Зобатый кивнул в ответ.
– Вот и хорошо. Отлично, – и чуть слышно проворчал себе под нос, когда Йон отошел: – Всегда самые дурацкие задания…
Все пошло примерно так, как планировал Зобатый. Нельзя сказать, чтобы так случилось впервые, и тем не менее это был приятный сюрприз. Шесть человек неподвижно и безмолвно лежали на пригорке и следили за чуть заметными шевелениями листьев и веток, которые сопровождали передвижение Никогда в сторону вонючей задницы деревни. Вблизи она выглядела ничуть не лучше, чем издали. Зобатый по опыту знал, что более близкое знакомство редко приукрашивает явления. Он еще немного погрыз ногти и наконец увидел, что Никогда опустился на колени в кустах на другом берегу речки почти напротив северных ворот, наложил стрелу и натянул тетиву. С такого расстояния было трудно разглядеть наверняка, но похоже было, что на губах у него и сейчас играла та же самая хитрая усмешечка.
Он пустил стрелу, и Зобатый решил, что она воткнулась в одно из бревен забора. Ветер донес слабый крик. Из деревни взмыли и исчезли среди деревьев несколько ответных стрел, но Никогда уже повернулся, помчался прочь и скрылся в кустах. Зоб услышал нечто вроде барабанного боя, крики многих голосов, а потом на мост высыпали люди с грубо откованным железным оружием; некоторые на ходу облачались в шкуры или даже натягивали сапоги. Пожалуй, дюжины три. Отличная работа. Если, конечно, Никогда сумеет скрыться.
Йон покачал головой, глядя, как изрядная часть клана Лисы выкатилась по мосту и устремилась в лес.
– Просто удивительно! Никак не могу привыкнуть к тому, что люди совершенно не способны соображать.
– Да уж, не стоит слишком многого ожидать от всяких балбесов – непременно ошибешься, – прошептал в ответ Зобатый. – Хорошо, что мы – самый умный отряд на Земном круге, верно? Так что вдруг сегодня вам будет благоугодно не обгадиться, а?
– Если ты, вождь, не обгадишься, то и я удержусь, – пробормотала Чудесница.
Ха! Как будто он мог твердо пообещать успех. Зобатый прикоснулся к плечу Гордяя и ткнул пальцем в сторону деревни. Низкорослый воин подмигнул, ползком перевалился через гребень пригорка и, ловкий, как головастик в пруду, пополз, будто скользил, на брюхе через кусты.
Зоб провел сухим языком по пересохшему рту. Всегда у него в таких случаях напрочь иссякала слюна, и сколь часто ему ни приходилось бы заниматься подобными делами, лучше не становилось. Краем глаза он посмотрел на других: никто из них не выказывал признаков слабонервности. Он еще задумался о том, не гложет ли их тревога изнутри, так же, как и его, и не прячется ли за их застывшими лицами паника – так же, как у него? Или страшно только ему одному? Но, в конце концов, это не значило ровным счетом ничего. Если тебе страшно, то самое лучшее, что ты можешь сделать, – это вести себя так, будто страх тебе неведом.
Он поднял кулак, с удовольствием убедился в том, что рука не дрожит, указал вслед Гордяю, и все они двинулись за ним. Вниз по пригорку к южным воротам – если можно так назвать прогал в гнилом заборе, над которым возвышалось нечто, подобное арке, сделанной из кривых древесных стволов и украшенной черепом какого-то зверя, имевшего, на свою беду, пару внушительных рогов. Тут Зобатый не смог не задуматься о том, найдется ли на сто миль в округе хоть одна прямая лесина.
Прямо под черепом стоял, опершись на копье и не замечая ничего вокруг, один-единственный стражник. У него были длинные свалявшиеся волосы, и он был облачен в меха. Он засунул палец в нос, извлек его, внимательно осмотрел добычу и щелчком отправил ее наземь. Потянулся и, опустив руку, почесал задницу. Гордяй полоснул его ножом по шее сбоку и перерезал горло так же быстро и просто, как рыбак выпотрошил бы пойманного лосося. Зоб поморщился было, но он прекрасно знал, что это было неизбежно. Если расстаться с жизнью для того, чтобы они могли выполнить свое дурацкое задание, придется лишь этому, можно будет сказать, что всем повезло. Гордяй придержал убитого, из горла которого хлестала кровь, поймал его, когда у него подогнулись ноги, и беззвучно уложил еще дергавшееся тело в стороне от ворот, вне поля зрения любых глаз изнутри.
