– Я говорила с ней по телефону. О том, как справиться с переживаниями. О том, чего от нас ожидают окружающие. Но это совсем не то же самое, что встретиться лично.
– И уж точно совсем не то же, что вместе печь кекс.
Сэм слегка толкает меня бедром и опять смеется. Какую бы проверку она мне ни устроила, мне удалось ее пройти.
– Теперь пора ставить их в духовку, – объявляю я и с помощью деревянной лопаточки выкладываю тесто на противень.
Сэм просто опрокидывает над ним миску, но промахивается, и ее тесто шлепается на стойку.
– Черт! – восклицает она. – А где я могу взять такую же плоскую штуковину, как у тебя?
– Лопаточку? Вон там.
Я показываю на шкафчик за ее спиной. Она с силой дергает ручку не того ящика. Запертого ящика. Моего ящика. Внутри что-то позвякивает.
– Что в нем?
– Не трогай!
Голос звучит немного сердито и гораздо более напугано, чем мне хотелось бы. Дрожащей рукой я проверяю ключ на шее, будто он каким-то волшебным образом мог найти путь к замку ящичка. Но он, конечно же, на месте, мирно покоится у меня на груди.
– Там рецепты, – говорю я, успокаиваясь, – хранилище моих самых страшных тайн.
– Прости, – отвечает Сэм, оставляя ручку ящичка в покое.
– Я никому их не показываю, – добавляю я.
– Конечно-конечно, я поняла.
Сэм поднимает вверх руки. Рукав куртки соскальзывает с запястья, полностью обнажая татуировку. Одно-единственное слово, начертанное черной тушью.
Выжить!
Буквы заглавные. Жирный шрифт. С одной стороны заявление, с другой вызов. «Только попробуй до меня докопаться», – говорит он.
Час спустя все недоделанные вчерашние капкейки блистают во всей красе, а на стойке остывают два кекса с тыквой и апельсином. Сэм оглядывает полученный результат с горделивой усталостью, белая полоска муки на ее щеке напоминает боевую раскраску.
– И что теперь? – спрашивает она.
Я начинаю раскладывать капкейки на массивных керамических блюдах. Их черные глазированные верхушки красиво смотрятся на бледно-зеленом фоне.
– Теперь будем ставить на столе натюрморты с капкейками и кексами и фотографировать их для сайта.
– Я имела в виду нас, – говорит Сэм. – Мы встретились. Поговорили. Что-то испекли. Это было чудесно. И что дальше?
– Смотря зачем ты сюда приехала, – говорю я, – действительно только из-за Лайзы?
– Разве этого недостаточно?
– Можно было просто позвонить. Или письмо написать.
– Я хотела увидеть тебя лично, – произносит Сэм, – узнав о том, что случилось с Лайзой, я захотела посмотреть, как ты.
– Ну и как я?
– Пока не могу сказать. Не поможешь мне?
Сэм стоит у меня за спиной, а я тем временем пытаюсь выстроить композицию с капкейками.
– Куинси?
– Да, мне тоскливо, устраивает тебя такой ответ? – восклицаю я, поворачиваюсь вокруг своей оси и смотрю ей прямо в глаза. – После самоубийства Лайзы мне тоскливо.
– А мне нет, – произносит Сэм, глядя на свои руки и выковыривая тесто из-под ногтей, – меня это бесит! Умереть вот так после всего, что она пережила? Я дико злюсь.
Хотя то же самое я вчера говорила Джеффу, по телу прокатывается волна раздражения. Я поворачиваюсь к своей экспозиции.
– Не злись на Лайзу.
– Я не на нее злюсь, а на себя, – отвечает Сэм, – за то, что никогда не пыталась с ней пообщаться. И с тобой. Может быть, тогда бы я…
– Смогла бы предотвратить беду? – спрашиваю я. – В таком случае, добро пожаловать в клуб.
