Зоб кашлял, рыгал, снова кашлял, всматривался, мигая, в смердящий мрак и держал меч наготове. Он услышал, как взревел Йон, услышал глухой удар топора, угодившего в плоть, и чей-то визг. Дым слегка рассеялся, и Зобатый смог наконец более-менее рассмотреть зал. В яме-очаге полыхали угли, заливавшие паутину украшенных резьбой стропил и балок мутным красным и оранжевым светом, сталкивавшим друг с дружкой движущиеся тени, вводя в обман глаза. Здесь было жарко, как в аду, и к тому же воняло, как в аду. Стены покрывала ветхая драпировка – изодранная парусина, испещренная нарисованными отметками. В дальнем конце лежала плита черного камня, на ней стояла грубая статуя, в ногах у которой поблескивало золото. Чаша, решил Зобатый. Кубок. Туда он и направился, пытаясь щитом отодвинуть темноту подальше от лица.
– Йон! – крикнул он.
– Зобатый, где ты?
Невесть откуда донеслась какая-то странная песня. Слов ее Зобатый не понимал, но их звучание ему не понравилось. Очень даже не понравилось.
– Йон?
И из-за каменной плиты внезапно выскочила человеческая фигура. Зобатый вытаращил глаза, попятился и чуть не свалился в яму, где горел огонь.
Человек был облачен в изодранную красную хламиду, из-под которой торчали длинные жилистые руки, был густо намазан краской, сквозь которую проступал бисерный пот, а лицо его было скрыто черепом какого-то зверя с витыми черными рогами, отчего человек в красном казался при мятущемся свете дьяволом, вырвавшимся прямо из ада. Зобатый прекрасно понимал, что это маска, но когда на него из дыма внезапно надвинулась эта фигура, когда он услышал странную песню, гулко доносившуюся из-под черепа, то почувствовал, что не может сдвинуться с места от страха. Он даже меч свой не мог поднять. Просто стоял, дрожа всем телом и чувствуя, что каждая мышца растекается, словно вода. Он никогда не был героем – что уж тут скрывать, – но никогда прежде не испытывал такого страха. Даже в Иневарде, когда он видел, как к нему с безумным видом, с головы до ног залитый чужой кровью, пробивался Девять смертей. Сейчас он, беспомощный, стоял совершенно неподвижно.
– Фух… фух… фух…
Жрец, подняв одну длинную руку, подходил все ближе. В раскрашенных пальцах он держал какой-то предмет. Кривую деревяшку, чуть светящуюся тусклым светом.
Вещь. Та самая вещь, за которой они явились сюда.
Тут деревяшка засветилась ярче, еще ярче, так ярко, что ее корявое очертание словно выжглось в глазах Зобатого, а звук песни лился ему в уши, и вскоре он не слышал ничего, кроме него, не мог думать ни о чем, не видел ничего, кроме этого предмета, слепяще яркого, как солнце, предмета, который мешал ему дышать, сламывал его волю, совсем остановил его дыхание, отрезал…
Трах! Топор Весельчака Йона расколол пополам рогатый звериный череп и разрубил скрытое под ним лицо. Хлынувшая кровь зашипела на углях в яме-очаге.
Зобатый ощутил брызги на своем лице, заморгал и покачал головой, внезапно освободившись от цепенящей власти страха. Жрец качнулся вбок, его песня сменилась рваным бульканьем, маска раскрылась на две части, и из-под нее лилась кровь. Зобатый зарычал, взмахнул мечом, вонзил его в грудь волшебника, и тот рухнул навзничь. Вещь вывалилась из его руки и отлетела в сторону по шершавым половицам; ослепительный свет сменился чуть заметным мерцанием.
– Поганые колдуны, – рыкнул Йон, сложил язык хитрым образом и цыкнул на труп длинной струйкой слюны. – Вот суетятся, суетятся попусту! Столько времени тратят на все эти трюки и словоблудие, а толку от всего этого и вполовину не будет, как от хорошего ножа… – Он нахмурился. – Ох ты!..
Жрец рухнул в огненную яму, выбив при падении на пол кучу пылающих углей. Несколько кусков долетели до разлохмаченного края ближайшей драпировки.