Тише, чем ветерок в кустах, Зобатый с остальными, низко пригибаясь, с оружием наготове поспешили к воротам. Гордяй, уже успевший вытереть нож, ждал их, осторожно заглядывая внутрь из-за воротного столба и выставив за спиной ладонь с растопыренными пальцами: дескать, подождите. Зоб хмуро взглянул на окровавленное лицо мертвеца, который приоткрыл рот, как будто собирался задать вопрос. Гончар делает горшки. Пекарь печет хлеб. А Зобатый занимается вот этим и больше ничем. Едва ли не всю свою жизнь.
Но, как бы аккуратно ни была сделана эта работа, гордиться тут было, в общем-то, нечем. Человека убили всего лишь за то, что он охранял свою собственную деревню. Потому что они, местные, тоже были людьми со своими надеждами, и печалями, и всем прочим, пусть даже они жили вдали от Кринны и не очень утруждали себя мытьем. Но что может сделать один человек? Зобатый медленно набрал в грудь воздух и еще медленнее выдохнул его. Только выполнить задание таким образом, чтобы не погиб никто из его собственных людей. В тяжелые времена прекраснодушные размышления могут погубить тебя скорее чумы.
Он посмотрел на Чудесницу, дернул головой в сторону деревни, и она, скользнув вокруг воротного столба, направилась по правой дорожке, непрерывно поворачивая бритую голову то налево, то направо. Сразу за нею следовал Гордяй, а последним – Брек, двигавшийся совершенно бесшумно, чего трудно было бы ожидать, глядя на его громадную фигуру.
Зоб еще раз медленно вздохнул и, крадучись, двинулся по левой тропе, морщась всякий раз, когда пытался нащупать самые твердые участки изрытой грязи, куда можно было бы бесшумно поставить ногу. Позади с чуть слышным шипением осторожно дышал Йон; Зобатый знал, что и Жужело тоже здесь, хотя тот и двигался тише кошки. Вот до его слуха донеслось какое-то пощелкивание. Прялка, наверно. Он услышал чей-то смех, хотя, возможно, ему это лишь почудилось. Он крутил головой в сторону любого намека на какой-то звук, будто его дергали за крюк в носу. Свет казался ему слишком ярким, и все было видно слишком уж хорошо. Возможно, следовало бы подождать темноты, но Зобатый терпеть не мог работать ночью. С того самого, мать его, несчастья в Гурндрифте, где люди Бледноснега случайно ввязались в бой с людьми Малорослика. Там полегло пятьдесят человек, а никакого врага не было и за десять миль. Слишком много всего может ночью пойти наперекосяк.
Впрочем, Зобатому доводилось видеть, как множество народу глупо погибало и при свете дня.
Он крался вдоль плетеной стены и обливался тем потом, какой бывает от страха. Тем едким потом, который выступает, когда смерть стоит аккурат за твоим плечом. Все окружающее сделалось вдруг острее острого. Каждый прут в плетне, каждый камешек в грязи. То, как кожаная оплетка рукояти меча врезалась в ладонь, когда он расслабил пальцы, чтобы перехватить ее. То, как при каждом вдохе, стоило горящим легким на три четверти заполниться воздухом, раздавался чуть слышный свист. То, как кожа подошвы его ступни при каждом осторожном шаге прилипала через дыру в носке к стельке башмака. Прилипала и отлипала.
Новые носки – вот что ему нужно. Ну, сначала пережить этот день, а потом обзавестись носками. Возможно, даже купить те самые – красного цвета, – которые он видел, когда в прошлый раз побывал в Уффрите. Они все тогда смеялись над ними. И он сам, и Йон, и Чудесница, и бедняга Чутлан, который успел погибнуть. Смеялись, что, дескать, носки из шерсти, выкрашенной красным, – это безумие. Но потом он подумал, что, если человек может позволить себе носки из крашеной шерсти, это не безумие, а роскошь, и, оглянувшись, окинул эту прекрасную материю задумчивым взглядом. Пожалуй, надо будет, покончив с этим дурацким заданием, вернуться туда и приобрести пару красных носков. Может быть, он купит даже две пары. И будет носить их, выпуская верх из башмаков, чтобы все видели его знатность. Не исключено, что его станут называть Кернден Красные носки. Он почувствовал, что лицо, против его воли, расплылось в улыбке. Красные носки – это первый шаг на пути к краху; если он…
Дверь в лачугу, что по левой стороне от него, резко распахнулась, и оттуда, заливаясь хохотом, вышли трое мужчин. Передний повернул косматую голову, на лице его застыла широкая улыбка, открывавшая желтые зубы. Он смотрел прямо на Зобатого, и Йона, и Жужело, которые застыли с открытыми ртами у стены длинного дома, будто трое мальчишек, которых застигли врасплох, когда они воровали пирожки. Так все и стояли неподвижно, разглядывая друг друга.
