Пленники и перебежчики приносили из города вести, приводившие в ужас Иосифа, чьи родители все еще оставались в стенах осажденного Иерусалима. Даже у воинов на стенах закончились запасы пищи, и они также начали преследовать, обыскивать и расчленять совсем немощных и мертвых в поисках золота или еды, блуждая повсюду “с широко разинутыми ртами, как бешеные собаки”. Они ели навоз домашних животных, кожу, которую срывали со своих щитов, варили кожаные пояса, башмаки, набивали рты сухим сеном. Некая богатая женщина по имени Мария, потеряв все свои деньги и лишившись съестных припасов, настолько обезумела от голода и злобы, что умертвила собственного сына, “изжарила его и съела одну половину, другую половину прикрыла” и оставила про запас. Запах жареного мяса распространился по городу, мятежники почуяли его и вторглись в дом. Но даже эти отъявленные головорезы ужаснулись при виде наполовину съеденного детского тела и удалились “в страхе и трепете”.
Шпиономания и безумие завладели Священным городом – так он именовался на иудейских монетах. Сумасшедшие шарлатаны и призывавшие к непрестанной молитве проповедники бродили по улицам, суля освобождение и спасение. Иерусалим был, по словам Иосифа, подобен дикому зверю, обезумевшему от голода и готовому пожрать собственную плоть.
В восьмую ночь месяца ава Тит удалился в свою палатку, приказав легионерам затушить огонь, вспыхивавший повсюду, куда достигало расплавленное серебро обшивки ворот. Но защитники города напали на римских пожарных. Римляне, поначалу отступившие под их натиском, затем все же оттеснили евреев во внутренний двор Храма. Один из легионеров, “точно по внушению свыше, схватил пылающую головню и, приподнятый товарищем вверх, бросил ее через золотое окно, которое вело в окружавшие храм помещения с северной стороны”. Иудеи, завидев, как пламя пожирает Святая святых, “подняли вопль, достойный столь рокового момента, и ринулись на помощь Храму, не щадя сил” и своих жизней. Но было слишком поздно. Повстанцы вновь забаррикадировались во внутреннем дворе и оттуда взирали на огонь в молчаливом ужасе.
Тит находился всего в нескольких метрах от пожара, в руинах крепости Антония. Когда ему доложили о происходящем, он сразу вскочил с ложа и “бросился к Храму, чтобы прекратить пожар”. Его сопровождали Иосиф и, возможно, Агриппа с Береникой. А следом спешили тысячи римских солдат – все “переполошенные происшедшим”. Пламя неистовствовало. Иосиф утверждает, будто Тит снова приказал тушить пожар, но у этого историка-коллаборациониста были все основания оправдывать своего покровителя. Как бы там ни было, к небу возносились вопли, пожар бушевал, а римские солдаты помнили, что по законам войны город, столь долго и упорно сопротивлявшийся, должен быть отдан им на разграбление.
Они делали вид, что не слышат приказов Тита, и кричали своим товарищам, стоявшим в передних рядах, чтобы те бросали еще больше огня в Храм. Солдаты были настолько увлечены происходящим, что многих из них затоптали свои же или они задохнулись среди дымящихся развалин, жаждая мщения и золота (которого римляне в результате награбили столько, что после падения Иерусалима оно вдвое упало в цене в восточных провинциях империи). Тит, не в силах остановить пожар и, наверное, уже предвкушая окончательную победу, прошел по горящему Храму и вошел в Святая Святых. Даже первосвященнику дозволялось вступать сюда только раз в год, и ни один чужестранец не осквернял святости этого места с того момента, как в 63 году до н. э. сюда вошел Помпей, покоритель Иерусалима.
Теперь и Тит “вступил в Святая Святых и обозрел его внутренность. Он нашел все гораздо более возвышенным, – пишет Иосиф, – чем та слава, которой это место пользовалось у чужестранцев, и нисколько не уступающим восхвалениям и высоким отзывам туземцев”. Тогда Тит приказал своим центурионам наказывать солдат, продолжавших поджигать Храм, но их “гнев и ненависть к иудеям и пыл сражения превозмогли даже уважение к цезарю”. И когда адское пламя взметнулось уже в Святая Святых, сопровождавшие Тита настояли, чтобы он удалился в безопасное место. “И никто уже не препятствовал стоящим снаружи солдатам поджигать”.
Побоище продолжалось и в огне. Ошеломленные, изголодавшиеся, потерянные и отчаявшиеся жители Иерусалима бродили по горящим галереям. Тысячи людей – и мирных жителей, и вооруженных повстанцев – собрались на ступенях жертвенника, готовые дать последний безнадежный бой или просто умереть. Хмельные от ярости и близкой победы легионеры перерезали всех, и учиненная бойня напоминала массовое жертвоприношение: вокруг алтаря грудой лежали тела мертвых, и кровь текла рекой по его ступеням. Десять тысяч евреев погибли в пылающем Храме.