– Проклятие. – Зобатый на подгибающихся ногах направился туда, чтобы отшвырнуть уголья. Но не успел он сделать и трех шагов, как старую тряпку охватило пламя. – Проклятие… – Он попытался погасить огонь, но голова у него все еще кружилась, и он лишь насыпал тлеющих искр к себе на штаны, и ему пришлось прыгать на месте и тушить самого себя. Огонь выбрасывал языки и разбегался по сторонам быстрее чумы. Такое пламя, взвивающееся выше человеческого роста, уже не погасишь. – Проклятие! – Ощущая жар лицом, Зобатый подался назад, между стропил плясали алые тени. – Забирай эту штуку и пошли отсюда!
Йон уже возился с ремнями своей кожаной котомки.
– Все правильно, вождь, все правильно. Запасной план!
Зобатый отвернулся от него и поспешил к двери, плохо представляя себе, кто может оставаться в живых по ту сторону. Он вырвался в день из мрака, и свет больно ударил ему в глаза.
Прежде всего он увидел Чудесницу, стоявшую с широко раскрытым ртом. Она держала в расслабленных руках наполовину натянутый лук, на котором лежала стрела, но ее острие было направлено в землю. Зобатый не мог припомнить, когда еще он видел ее такой изумленной.
– В чем дело? – рявкнул он, еще больше разозлившись, оттого, что его меч зацепился за дверной косяк, и с рычанием высвободил его. – Ты ранена? – Он прищурился от солнца и прикрыл глаза щитом. – Что за… – Он остановился на ступенях и уставился перед собой. – Клянусь мертвыми…
Жужело стоял неподвижно, все еще сжимая в кулаке Меч мечей, но его длинное тусклое лезвие смотрело в землю. Только теперь он был с головы до ног перемазан кровью, а перед ним широким полукругом валялись изуродованные, разрубленные вдоль и поперек трупы дюжины людей из клана Лисы, напавших на него, а чуть подальше – еще несколько пытавшихся поддержать их.
– Он один перебил их всех. – Лицо Брека было все еще перекошено от растерянности. – Прямо так, один – всех. Я даже молотком своим ни разу не взмахнул.
– Так не бывает, – бормотала Чудесница. – Так не бывает. – Она наморщила нос. – Мне кажется или я чую запах дыма?
Йон вывалился из зала и так ткнулся в спину Зобатого, что они оба чуть не упали с лестницы.
– Ты взял эту штуку? – рявкнул Зобатый.
– Полагаю, что… – Йон заморгал, уставившись на Жужело, возвышавшегося в кругу своих жертв. – Клянусь мертвыми, вот это да!
Жужело начал было отступать к ним, но резко повернулся, заметив стрелу, которая просвистела рядом с ним и, задрожав, вонзилась в стену дома, и махнул свободной рукой.
– Может быть, нам лучше было бы…
– Бежим! – прогремел Зоб. Возможно, хороший вождь должен дождаться, пока все остальные не окажутся в безопасности. Должен первым вступать в бой и последним выходить из него. Во всяком случае, Тридуба поступал именно так. Но Зобатый не был Тридуба (о чем можно было и не напоминать лишний раз) и сейчас он мчался, как кролик с подпаленным хвостом. Подавал личный пример, так сказать. Позади он услышал звон тетивы. Стрела просвистела мимо, чуть не задев руку, которой он размахивал, и вонзилась в стену лачуги. Потом другая. Придавленная нога болела как невесть что, но он бежал, хромая и размахивая рукой со щитом. Мчался к шатавшимся, прыгавшим перед глазами воротам с аркой и звериным черепом на ней.
– Ходу! Ходу! – Чудесница вырвалась вперед, швырнув брызгами грязи в лицо Зобатому. Он увидел, как Гордяй мелькнул впереди между двумя хижинами, а затем быстро, как ящерица, обогнул один из воротных столбов и вырвался из деревни, следом и он сам протопал под аркой из веток. Спрыгнул на берег, споткнулся на поврежденную ногу, сотрясся всем телом, клацнул зубами и прикусил язык. Он сделал еще один неверный шаг и повалился в болотный папоротник, перекатился через щит и успел подумать лишь о том, что хорошо бы постараться не отрезать себе нос собственным мечом. Затем он поднялся и вскарабкался по склону, чувствуя, как горят легкие, как липнут к гудящим ногам промокшие по колено в болоте штаны. Он слышал за спиной тяжелые шаги всхрапывавшего от усилия Брека, а за ним ворчание Йона: «Дерьмо… проклятие… бежать… проклятие… дерьмо…»
Потом он проломился сквозь кусты и оказался на той самой полянке, где они строили планы. Планы никогда не исполняются слишком гладко – так и с этим получилось. Раубин стоял около имущества. Рядом с ним – Чудесница, уперши руки в бока. На противоположной стороне поляны устроился на коленях Никогда со стрелой, наложенной на лук. Увидев Зобатого, он усмехнулся:
– Ну что, вождь, получилось?