Зобатый почувствовал, как время замедлилось до почти полной зловещей неподвижности, как бывало всегда, перед тем как пролиться крови. Времени более чем достаточно для множества всяких глупостей. Чтобы подумать, не куриная ли кость торчит в ухе у одного. Посчитать гвозди на одной из их дубинок. Восемь с половиной. Времени хватает даже на то, чтобы подумать, что, дескать, смешно, что на ум не приходит ничего полезного. Такое впечатление, будто он стоит где-то в стороне от самого себя и думает, что же следует сделать дальше, но чувствует, что это от него, в общем-то, не зависит. И самое странное, что такое – ощущение это – в последнее время происходило с ним так часто, что он научился распознавать его появление. Тот миг оцепенения и полной растерянности перед тем, как мир рухнет.
Вот дерьмо! Опять…
Он чувствовал щекой поцелуй холодного ветерка – это Жужело широким движением косаря взмахнул своим мечом. Передний не успел даже пригнуться. Оплеуха, нанесенная не вынутым из ножен клинком, сбила его с ног, перевернула кубарем в воздухе и вмазала вверх тормашками в стену хижины. Рука Зобатого без какой-либо команды от головы обнажила меч. Жужело метнулся вперед и, выбросив руку, так ударил рукоятью меча в рот второму, что во все стороны полетели целые и раскрошенные зубы.
Широко раскинув руки, он рухнул во весь рост навзничь, как срубленное дерево, а третий попытался поднять дубину. Зобатый ударил его в бок; сталь с влажным глухим звуком разрубила мех и плоть, выбросив волну крови. Человек качнулся вперед, сложился пополам, открыл рот и оглушительно завизжал, выпучив глаза. Зобатый клинком расколол его череп надвое; рукоять меча дернулась в его ладони, крик завершился изумленным писком. Тело вытянулось на земле, кровь из разрубленной головы хлынула прямо на башмаки Зобатого. Похоже, что он даже раньше времени обзавелся красными носками. Вот тебе и не убивать никого без необходимости, вот тебе и тихо, весенний ветерок…
– Мать твою!.. – буркнул Зобатый.
Теперь-то время помчалось вскачь, и сделалось очень неуютно. Мир тоже помчался, раскачиваясь, и дергаясь, и швыряя во все стороны комья грязи. Кричали люди, лязгал, сталкиваясь, металл, в ушах ревели его собственное дыхание и рокочущий стук его собственного сердца. Он оглянулся через плечо, увидел, как Йон отразил щитом удар палицы и, громко взревев, зарубил противника. Не успел Зобатый снова посмотреть вперед, как – мертвые знают откуда – прилетела стрела и с громким щелчком вонзилась в стену прямо перед ним. Он чуть не попятился от неожиданности, но сзади него оказался Жужело и так пнул его под зад, что он рухнул и набрал полный рот грязи. Пока он поднимался, на него налетел еще один противник – лицо с бешено раззявленным орущим ртом и всклокоченная шевелюра заслонили все на свете. Зобатый закрылся щитом и начал поворачиваться, но тут из ниоткуда возник Гордяй и пырнул набегавшего поганца ножом в бок. Тот вскрикнул и споткнулся. Зобатый отрубил ему полголовы; лезвие, громко звякнув, раскололо кость и ткнулось в землю. Рукоять чуть не вылетела из потного кулака.
