Максим напоминает мне юного Гордона Мэттью Томаса Самнера.
– Когда погружаешься в сон, сознание бодрствует, но уже не так активно. Ты просто становишься сторонним наблюдателем своих мыслей. Некоторые люди в таком состоянии полусна-полубодрствования способны слышать слова, музыку, видеть картины… Некоторые из них умело этим пользуются, создавая что-то, по мнению окружающих, принципиально новое.
Максим замолчал. На семьдесят восемь процентов взгляд честный. Я бы сказала, честно-печальный.
– А ты этим пользуешься?
– Нет, – спокойно отвечает мой собеседник. – Потому что в основном это – картины катастроф. Как только закрываю глаза, включается это «слайд-шоу».
Картины, которые видишь впервые.
Музыка, с которой не знаком.
Интересно, как это объясняет наука?
Зачастую она просто расписывается в своем бессилии, но делает это настолько завуалированно, что в дураках всегда остаешься ты – автор «бредовых идей» и «вымысла».
В воздухе повисает тишина, и я почти физически ощущаю ее солоновато-металлический привкус. Редеющие лучи солнца пробиваются через облако вблизи горизонта. Приплывшее неведомо откуда, оно тянется, словно бельевая резинка.
Мы сидим на крыше и молча смотрим на закат. Отсюда видно, как в соседнем квартале суетятся автомобили. Люди – неугомонные участники Великого забега на длинной дистанции – мелкие точки на фоне остывающего асфальта.
Ветер, совсем чистый, свободный от едких примесей, кружит над крышей, невидимыми крыльями хлестая по лицу.
– Мне пора, – говорю я и направляюсь к лестнице.
Максим остается на крыше.
G
Дома меня ожидал сюрприз. Точнее, премилые близнецы. Малышня появилась в нашем жилище благодаря корпоративной вечеринке их родителей.
Мальчишек привез их отец, сказав, что няня придти не смогла. Куда после этого отправилась мои предки, неинтересно. Судя по тщательному отбору нарядов, явно не на дружеские посиделки у костра.
Впервые увидев детей отцовского товарища (те вместе служили), я даже растерялась: они совершенно одинаковые! Мама торопливо назвала имена и тут же скрылась за порогом.
Имиджем ребят, судя по всему, занимается один и тот же стилист, лишенный фантазии штамповщик. Я оглядела обоих в надежде отыскать хоть малейшее отличие, но безрезультатно.
– Кто из вас Альберт, а кто Яша? – спрашиваю пятилеток.
– Яков, – важно заявляет тот, что справа, и кивает в сторону второго, – Альберт.
– Отлично, – говорю, – но чтобы не путаться придумаем опознавательные знаки. В голову не пришло ничего другого, кроме как повязать на запястье Яши красную нитку, а Альберта – зеленую. Вот так проблема разрешилась.
О профессии педагога, а тем более няньки, честно говоря, я мечтаю меньше всего.
Я в ступоре.
Никогда еще мне приходилось развлекать малышню.
Пытаюсь найти подход:
– В какие игры вы любите играть?
Мы как угорелые носимся по квартире, подражая различным птицам и зверям; строим шалаш из подушек и стульев; наконец, я показываю им некоторые достаточно незамысловатые элементы паркура, предварительно заключив «договор о неразглашении». Мальчишкам нравится: похоже, они принимают все это за шпионскую игру.
– Для пущей секретности, – объясняю я, – придумаем себе прозвища.
Теперь лев, акула и пантера мирно потягиваю абрикосовый нектар на кухне. Время от времени я рассказываю анекдоты. Не самые пошлые, конечно, но детям нравится.
Кажется, я начинаю различать ребят, не прибегая к помощи ниток. У Яши несколько меланхоличный вид, чего не скажешь о его брате. Но оба имеют тенденцию произносить слово «черепашка» с дополнительным слогом, в результате чего получается что-то вроде «чекрепашка».
– Хочу писать, – заявляет владелец алой повязки.
– ОК, кто-нибудь еще желает отлить?
