Пространство и Бытие. Сборник статей - Гимадеев Р. А. 4 стр.


Соединение этого подхода с идеей структурирования информации на основе элементарных структур сознания, позволяет продвинутся дальше, превращая всю сферу творческой деятельности человека в объективную базу данных свидетельствующих о его развитии. Поскольку формирование пространственных представлений происходит на бессознательном уровне, то эти представления объективным образом и наиболее полно отражают уровень развития человека, позволяют делать обоснованные выводы о скрытых процессах сознания, его мотивациях и намерениях. Концепция Шпенглера подчас создает ощущение циклической бесперспективности исторического движения. Переход на микроуровень элементарных структур сознания, обнаруживает в этом движении цель – целостность как личностное развитие, разворачивающееся на все более высокие социальные уровни.

Уникальность структурирования информации выражается не только в характере мировоззренческой картины, но и в специфике форм продуктов творческой деятельности, во всех без исключения областях. И здесь шпенглеровский символизм пространства оказывается поистине пророческим: пространство становится «знаком и выражением самой жизни, изначальнейшим и мощнейшим из всех ее символов»[17]. Что с неизбежностью открывает широкую возможность для научно-обоснованных прогнозов, формирует базу для построения онтоистории. Здесь пространство обнаруживает новые связи сознания с проблемой бытия.


Пространственный подход к наукам о человеке и обществе позволяет перевести последние на новый уровень, поставить вровень с естественнонаучным знанием. Как мы говорили выше, целостность научной картины мира есть следствие целостности мышления исследователей, и в этом смысле физики мало чем отличаются от лириков. Новый уровень целостности должен породить в гуманитарной сфере результаты близкого качества к точным наукам, а как это будет реализовано на практике, покажет время. Главная задача сейчас, чтобы пространство было введено в активный научный оборот и стало бы основанием для рассмотрения самых различных аспектов бытия.

Современные науки об обществе лишены понятийного аппарата, соответствующего реалиям современного мира. Прямым следствием такого положения дел является ситуация, которую в одном из своих докладов Римский клуб охарактеризовал как «неосознанность происходящего». Иными словами, в современном быстро меняющемся мире науки, призванные описывать развитие событий и предсказывать их, оказываются не просто не состоятельными, но нередко фальсифицируют рассматриваемую ситуацию, скрывая в большее мере, нежели проясняя ее. Зато какой простор открывается в этом случае для манипуляций сознанием! А это есть база для информационных войн. Та легкость, с какой может быть навязана модель, не просто не соответствующая реальности, но саморазрушительная для принявших ее, мы узнали на собственном опыте в 90-е годы прошлого века. Сегодня мы наблюдаем за тем же, но с еще более разрушительными результатами, на примере Украины и Западной Европы.

Генетическая беда современных социально-гуманитарных наук заключается в том, что они оформились в действующем виде во второй половине XIX – двух первых десятилетиях XX-го веков, а с тех пор мир изменился радикально. Более того, фундаментальным основанием, определяющим целостность создаваемой картины, является категория «время». В XXI веке надо иметь новое знание об обществе, мире и человеке. Это принципиальное условие обеспечения не просто положительных результатов в условиях информационного общества, но, буквально, выживания. Сегодня знание является важнейшим стратегическим ресурсом. Фундаментальное знание – есть критический ресурс, который в условиях современного мира сопоставим, без преувеличения, только с обладанием ядерным оружием. В условиях быстро развивающегося мирового кризиса, перестройка знания представляет собой жизненно важную задачу. Тот, кто создаст это новое знание, тот получит большие шансы на будущее.

Новое знание, адекватное текущей ситуации, может быть обеспечено только благодаря его целостности, которая определяется базовой категорией, на основании которой ведутся исследования. А такой категорией является пространство. Пространственный подход позволяет эффективно объединять в рамках одного проекта различные научные дисциплины, технологии и элементы культуры. Такой подход способен генерировать собственные социальные, экономические и политические реалии. С формальной точки зрения пространственный подход стимулирует выработку нового типа мышления.

В заключение, мы можем констатировать, что сама ситуация неумолимо подталкивает нас к быстрейшим переменам. Пример естественных наук, о котором мы говорили в первых строках, со всей очевидностью указывает направление дальнейшего движения. М. Хайдеггер на закате своих дней высказывал сожаление по поводу того, что не уделил вопросу пространства достаточного внимания. К сожалению, переменам традиционно противостоит инерция сознания. Так что проблема «введения в пространствоведение» оказывается в большей степени психологической, нежели методологической. Прежде всего необходимо преодолеть себя, чтобы понять; и поняв, эффективно создавать новую практику бытия.

