Всё было мило, привычно и уютно.
Мечтал он о настоящем лете, когда снег истончится, станет тяжёлым и плотным, а с южной стороны сыпучим и хрупким, тогда из-под земли полезут такие вкусные и сонные червячки. Тогда снова можно будет копать норы, хранилища… детскую он планировал построить ещё в позапрошлом году, да как-то было недосуг. Теперь он этим точно займется, противного соседа осенью залило и тот умер, даже не сумев выбраться из своих бездарных хоро́м, теперь Пикунка никто не будет отвлекать от главной цели: построить спальню для будущей жены, ту самую детскую, ещё пару амбаров про запас, и тогда… Пикунок, повизгивая, принялся мечтать о толстенькой юной самочке, что, как ему показалось, была вполне благосклонна к нему в прошлом году. Теперь она вошла в возраст, теперь ей не устоять против его очарования.
Нет, как, всё-таки, хорошо!
Или нет?
Пикунок почему-то неожиданно забеспокоился. Что-то вползало в его мирок, что-то новое. Странное. Непонятное. Страшное. Что это такое, Пикунок никак не мог понять, его жизненный опыт не распространялся дальше ближайшего холма, трудно маленькому пушистому, лишь малой толикой разумному зверьку осознать окружающий мир.
А диссонансная нота уже звучала.
Повинуясь внезапному наитию Пикунок встал на задние лапки и задрал мордочку кверху, чего никогда в жизни не делал. Глаза его удивленно заморгали, силясь понять. Посреди белого дня в небе зажглась звезда.
Нет! Это была не звезда, звёзд не бывает днём! Нечто, огромное и ужасное, на чудовищной скорости неслось прямо на него!!!
Секунду зверёк смотрел на охваченный огнём шар. Низкий гул уже заполнил всё вокруг, закладывая уши, останавливая мысли, становясь нестерпимым.
Бежать. Скорее бежать! Юркнув в норку, Пикунок сделал то, что он всегда делал в случае опасности. Он ловко засы́пал лаз и помчался по сложной системе подземных ходов в сторону секретного выхода, туда, в сторону северного холма. Пикунок бежал изо всех сил, он в жизни так не бегал.
Но не успел.
Он просто не мог успеть.
Почва затряслась, посыпались камни с потолка, да ещё промороженная земля под лапами стала вдруг горячей и влажной. Захлюпало, и стало душно.
Закрыв в страхе глаза, Пикунок прижался к стене лаза. Он, наконец, всё понял.
Старики говаривали, что недра небесных хлябей населены ангелами мщения, и время от времени они приходят сюда за теми, кто не угодил вышним силам.
И тогда он закричал во весь свой слабеющий голос:
«Почему я?»
Но ему никто не ответил, раздался тяжкий грохот, удар и наступила полная тишина.
«Почему я…» – шепотом молил Пикунок, но напрасно, невидимая сила уже пронзала его хрупкое тельце. Посмотрев на лапки, которыми он утирал бесполезные слёзы, зверек увидел, что они все в крови. Жутко запульсировало в голове, кровь уже хлестала из носа, рот заполнился едкой слюной, мысли стали путаться.
Пикунок издал последний визг и завалился набок. Его задняя лапка в последний раз дрогнула и застыла.
Навалился мрак.
«За что… за что… за…»
Жизнь покинула его тело.
А костёр адского пламени уже пел погребальную песнь над могилой неведомого космического существа, приведшего с собою смерть.
Покореженный штурмовик сильно кренило влево, так и не отстрелившаяся орудийная установка продолжала раз за разом с ужасающей силой бить в борт машины. Всё вокруг содрогалось, но я как сквозь сон продолжал орать бортовому церебру, надеясь лишь на то, что хоть он не сошёл с ума в этой передряге.
Если постараться, то можно вспомнить, как ещё какой-нибудь час назад меня продолжало интересовать, что я, где я… смешно. В настоящий момент все мои интересы были сфокусированы на одном:
– Церебр! – орал я. – Курс! Держать курс!!!
Нос «Баньши», вернее то, что от него осталось, мучительно и косо заходило на столб жирного чёрного дыма, вяло вываливающего из-за горизонта.
П-поверхность б-близк… возможн-но… – вдруг откликнулся церебр.
Всё-таки жив, дурнина.
– Плевать! Держать курс!!!
Что-то добела раскаленное промелькнуло слева. Ой! Поля же… Хотя, идиот, какие у тебя теперь поля.
Враг – плевать, топливо – плевать!
Выполнить свой долг, последнее, что мне оставалось. Помочь Капитанам.
И опять я, с упорством бульдога, повисшего на ухе тигра, все пёр и пёр, презрев всё на свете… Хоть снег больше не шёл, ведь сетка наведения осталась в далёком прошлом, внешние рецепторы работают, хоть какое-то представление о происходящем получаешь, а не то уже бы лежал на грунте кучкой коптящих обломков. Хоть бы наведение… А зачем мне наведение? Огневой всё равно не осталось.
– Курс, твою душу мать, – устало выругался я, – держи… курс…
И, подстегиваемый таким образом, церебр выдюжил. Выжимая последние соки из умирающего генератора, доковылял до чёрного выжженного круга среди покрытых снегом, а местами коптящих корпусов какого-то промышленного объекта. Вибрация, пронизывающая машину, возросла уже до опасного предела, так что, прижимая ладонью последний функционирующий сектор на сенспанели, я почувствовал наконец толику облегчения.
Катапультирование! – почему-то очень внятно произнёс напоследок синтезированный голос церебра.