Стоя по-прежнему к Сэм спиной, я отчетливо чувствую, что она опять сверлит меня взглядом. Но на этот раз холодный луч приглушает жар ее взгляда. Невысказанное любопытство. Больше всего мне хочется рассказать ей о письме, которое Лайза отправила мне незадолго до смерти. Переложив на плечи Сэм часть своей вины, вероятно, безосновательной, я испытала бы облегчение. Но ведь именно вина отчасти и привела ее ко мне. Я не собираюсь ее усугублять, особенно если она приехала совершить ритуал искупления грехов.
– То, что случилось с Лайзой, полный отстой, – говорит Сэм. – Понимая, что я, точнее мы, могли ей помочь, я чувствую себя последним дерьмом. Не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое.
– Я не такая, – говорю я.
– Да откуда тебе знать? Если тебе когда-нибудь понадобится помощь или вообще что-нибудь, скажи мне. И я тебе скажу, если что. Нам надо приглядывать друг за другом. Ты можешь рассказать мне, что там произошло. Ну, если захочешь.
– Не беспокойся, – говорю я, – у меня все в порядке.
– Вот и хорошо, – в ее словах звенит пустота, будто она мне не верит. – Рада слышать.
– Нет, правда. Дела с сайтом движутся успешно, Джефф офигенный.
– А я могу его увидеть, этого твоего Джеффа?
Это вопрос-матрешка, в нем таится еще несколько. Если я раскрою оболочку «Могу я увидеть Джеффа?», внутри окажется «Я тебе нравлюсь?», из которого выскочит «Мы подружимся?». В самой сердцевине скрывается главный вопрос: «Мы с тобой похожи?»
– Ну конечно, – говорю, отвечая сразу на все, – оставайся на ужин.
Наконец натюрморт готов: капкейки расположены под таким углом, что глазированные пауки полностью влезают в кадр. В качестве фона я использовала кусок ткани с незамысловатым узором в духе пятидесятых и винтажные фарфоровые тыковки с блошиного рынка.
– Миленько, – говорит Сэм, и по тому, как она морщит нос, я понимаю, что это не комплимент.
– В кондитерском деле все миленькое приносит деньги.
Мы стоим рядом и разглядываем экспозицию. Несмотря на все старания, в ней все равно что-то не то. Чего-то не хватает. Какой-то неуловимой искорки, которую я забыла добавить.
– На мой взгляд, слишком идеально и гладко.
– Нет, – отвечаю я, хотя она, конечно же, права.
Натюрморт вышел плоский и безжизненный. Все настолько безупречно, что капкейки кажутся муляжом. Они выглядят именно так: пластмассовая глазурь на выпечке из пенопласта.
– А что бы ты изменила?
Сэм задумчиво приближается к столу, касаясь указательным пальцем подбородка. И принимается за дело с неистовством Годзиллы, разрушающей Токио. Несколько тарелок пустеют и поспешно откладываются в сторону. Одна фарфоровая тыковка оказывается на боку, салфетка скомкана и небрежно брошена в самый центр композиции. Обертки трех капкейков сорваны и разбросаны по столу.
Глянцевая картинка превратилась в хаос. Как будто перед нами стол после развеселой вечеринки – шумной, суматошной, настоящей.
Это великолепно.
Я хватаю камеру и начинаю снимать, фокусируясь на изувеченных капкейках. За ними высится неровная горка тарелок, на их зеленом фоне пятнами выделяется черная глазурь.
Сэм хватает капкейк и отрывает зубами гигантский кусок. На пол сыплются крошки и капает вишневая начинка.
– Сфоткай меня.
Я застываю в нерешительности – по неизвестным ей причинам.
– В моем блоге нет фотографий людей. Только еда.
Я никогда не снимаю людей, для сайта или нет. Селфи в духе Лайзы тоже не делаю.
После той ночи в «Сосновом коттедже».
– Всего один раз, – настаивает Сэм, складывая губы уточкой, – ради меня.