Библиография

Вартофский М. Репрезентация и научное понимание. – М.: Прогресс, 1988.

Каку М. Гиперпространство: Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение. Пер. с англ. – 2-е изд. – М.: Альпина нон-фикшн, 2015.

Кипра Ф. Дао физики. – СПб.: ОРИС, 1994.

Леонтьев А. Н. Личность как предмет психологического исследования // Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. – М.: Смысл, 2004.

Сторожук А. Ю. К вопросу о происхождении представлений о пространстве // Философия науки. № 1 (32) 2007.

Филиппов А. Ф. Социология пространства. – СПб.: Владимир Даль, 2008.

Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. В 2 т. Т. 1: Гештальт и действительность. – М.: Мысль, 1993.

Ясперс К. Общая психопатология. – М.: Практика, 1997.

Теоретические работы

Парадигма пространственной многомерности[18]

I

Современный уровень развития понятия социальное пространство в значительной мере определяют работы П. Бурдье, который исходил из возможности представить социальный мир в форме многомерного пространства, построенного по принципам дифференциации и распределения, сформированным совокупностью действующих свойств. В рамках своей концепции Бурдье ввел понятие агент, как альтернативу понятиям субъект и индивид, используемых в структуралистском и феноменологическом подходах, соответственно. Бурдье наделил агента таким важным свойством как габитус, выполняющим функцию посредника между объективными структурами и индивидуальными действиями, являясь одновременно результатом интериоризации внешних условий и средством экстериоризации бессознательных схем восприятия и действия, осуществления индивидуальных практик.

Агентов и группы агентов Бурдье определял по их относительным позициям в пространстве. Агенты наделены свойствами, которые придают их обладателям силу, влияние и власть[19]. Последние понимаются в самом общем виде – как способность добиваться результатов. В объективированной форме эти свойства выполняют функцию капиталов, которые выступают как центры силы. Таким образом, социальное пространство, в интерпретации Бурдье, можно описать «как поле сил, точнее, как совокупность объективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и несводимы к намерениям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям»[20]. Подобная трактовка позволяет дифференцировать социальное пространство по различным категориям. Универсальность характера сил, на которую указывал еще Флоренский[21], а также качественное разнообразие капиталов позволили Бурдье ввести понятие полей, которые в совокупности и составляют социальное пространство. От «основного» социального пространства поля отличаются только суженной типологией действующих в них сил, и потому нередко называются субпространствами, чем подчеркивается общность их природы. Такое строение социального пространства дало Бурдье основания предполагать возможности комбинации нескольких полей агентами, что соответствует различным вариантам срезов при анализе многомерного куба сложной информации.

Действительно, с одной стороны, П. Бурдье представил социальное пространство, как до него П. Сорокин[22], в виде, многомерного куба, в котором вместо положений рассматриваются капиталы, выступающие как центры силы. Поля в этом случае, фактически, являются сечениями или срезами такого многомерного куба по различным переменным, в качестве которых выступают, прежде всего, различные категории (включая культуру), которые Бурдье рассматривал как экономические понятия, подчиняющиеся правилам рынка. Но, с другой стороны, в концепции Бурдье, социальное пространство не является некоей «теоретически оформленной пустотой», в которой обозначены координаты агентов. Агенты, как тела и биологические индивиды, «занимают место». Это место, topos, может быть определено двояко: либо абсолютно, т. е. как локализация, в которой находится агент или предмет, где он существует, «имеет место»; либо – относительно, релятивно, как положение, ранг в порядке. Занимаемое место в таком случае, согласно Бурдье, может быть определено как площадь, поверхность и объем, который занимает агент или предмет: агенты «занимают» определенное пространство, а дистанция между их позициями – это тоже не только социальное, но и физическое пространство. В результате, социальное пространство представляет собой воплотившиеся физически социальные иерархии и классификации.

Социальное и физическое пространства, подчеркивал П. Бурдье, невозможно рассматривать в «чистом виде» – независимо друг от друга: «…Социальное деление, объективированное в физическом пространстве, функционирует одновременно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура [выделено мной – Д. М.]»[23]. Если физическое пространство определяется по взаимным внешним сторонам образующих его частей, то социальное пространство определяется по различению позиций, которые его образуют – как структура социальных позиций.

Физическое пространство Бурдье понимал как социальную конструкцию и проекцию социального пространства, как социальную структуру в объективированном состоянии, как объективацию «прошлых и настоящих социальных отношений»[24]. Тем не менее, на уровне макросоциологических процессов, понимаемое таким образом физическое пространство обращается в абстракцию, редуцируясь, как говорил сам Бурдье, в физическую географию. В итоге, физическое пространство может рассматриваться либо как территория, либо как пустое местоположение материальных объектов – в классическом естественнонаучном смысле.