– Дерьмо… – Зобатый стоял скрючившись и глотал ртом воздух. Голова у него кружилась. – Дерьмо. – Он выпрямился и уставился в небо, чувствуя, как пылает лицо, не в состоянии придумать какое-нибудь другое слово, хотя даже если бы это удалось, у него не хватило бы дыхания, чтобы его произнести.
Брек, выглядевший еще более измученным, чем Зобатый (если, конечно, такое возможно), согнулся, упершись руками в трясущиеся колени, его широченная грудь вздымалась, плоское лицо, покрытое татуировками, было красным, как поротая задница. Йон, с раздутыми блестящими от пота щеками, шатаясь, подошел к дереву и прислонился к нему.
Чудесница почти не запыхалась.
– Клянусь мертвыми, вы, старики, совсем зажирели. – Она хлопала Никогда по руке. – Хорошо ты там, за деревней, поработал. Я была уверена, что они поймают тебя и освежуют.
– Хочешь сказать, надеялась на это? – ответил Никогда. – А ведь должна бы знать, что на всем Севере нет человека, который так прытко удирал бы от опасности.
– Что правда, то правда.
– Где Гордяй? – выдохнул Зобатый, как только отдышался более-менее достаточно для того, чтобы волноваться.
Никогда ткнул большим пальцем.
– Пошел осмотреться и убедиться, что нас никто не преследует.
На поляну не торопясь вышел Жужело. Он снова накинул на голову капюшон, и Меч мечей, снова в ножнах, лежал у него на плечах, как посох путника; одной рукой он держался за рукоять, а другая свободно болталась, перекинутая через лезвие.
– Это следует понимать так, что за нами не гонятся? – спросила Чудесница, приподняв одну бровь.
Жужело покачал головой.
– Нет.
– Не стала бы обвинять бедняг в трусости. И забираю назад свои слова о том, что ты воспринимаешь себя слишком серьезно. Ты со своим мечом – очень даже серьезная штучка.
– Добыли то, что надо? – спросил совершенно белый от тревоги Раубин.
– Ты угадал, Раубин, шкуру твою мы спасли. – Зобатый вытер рот и увидел на ребре ладони кровь из прикушенного языка. Они выполнили задание, и к нему понемногу начало возвращаться чувство юмора. – Ха! Или ты мог подумать, что мы бросили эту говенную штучку там?
– Не боись, – сказал Йон, резкими движениями открывая свою котомку. – Весельчак Йон Непролаз, мать его, снова оказался героем. – И он запустил руку внутрь и вытащил добычу.
Зобатый заморгал. Потом нахмурился. Потом его взгляд остановился. Золото поблескивало в меркнущем свете, и он почувствовал, что сердце ухнуло куда-то еще глубже, чем это случалось за весь минувший день.
– Йон, это ни хера не то, что надо!
– Не то?
– Это чаша! А нам нужна была вещь! – Он воткнул меч острием в землю и махнул рукой. – Треклятая вещь, светившаяся каким-то треклятым светом!
Йон уставился на него.
– Мне никто не говорил, что она светилась треклятым светом.
Все ненадолго умолкли, думая об одном и том же. Вокруг стояла тишина; лишь ветер теребил старые листья, заставляя черные ветки со скрипом раскачиваться. А потом Жужело запрокинул голову и разразился хохотом. Он хохотал так громко, что несколько ворон сорвались с ветки и, суматошно размахивая вялыми крыльями, устремились в серое небо.
– Что это тебя разобрало? – зло бросила Чудесница.
Полускрытое капюшоном перекошенное лицо Жужела блестело счастливыми слезами.
– Я же сказал тебе, что буду смеяться, если услышу что-нибудь смешное! – И он снова зашелся хохотом, сотрясаясь всем телом и выгнув хребет наподобие натянутого лука.
– Вам придется вернуться, – сказал Раубин.
