захлёстывало наше сознание. Наше общее сознание. Ибо слово «я» мне пришлось забыть, как и всю свою былую жизнь.
Словно демоны смерти, мёртвой хваткой уцепившись за капитанские машины, мы ворвались в передовые ряды преследовавшего нас вражеского строя. Вокруг меня рушился мир. Дальше четко помню только одно – индикатор расхода мощности далеко за красной чертой. И рёв генераторов. Гневный рёв.
Пикунок сидел, сжавшись в комочек, около своей норы и мечтал. Чего не помечтать, когда в желудке приятная тяжесть второго завтрака, правый бок нежится под первыми лучами Небесного Огня, а шкурка у тебя до того тёплая, густая и прекрасно вычищенная, что не страшны тебе ни северный ветер, ни промозглая сырость талого снега. Пикунок огляделся по сторонам и сощурился от удовольствия. Изумрудная травинка, торчащая из-под снега, тихонько колебалась под куполом почти такого же ярко-зелёного неба. Сглаженность линий сугробов, источенных ветрами за долгую и не очень снежную зиму, чёткая дорожка, протоптанная им, Пикунком, до обильных закромов, и его личный знак, перо странной птицы Сыок, основательно, как он любил, вкопанное у входа в норку.