Подход П. Бурдье получил развитие в работах отечественных исследователей. Так А. Ф. Филиппов определяет социальное пространство как «порядок социальных позиций, например, статусов, сосуществующих таким образом, что занятие одной позиции исключает занятие другой»[25]. Так же, как и Бурдье, Филиппов сближает физическое и социальное пространства, полагая, что на первое проецируется принцип распределения и соотнесения социальных позиций. Тем самым, физическое пространство вновь представляется производным от пространства социального. Так же, как у Бурдье, этот вывод вытекает из рассуждений в рамках уровня микросоциологии, откуда следует, что социология пространства имеет дело с «пространством тел»[26]. В качестве пространства, в этом случае, понимается «все, что входит в пределы наглядного созерцания [выделено мной – Д. М.]»[27]. Это принципиально важный, на наш взгляд момент, позволяющий выявить специфику подхода, которая остается не высказанной автором. Далее Филиппов констатирует, что «здесь перемещения и движения тела сопряжены с дорефлексивным и притом столь же социальным, сколь и „натуральным“ представлением пространства [выделено мной – Д. М.]»[28]. Подобный – микросоциологический – подход, по мнению Филиппова, «облегчает объяснение квазинормативной (точнее, более фундаментальной, нежели нормы) значимости пространственных классификаций. Но это объяснение работает лишь для обозримого пространства и при отсутствии рефлексии [выделено мной – Д. М.]»[29]. Необходимо обратить особое внимание на связь «пределов наглядного созерцания» или «обозримого пространства» с «дорефлексивным» представлением пространства, как условия «работы объяснения». В этой связи требуется сделать некоторое разъяснение.

Дело в том, что в данном контексте речь идет об эффекте ближней зоны, который фактически никак не учитывается в современных исследованиях пространства в рамках философии и социологии. На этот эффект восприятия пространства обратил внимание академик Б. В. Раушенбах в ходе выполнения космических программ, и проведенный им комплексный анализ обнаружил, что различия между ближней и дальней зонами определяются психофизиологией человека. Достаточно сказать, что на небольших расстояниях человек видит в слабой обратной перспективе, в то время как на больших – в прямой. Еще Э. Мах не только указывал на существование ближней зоны, но и фактически точно назвал размеры: «Зрительное пространство скорее похоже на построения метагеометров, чем на пространство Евклида. Оно не только ограниченно, но кажется имеющим весьма тесные пределы. Один опыт Платона показывает, что последовательный зрительный образ не увеличивается уже заметно, если проецируется на поверхность, постепенно отступающую от глаза далее 30 метров расстояния»[30]. Эффект ближней зоны объясняет, почему в традиционной культуре шаман может залезть по дереву на небо, а боги, жившие на Акрополе, действительно представляли собой небожителей – в обоих случаях «высота неба» совпадает с радиусом ближней зоны, в которой была сосредоточена жизнь. Следует обратить внимание также на то, что «пространство», как самостоятельный феномен, на небольших расстояниях не воспринимается, для него нужен навык дальновидения. Тем самым разговор о «пространстве» применительно к ближней зоне, представляющей собой совокупность разрозненных предметов, оказывается некорректным. «Дорефлексивное» представление составляет специфику мыслительных механизмов, ответственных за восприятие ближней зоны.

Таким образом, пределы «наглядного созерцания», о котором говорит Филиппов, совпадают с ближней зоной, ограничивающей жизнедеятельность традиционного общества, а также большинства людей в период истории Древнего мира. Потому для них характерны «абсолютно социальная» форма бытия и «натуральное» представление пространства. Показательно, что к примеру Древней Греции обращались и П. Бурдье, и М. Хайдеггер. И в этой связи следует вспомнить О. Шпенглера, который определял древнегреческую картину мира как точечную[31].

В сложившейся ситуации А. Ф. Филиппов вынужден констатировать, что понятие «социальное пространство» утрачивает глубину и контекстуальный характер, переходя в разряд абстрактных социологизмов, не отражающих сущностные тенденции социальной реальности. В стремлении разрешить эту проблему, он предпринимает попытку расширить социологический подход за счет понятий, заимствованных из других социальных и гуманитарных наук, включающих социальную психологию, социальную географию, семиотику, социальную антропологию. Здесь имеются в виду территория, личная территория, исключительность пространства, область манипуляций, практическая схема, место, регион, локал и проч. Но эта попытка только усугубляет ситуацию и увеличивает трудности понимания социального пространства.

Назад Дальше