Трескавшиеся камни и горевшие деревянные балки производили звук, напоминавший протяжные раскаты грома. Иосиф описывает гибель Храма:
“Треск пылавшего повсюду огня сливался со стонами падавших. Высота холма и величина горевшего здания заставляли думать, что весь город объят пламенем. И ужаснее и оглушительнее того крика нельзя себе представить. Все смешалось в один общий гул: и победные клики дружно подвигавшихся вперед римских легионов, и крики окруженных огнем и мечом мятежников, и смятение покинутой наверху толпы, которая в страхе, вопя о своем несчастье, бежала навстречу врагу; со стенаниями на холме соединялся еще плач из города, где многие, беспомощно лежавшие, изнуренные голодом и с закрытыми ртами, при виде пожара собрали остаток своих сил и громко взвыли. Наконец, эхо, приносившееся с Переи и окрест лежащих гор, делало нападение еще более страшным. Но ужаснее самого гула была действительная участь побежденных. Храмовая гора словно пылала от самого основания, так как она со всех сторон была залита огнем, но шире огненных потоков казались лившиеся потоки крови, а число убитых больше убийц”.
Храмовая гора – одна из двух гор иерусалимских, та, на которой царь Давид в свое время поместил Ковчег Завета, а его сын Соломон построил Первый Храм, – была со всех сторон охвачена огнем; под мертвыми телами не было видно земли. Солдаты ступали прямо “по грудам мертвецов”. Священники еще пытались сопротивляться, а некоторые бросились в огонь и сгорели вместе с Храмом. Римляне, видя, что внутренний храм уже разрушен, рыскали в поисках золота и драгоценной утвари и, вне себя от возбуждения, спешили вынести добычу, пока огонь окончательно не поглотил здание.
Когда внутренний двор выгорел и начал заниматься рассвет нового дня, уцелевшие повстанцы все же прорвались через римские укрепления в лабиринт внешних дворов, некоторым даже удалось укрыться в городе. Римляне в ответ пустили конницу, “убивая иудеев на пути несметными массами”, а затем подожгли сокровищницу Храма, где хранилось бесчисленное множество серебряных монет – храмовый налог, который обязаны были платить все евреи, проживавшие на огромном пространстве от Александрии до Вавилона. Сокровищница находилась в женском дворе Храма, где собрались шесть тысяч женщин и детей: их привел сюда некий лжепророк, велевший им ждать в Храме “знамений вашего спасения”. Легионеры подожгли галерею, окружавшую двор, и все эти несчастные сгорели заживо.
Римляне водрузили своих орлов на Храмовой горе и в присутствии Тита совершили благодарственные жертвоприношения своим богам, приветствуя своего военачальника почетным титулом imperator – “властитель”.
Несколько священников все еще скрывались подле Святая Святых. Двое из них бросились в огонь и сгорели заживо, а один вымолил себе помилование, выдав римлянам храмовые сокровища – два золотых светильника и “много другой утвари, употреблявшейся при богослужении… облачения и пояса священников, массу пурпура и шарлаха… много корицы, кассии и других благовонных веществ, из которых каждый день составлялась смесь для воскурения Богу”. Когда же, изнуренные голодом, сдались и остальные священники, Тит приказал их казнить со словами: “Жрецам подобает погибнуть вместе со своим храмом!”
Иерусалим был (и до сих пор остается) городом подземных туннелей. И уцелевшие повстанцы растворились в подземельях, сохраняя при этом контроль над Сионской крепостью (Нижним Городом) и Верхним городом на западном холме. Титу потребовался еще месяц, чтобы окончательно покорить Иерусалим. Когда же город наконец пал, римляне со своими сирийскими и греческими союзниками “устремились с обнаженными мечами по улицам, убивая беспощадно всех попадавшихся им на пути и сжигая дома вместе с бежавшими туда людьми”. С наступлением вечера кровавое побоище прекратилось, “огонь же продолжал свирепствовать и ночью”.
Тит провел переговоры с двумя предводителями повстанцев на мосту, перекинутом через долину, разделявшую Верхний город и Храмовую гору. Римский полководец обещал мятежникам жизнь, но те снова отказались сдаться. Тогда Тит приказал жечь и грабить Нижний город, в котором едва ли не каждый дом и так был наполнен мертвыми телами. Когда мятежники отступили во дворец и Цитадель Ирода, Тит построил осадный вал у стен Верхнего города, чтобы под его прикрытием сделать подкопы под стены. В седьмой день месяца элула, то есть в середине августа, римляне пошли на штурм. В конце концов евреи, сражавшиеся в подземных туннелях города под началом одного из своих вождей, Иоанна из Гисхалы, сложили оружие (самого вождя римляне пощадили, хотя и обрекли на вечное заточение). Другой вождь иудеев, по имени Шимон Бар-Гиора, вышел в белой тунике из подземного убежища под Храмом и был тут же закован в цепи; Тит “приказал сохранить его для триумфа, который имел в виду праздновать в Риме”.