– Вернуться? – повторила перепачканная, как и все остальные, грязью Чудесница, словно не веря своим ушам. – Ты, засранец, сказал: «Вернуться»?
– Может быть, ты не заметил, что дом сгорел? – громыхнул Брек, указывая все еще дрожащей ручищей на толстый столб дыма, поднимавшийся из деревни.
– Что, что? – спросил Раубин, а Жужело испустил в небо очередной взрыв визгливого хохота и снова зашелся, булькая, фыркая и с трудом держась на ногах.
– О да, сгорел дотла, и как пить дать вместе с этой треклятой штукой.
– Ну… не знаю… вам всего-то нужно перетрясти пепел на пожарище!
– Не лучше ли будет перетрясти твой вонючий пепел? – рявкнул Йон, швырнув чашу на землю.
Зобатый медленно, тяжело вздохнул, протер глаза и, поморщившись, взглянул на эту задницу, почему-то именовавшуюся деревней. За его спиной Жужело продолжал терзать тишину сумерек хриплым хохотом.
– Вот всегда так, – чуть слышно прошептал он. – Почему, ну почему мне всегда достаются самые поганые задания?
Свалить поскорее (по городам и весям)
Ближняя страна, лето 575 года
– Пожалуй, из этого города лучше будет свалить поскорее, – сказала Джавра.
– О нет, нет, нет! Только не это! – поспешно возразила Шев. – Нельзя же вот так мчаться по жизни, оставляя позади лишь развалины как следы наших собственных ошибок.
Они быстро шли сквозь беззвучную ночную тьму. Джавра, задумчиво насупив брови, двигалась огромными стремительными шагами, и Шев, чтобы не отставать, приходилось почти бежать вприпрыжку.
– В таком случае чем же мы, по-твоему, занимались в прошлом году?
– Ну… так… мы… – Шев задумалась. – Я тебе вот что скажу: так дальше продолжаться не может!
– Понятно. В таком случае мы отдаем Тумнору его драгоценный камень, забираем обещанные деньги, расплачиваемся с нашими игорными долгами…
– Твоими игорными долгами.
– И что потом? Оседаем здесь и пускаем корни? – Джавра дернула рыжей бровью, словно указывая на обшарпанные домишки, мусор, валявшийся прямо на улице, смердящего рыбой нищего, который выкашливал больные легкие, скрючившись в открытой двери.
– Ладно, убедила. Двинемся дальше.
– И что же на сегодняшний вечер останется у нас позади? Джавра дернула головой назад, в ту сторону, откуда они пришли. – Ты считаешь, что это можно назвать развалинами?
– Я назвала бы это… – Шев запнулась, задумавшись, долго ли еще удастся уклоняться от беспощадного взгляда правде в глаза, – серией неудач.
– А по мне, так это больше похоже на развалины. Ведь если у дома обрушился фасад, его вполне можно назвать развалинами, верно?
Шев в очередной раз оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что за ними никто не следит.
– Полагаю, какой-нибудь злопыхатель мог бы и так сказать.
– В таком случае, Шеведайя, не сочти за труд объяснить мне, чем же твой путь отличается от моего, если не считать того, что в твоем случае мы уйдем из города, имея меньше денег.
– Но и врагов у нас будет меньше! Мне страшно надоело, что в любой поганой дыре, через которую нам доводится проходить, мы, словно кролик кучу катышков, оставляем новую кучу врагов! А что если мне рано или поздно вновь понадобится залезть в одну из этих поганых дыр? И повсюду эти окаянные враги. Знаешь ли, я по ночам просыпаюсь вся в поту!
– Это от острой еды, – сказала Джавра. – Я ведь то и дело предупреждаю тебя: следи за диетой. А враги – это хорошо. Если есть враги, значит, ты… производишь впечатление.
– О да, ты очень даже производишь впечатление; я этого никогда не стала бы отрицать. Вот и нынче вечером ты произвела на этих пацанов прямо-таки сокрушительное впечатление.
Джавра оскалила в улыбке оба ряда белых зубов и с таким звуком, будто дверью хлопнула, стукнула покрытым шрамами кулаком по мозолистой ладони.
– Это уж точно.
– Но, Джавра, я ведь воровка, а не… не то, что ты. Мне вроде как полагается держаться незаметно.
– Ах! – Джавра снова вздернула ту же самую рыжую бровь и посмотрела искоса на Шев. – Потому-то ты и ходишь в черном.