После такого количества напитка по нужде захотелось всем.
Мы выстроились у двери в «уборную» в порядке живой очереди. Самым терпеливым из нас и как следствие последним оказался Яков.
Мои родители вернулись в одиннадцать, предки близнецов – за полночь.
Отец выглядит уставшим, аналогичное состояние и у меня. Но, несмотря на насыщенный вечер, он переодевается в домашнюю одежду и запирается в своем кабинете, не обращая внимания на недовольство мамы. Основываясь на многолетнем наблюдении, предвижу следующее: он сидит там до трех часов утра за компьютером, заваленный книгами, литрами поглощая кофе. Просто так войти в его логово невозможно. Если тебя нет в списке приглашенных, стой за дверью – хозяин квартиры слишком занят, чтобы принимать гостей.
В отличие от папы, который страдает бессонницей, я плетусь в свою комнату, на ходу стягивая с себя одежду, и проваливаюсь в глубокую-преглубокую яму под названием «сон».
H
Чувств нет.
Эмоций тоже.
Тогда что есть?
Я сверлю глазами темноту спальни и не нахожу ответа ни на один мучающий меня вопрос. Отчаянные попытки нащупать ту нить, которая соединяет разум и душу, ни к чему не приводят. Я снова упираюсь в стену из бессмысленности и тишины. Стучусь в закрытую дверь, которая, как мне кажется, никогда не отворится. Просто некому это сделать.
Временами кажется, что я превращаюсь в робота. Тело, разумеется, по-прежнему выглядит человеческим, а внутри царит нерушимая гармония, добытая путем отказа от неотъемлемых атрибутов homo sapiens – эмоций и чувств.
Люди часто путают эти два понятия, когда стремятся выразить словами то, что испытывают. Я, например, сравнительно недавно сумела провести четкую грань между ними. Эмоция… ну, в общем, понятно, что это такое. А вот чувство, выражаясь простым языком – ощущение значимости кого-то или чего-то. Вычитала в какой-то книжке, сама бы ни за что не разобралась.
Я теряю и то и другое (в смысле эмоции и т.д.)
Я тихо напеваю знакомую мелодию, словно шарманка, едва расставляя ударения в словах.
В детстве сестра пугала меня бабайками и барабашками. И я, наслушавшись неумело сочиненных небылиц из уст Алины, подолгу не могла заснуть. Лежала в коконе из одеяла, откуда торчал только нос. Становилось не так страшно, зато очень жарко.
Однажды мне довелось стать свидетельницей и активной участницей такой ситуации. Четырехлетняя девочка, а точнее – моя кузина не могла переступить порог темной комнаты, чтобы взять оттуда свои игрушки. В тот момент я оказалась рядом и наблюдала за ее действиями со стороны. Всякий раз, переступив через порог, она беспокойно оглядывалась и быстро возвращалась в прихожую.
– Пойдем со мной, – просит она, и мне становится ясным то, что не позволяет ей исполнить задуманное.
Страх. Причем, искусственно посаженный в плодородную почву детской души и регулярно поливаемый, благополучно возросший до размеров паники.
– В чем дело? – интересуюсь я.
– Там бабайка, – объясняет ребенок, указывая на соседнюю комнату.
В голове возникает единственно разумное решение.
– Послушай, – говорю я, глядя ей в глаза, – бабаек на самом деле нет. Их придумали для того, чтобы человек боялся и чувствовал себя маленьким и беззащитным. А раз в темноте никого нет, зачем испытывать страх?
Девочка, внимавшая моим доводам, задумалась, а спустя минуту шагнула в сумерки детской. До выключателя она не доставала, да и мрак был не таким уж непроходимым. Я решила не зажигать свет, предоставляя сестре возможность преодолеть барьер страха.
С возрастом приходит осознание ошибок как своих, так и чужих. С годами становится понятно то, что вызывало бурный протест на заре жизни.
Я выявляю все больше и больше ошибок в своем воспитании. Иногда я сама себе кажусь некой экспериментальной моделью, бета-верисией программы. Впрочем, я не могу судить своих родителей за упущения, распространенные во многих семьях.