– Шевелитесь! – крикнул он, не очень понимая, к кому обращается, и стараясь вырвать увязший в земле клинок. Мимо промчался Весельчак Йон с окровавленным топором и оскаленными в безумной ухмылке зубами. Зобатый поспешил за ним, а следом Жужело – лицо бесстрастное, взгляд скачет с одной хижины на другую, в одной руке меч, так и не вынутый из ножен. За угол лачуги, на просторную площадку, заваленную навозом, смешанным с рубленой соломой. По одну сторону в большом сарае хрюкали и повизгивали свиньи. По другую сторону возвышался длинный дом, украшенный резными фигурами; к широкому распахнутому дверному проему, в котором была видна лишь темнота, вели ступени.
Через площадку на них бежал рыжеволосый мужчина с лесорубным топором в кулаке. Чудесница спокойно всадила стрелу ему в щеку с расстояния в шесть шагов, но он не сбавил хода, лишь прижал к лицу свободную руку и чуть не наткнулся на нее. Она с боевым кличем шагнула ему навстречу, взмахнула мечом и одним ударом отсекла ему голову. Голова, разбрызгивая кровь, завертелась в воздухе и улетела за ограду свинарника. Зобатый мимоходом подумал: вдруг бедняга все еще понимает, что происходит…
Затем он увидел, что тяжелая дверь медленно закрывается, увидел бледное лицо у края створки.
– Дверь! – взревел он и ринулся туда, сначала хлюпая по грязи, а потом тяжело топая по гулким деревянным ступеням. Он успел сунуть окровавленный грязный башмак в щель, и тут же дверь захлопнулась с такой силой, что его ногу прострелило болью, глаза выпучились. – Мать вашу! Моя нога! – взвыл он.
Дюжина, если не больше, мужиков из клана Лисы, собравшихся к тому времени в конце двора, рычали и хрюкали громче и противнее, чем свиньи. Они размахивали зазубренными мечами, топорами, корявыми дубинками, кое у кого были щиты, передний же красовался в ржавой кольчуге со свисающим лохмотьями нижним краем, и в его растрепанные волосы были вплетены грубо сработанные серебряные кольца.
– Назад! – Перед ними возвышался Жужело, держа в вытянутой руке свой меч рукоятью вверх, будто это был какой-то магический амулет, призванный отражать зло. – Назад, и вам не придется умереть сегодня.
Тот, что в кольчуге, сплюнул и прорычал на ломаном северном наречии:
– Покажи нам свое железо, вор!
– Покажу, раз ты этого хочешь. Смотри на Меч мечей – больше ты ничего в жизни не увидишь. – И Жужело вынул свое оружие из ножен.
Этому мечу присвоили добрую сотню имен: Бритва рассвета, Могильщик, Кровавый жнец, Высочайший и Нижайший, Скак-анг-гаиок, то бишь Разлом мира, На языке долины и так далее, но Зобатый вынужден был признать, что он представлял собой ничем не примечательную полосу металла. Не вспыхнуло пламя, не разлился золотой свет, не запели в отдалении трубные звуки, клинок даже не сверкнул зеркальным блеском. Лишь чуть слышный шорох, с которым вырвалось на свободу из покрытых многолетними пятнами кожаных ножен длинное лезвие тускло-серого, точь-в-точь как влажный сланец, цвета, без какой-либо блестящей отделки или украшений, если не считать какого-то поблескивающего узора, выгравированного около простой ничем не примечательной крестовины.
Но у Зобатого были иные заботы, кроме как выяснять, достоин ли меч Жужела сложенных о нем песен.
– Дверь! – визгливо крикнул он Йону, цепляясь за край створки левой рукой, на которой так и висел щит, и вслепую размахивая мечом в щели между створкой и притолокой. – Моя нога, мать вашу!
Йон с ревом взбежал по ступенькам и саданул в дверь плечом. Она неожиданно поддалась, соскочила с петель и придавила того болвана, который пытался закрыть ее. Йон и Зобатый ввалились в помещение, где было темно, как в поздние сумерки, и плавал неприятно сладковатый дым. На Зобатого надвинулось какое-то пятно, он инстинктивно вскинул щит и почувствовал, как что-то с силой ударилось в него и ему в лицо брызнули щепки. Потеряв равновесие, он врезался во что-то еще; загремел металл, захрустела бьющаяся глиняная посуда. Из полумрака возникло призрачное лицо, под которым громыхало ожерелье из зубов. Зобатый рубанул мечом, потом еще и еще, и человек с залитым кровью покрытым белой краской лицом осел на землю.