Разграбив город, римляне начали методично разрушать его. Иерусалим исчез с лица земли, и время сохранило для нас леденящие свидетельства гибели города и горожан. Римляне не щадили ни старых, ни немощных: скелет женской кисти, найденный на пороге сгоревшего дома, свидетельствует о панике и ужасе, царивших в погибающем городе; пепел домов в Еврейском квартале дает представление об огненном аде, бушевавшем здесь. Две сотни бронзовых монет были обнаружены в лавке на улице под монументальной лестницей, ведущей к Храму: видимо, кто-то пытался в последние минуты перед гибелью спрятать свои сбережения.
Вскоре и сами римляне устали убивать. Уцелевших жителей Иерусалима согнали в женский двор Храма, и там римляне каждому определили его участь: тех, кто был схвачен с оружием в руках, убили на месте, крепких телом отправили в египетские рудники, молодых и красивых продали в рабство, иных отобрали на растерзание львам в цирковых зрелищах или предназначили для триумфального шествия в Риме.
Иосиф Флавий обнаружил среди несчастных пленников собственного брата и полсотни друзей, которых Тит по его просьбе освободил. Родители Иосифа, вероятно, погибли. Еще троих своих друзей Иосиф узнал среди распятых, но еще живых. Пораженный в самое сердце, он сказал об этом Титу, и тот приказал снять казненных с крестов и привести к ним врача. Но из троих выжил только один.
Тит решил, как когда-то Навуходоносор, сровнять город с землей, однако ответственность за гибель Иерусалима Иосиф возлагает прежде всего на мятежников: “Междоусобная война уничтожила город, а римляне уничтожили междоусобицу”. Разрушение Храма, самого внушительного и монументального сооружения Ирода Великого, было, вероятно, непростой инженерной задачей. Огромные тесаные камни Царского портика рухнули вниз на недавно вымощенную площадь; эта гигантская каменная груда была найдена спустя две тысячи лет на том же месте под многовековой толщей культурного слоя. Каменные обломки заполнили долину – ныне почти незаметную – между Храмовой горой и Западным холмом. Сполии, архитектурные детали и фрагменты Иродова Храма и разрушенного города I века, можно и сегодня увидеть в самых разных городских кварталах: эти камни снова и снова использовались всеми завоевателями и строителями Иерусалима – от римлян и арабов до крестоносцев и турок-османов – на протяжении более чем десяти столетий после Тита.
Никто не знает точно, сколько людей погибло при падении Иерусалима; древние авторы довольно беззаботно обращаются с цифрами. Тацит считает, что в осажденном городе было заперто 600 тысяч человек, а Иосиф Флавий утверждает, что их было больше миллиона. Но каково бы ни было точное число жителей и защитников Иерусалима, оно огромно, и все эти люди либо умерли от голода, либо были убиты или проданы в рабство.
Из Иерусалима Тит отправился в гости к Беренике и Агриппе в их столицу – Кесарию Филиппову (этот город находился на горном плато, которое сейчас называется Голанскими высотами). Там он “устраивал всякого рода зрелища, где множество пленников нашли свою смерть, частью в борьбе с дикими животными, большей же частью в поединках друг с другом, к которым их принуждали” победители. Затем покорителя Иерусалима чествовали на празднествах в цирке Кесарии Приморской, которые стоили жизни еще 2,5 тысячи пленных, убитых в ходе цирковых зрелищ. Еще больше евреев были преданы мученической смерти на потеху победителям в Бейруте. И наконец, Тит отправился в Рим, чтобы справить там триумф.
Тем временем его легионеры разрушили практически весь Иерусалим. Тит приказал оставить только часть обводной стены, чтобы разместить там гарнизон Десятого легиона, и три башни Цитадели Ирода, которые должны были “служить свидетельством для потомства, как величественен и сильно укреплен был город, павший перед мужеством римлян”. “Таков был конец этого великолепного, всемирно известного города”, – заключает Иосиф Флавий.
За пять столетий до этих событий вавилонский царь Навуходоносор полностью разрушил Иерусалим. Множество пленных было угнано в Месопотамию, и все же через 70 лет после этого евреи вернулись в город, а Храм был отстроен заново. Однако после погрома, учиненного римлянами, Храм так никогда и не будет восстановлен, а евреям, если не считать нескольких кратких периодов, не суждено было снова стать хозяевами Иерусалима еще без малого две тысячи лет. И все же в пепел этой ужасной катастрофы легли семена, из которых пророс современный иудаизм: именно этот погром превратил Иерусалим в святыню для христианства, а позже – для ислама.
Согласно одной из возникших гораздо позже раввинистических легенд, в самом начале осады иерусалимский раввин Иоханан бен Заккай приказал своим ученикам вынести себя из обреченного города в гробу – метафора рождения нового иудаизма, больше не опирающегося на культ жертвоприношений в Храме.
Иудеи, выжившие в Иудее и Галилее, а также большие еврейские общины, рассеянные в землях Римской и Персидской империй, оплакивали потерю Иерусалима и благословляли разрушенный город. Библия и устное предание заняли в иудаизме место Храма, но, согласно одному из преданий, Божественное присутствие (Шхина) на три с половиной года почило на Масличной горе, ожидая, не будет ли восстановлен Храм, прежде чем отлететь на небеса.