Удар в спину с жутким скрежетом вырвал меня из гнезда, в котором я покоился с самого момента старта на старой Базе. Что-то сработало нештатно, вокруг меня замелькали искромсанные оболочки моего штурмовика, но я был цел и уже спокойно летел по дуге чуть в сторону от места будущей жёсткой посадки. Чего ещё желать.
Наконец-то. Полная свобода, радость движений и нормально функционирующий «защитник». Чтобы оценить это богатство, нужно увидеть своими глазами, как твой штурмовик начисто срезает огромный заснеженный холм в паре километров от тебя. Отлетался, бродяга, усмехнулся я. Тогда мне подобная мысль показалась презабавной.
Мне удалось легко вернуть себе в полёте ориентацию, мягко спружинив на четыре точки. Не очень эстетично, зато меньше нагрузка на экзоскелет. Одно движение, и вот я уже стою на твердом грунте. Не желающий таять местный снег мягко скрипнул под широкими ступнями. От умиротворённости звука отчаянно защипало в носу. Я, видимо, окончательно отвык слышать что бы то ни было, кроме грохота, рёва, визга и крика.
Настроение подскочило до неведомых высот, и я тут же буквально вприпрыжку понесся к Капитанам, туда, где на краю покрытого сажей пятна были видны остовы их машин.
Ещё больше я обрадовался, увидев следы чужого «защитника», ведущие в сторону одного из ближайших ангаров. Следы странные, слишком глубокие – даже скрытый под не убранным снегом бетон был заметно продавлен. Что это у Капитана такой «защитник» тяжелый, почти как у бронепехов. И где Второй?
Ничего. Теперь найдётся. Самое плохое позади. Прорвёмся.
В совсем уже приподнятом настроении я ворвался под крышу огромного пустого здания, и…
Сердце оборвалось, крик радости замер на губах, а желудок судорожно дёрнулся вниз.
Только теперь я сообразил, что значили те глубокие следы.
«Защитник» Капитана Ковальского держал на вытянутых руках то, что осталось от Капитана Алохаи. Ног не было, одна из армированных «рук» держалась на остатках изжёванного экзоскелета. Чудовищная вмятина на груди обнажала покромсанные куски биосьюта.
Капала кровь пополам с техническим гелем.
Малые сервомехи осторожно освобождали то, что осталось, от мёртвого уже н-фазного хлама внешней оболочки. Сверкнула пика нейтринного конуса и деформированная бронеплита упала на покрытый изморозью пластик.
Как же так.
Джон умирал.
Я сумел при помощи Отрядного извлечь его из остатков «защитника», обработанные лазерным коагулятором ткани перестали кровить, но толку всё равно было мало. Отказывали почки, печень, на очереди было сердце, пропитанное не вовремя насытившей ткани химией. Микронасосы в центральной кровеносной продолжали поддерживать насыщение крупных органов залитой фторорганикой кровью, но долго ему так не протянуть. Нужен госпитальный бокс и, я подумал об этом без привычного содрогания, регенерационный саркофаг. Который остался где-то там, далеко, и между ним и нами троими лежала тысяча километров чужой земли.
– Джон, ты будешь жить, запомни это.
Он словно нехотя повернул ко мне голову. Посмотрел, не говоря ни слова. Откуда у него эти страшные морщины? Кожа стала словно прозрачный пергамент, синева просвечивает, каждая жилка как на ладони. Взор оставался ясен, но на дне глаз уже зияла отрешенность. Если бы можно было хотя бы оттащить Джона подальше от этой кошмарной окровавленной кляксы на снегу.
– Рэд, мне же видны отчёты… Организм разваливается, я сам чувствую это. Пытаюсь завести хотя бы одну почку, да и стимуляторы ещё работают, но… у нас мало времени, Рэд.
На лбу Джона напряглась жилка, и у меня в тот миг отчаянно защемило сердце – его боль отчетливо чувствовалась даже через разделяющие нас сантиметры. Слишком долгое время мы старались быть одним целым, слишком часто эта незримая связь спасала наши и не только наши жизни. Даже теперь у меня, нового, незнакомого, не хватало сил её оборвать. Он снова закашлялся, выплёвывая красную росу на измочаленные оболочки мёртвого биосьюта. Начался распад лёгких.
– Зачем ты в это ввязался, Рэд?
– Не болтай чепухи, я должен был тебя вытащить, мы с Отрядным тебя доставим на Базу, всё будет хорошо.
Он покачал головой. Хорошо покачал, энергично.
– Я не о сегодняшней передряге. Я о Десанте. Это была ошибка, Рэд, ещё там, на Аракоре.
– Сейчас не время вспоминать какие-то…
– Помолчи, Рэд, сейчас моё время говорить.
Я заткнулся.
– Слушай меня, Капитан. Ради памяти всего, что тебе дорого, уходи из Десанта как можно быстрее, пока не стало поздно, – единственная уцелевшая рука с неожиданной силой вцепилась мне в рукав, голос его стал горячечным, возбужденным. – Формально ты не имеешь права больше командовать Легионом в одиночку. Максимум – до переформирования. После всего сегодняшнего за этим вопрос не станет. Тебя переведут… позовут в Адмиралтейство, дадут Майора, а там… ты не можешь чувствовать это сам, а я видел, видел всё это время, эти твои голоса… Тебя уведёт в такие дали, что не пожелаешь и врагу. Беги отсюда. Воевать должны молодые. Старики должны думать о доме. Здесь тебе не место. И никогда места не было. Умоляю, только не плыви по течению, ты можешь бороться с собой, верь мне.