На кухне дым коромыслом – мама сует в рот сигарету за сигаретой. Позже она будет ругать мою сестру за то, что та унаследовала, или «набралась» – как говорит мама, дурную привычку. Разумеется, сестра даже не обратила внимания. И топор вешать можно уже в квартире на Ленинской, в которой Алина проживает со своим женихом.
Подвешенная на нити равновесия, я изучаю пространство перед собой и ощущаю свою отстраненность от всего, что можно было бы именовать «реальность».
Нет ни горя, ни радости.
Нет ничего.
Силы неизбежно покинули тело, и я засыпаю.
Проваливаюсь в неведомую, но такую уютную темноту.
Сколько бы времени не длилось безмыслие сна, неизбежно наступит пробуждение.
Проснувшись, я пытаюсь найти хоть какое-нибудь захудалое и, скорее всего, бесполезное объяснение сложившейся ситуации.
Тщетно.
Так начинается утро третьего мая: с пустых души и желудка.
I
Кто-то что-то говорит. Слова проносятся мимо, не задевая в душе ни одной струны. Я слышу их, осознаю, но не реагирую. Грубость или вежливость, не имеет значения. Мир настолько однообразен… нет, вы даже не представляете. Резкая смена кадров бывает только в кино.
Тело передвигается автоматически, без участия разума. Таков ли он, предвечный покой?
Одноклассники решают важные проблемы: все-таки выпускной бывает раз в жизни. Впечатление такое, что из знаков препинания в моем распоряжении остались лишь точка и запятая.
– Ты где?
Передо мной предстает Илья. Кудрявая шевелюра садится рядом на подоконнике.
– Следующая тренировка когда?
– Не знаю, – отвечаю я равнодушно.
Илья пытается завести беседу, но в отношении робота это – практически невыполнимая задача. Поэтому, помолчав немного, он возвращается к остальным.
Констатирую факты.
Анализирую происходящее.
Позже прохожу мимо кучки дерущихся мальчишек во дворе.
Констатирую факт.
Думаю, писатель из меня получился бы.
Достаточно циничная профессия.
«Настоящие писатели интересуется только собой!«
2
Задворки памяти очищаются сами собой, я не прилагаю ни малейшего усилия для обновления жизни. Я плыву по реке, застряв посередине брода.
Закрываю за собой дверь, а из отцовского кабинета доносится мамин голос.
Разъяренный голос моей родительницы.
Я невольно прислушиваюсь, но не могу разобрать ни слов, ни, тем более, смысла ее речи. Но, как бы то ни было, за семнадцать лет я научилась не обращать внимания на их разборки. Просто позволяю им уладить все между собой, всячески избегая своего попадания в эпицентр событий.
Дети своих детей.
Родители своих родителей.
Переодевшись в шорты и футболку, я в надежде отвлечься от действительности уставляюсь в ящик.
Кофе без кофеина.
Новости без политики.
На другом канале – кофе с политикой, т.е. ну, вы понимаете.
Я воспринимаю падающую на меня лавину информации, пропуская ее через себя, не обнаруживая остатков. Информация, конечно, до меня дошла, но не вызвала абсолютно никакой реакции. И когда это меня утомляет, без сожалений вырубаю телик.
Незаметно дома воцаряется тишина, слышно, как мурчит пригревшийся на моих коленях кот Бублик. Теперь, когда страсти улеглись, я отправляюсь на кухню. Все дело в том, что я никогда не ем в напряженной обстановке.
Спагетти еще не успели остыть, и я принимаюсь за трапезу, не дожидаясь остальных членов семьи. Мой организм требует пополнения запасов энергии, разум не требует ничего.
Перед тем, как взяться за уроки я звоню Ольге и наговариваю на автоответчик – «Буду в шесть». Остальное – дело техники: если в течение получаса подруга не ответит, встреча отменяется. А если встретиться не удастся, рассуждаю я, придется штурмовать алгебру в одиночку.