Я неуверенно смотрю в видоискатель камеры и делаю глубокий вдох. Ощущение такое, будто смотришь в хрустальный шар, но видишь не будущее, а прошлое. Перед глазами на пороге «Соснового коттеджа» стоит Жанель, принимая вычурные позы со своими необъятными чемоданами. Раньше их сходство не бросалось мне в глаза, но теперь оно совершенно очевидно. У них разная внешность, но одинаковый душевный склад. Буйный, бесцеремонный, пугающе живой.
– Что-то не так? – спрашивает Сэм.
– Нет-нет, – я щелкаю затвором, делая один-единственный снимок, – все в порядке.
Она бросается ко мне и канючит до тех пор, пока я не показываю ей фотографию.
– Класс! – восклицает она. – Тебе обязательно нужно вывесить ее в блоге.
К ее радости я обещаю так и поступить, хотя на самом деле планирую удалить снимок при первой же возможности.
Теперь пора красиво расположить и сфотографировать тыквенные кексы. Я разрешаю Сэм распились один из них, и разномастные ломтики падают на тарелку, как вырванные из книги страницы. На смену фарфоровым тыквам приходят винтажные чашечки, найденные неделю назад в Вест-Виллидж. Я наливаю в них кофе, в каждую по-разному: где-то на донышко, а где-то и до краев. Немного темной жидкости проливается на стол, но я ее не вытираю – пусть у основания чашки остается лужица. Сэм, добавляет последний штрих, с хлюпаньем отпивая из одной из чашек. На каемке остается след от помады. Рубиновый поцелуй, соблазнительный и загадочный. Потом она ставит чашку на стол. Я щелкаю затвором, фотографирую больше, чем надо, затянутая в хаос.
8
Время ужина приближается в паническом водовороте суеты и последних приготовлений. Я на скорую руку делаю лингвини с соусом путанеска, который меня научила готовить мать Джеффа. На неструганом обеденном столе, который мы купили прошлым летом в Ред-Хуке, уже аккуратно расставлены блюда со свежеиспеченными хлебными палочками, салат и бутылка вина. Переступив порог, Джефф слышит голос Розмари Клуни, льющийся из музыкального центра в гостиной, и видит меня, сияющую и раскрасневшуюся, в нарядном платье в стиле пятидесятых. Один только Бог знает, что происходит в этот момент в его голове. Он явно в замешательстве. Может, он даже обеспокоен, что я немного перебрала (а я и правда перебрала). Однако я надеюсь, что в этой мешанине чувств есть и гордость. За то, чего мне удалось достичь. За то, что после стольких шумных непринужденных обедов и ужинов с его близкими, ко мне наконец тоже кто-то пришел в гости.
И тут из гостиной выходит Сэм с отмытым от муки лицом и свежим слоем помады на губах. Я точно знаю, что думает Джефф. Вижу его тревогу и подозрение, слегка тронутые изумлением.
– Джефф, познакомься, это Сэм, – провозглашаю я.
– Саманта Бойд? – говорит Джефф не столько ей, сколько мне.
Она улыбается и протягивает ему руку:
– Мне больше нравится Сэм.
– Ну конечно. Привет, Сэм.
Джефф настолько огорошен происходящим, что даже забывает пожать протянутую ему руку. А когда вспоминает, то делает это как-то вяло.
– Куинси, можно тебя на минутку?
Мы идем на кухню, где я вкратце пересказываю ему события сегодняшнего дня, и под конец говорю:
– Надеюсь, ты не возражаешь, что я попросила ее остаться на ужин.
– Это довольно неожиданно, – замечает он.
– Согласна, все произошло внезапно.
– Надо было мне позвонить.
– Тогда ты попытался бы меня отговорить, – возражаю я.
Джефф пропускает мои слова мимо ушей, зная, что это правда.
– Просто мне кажется странным, что она вот так к нам сюда заявилась. Это ненормально, Куинни.
– Что-то вы слишком подозрительны, мистер Адвокат.
– Просто… я чувствовал бы себя лучше, если бы знал, зачем она приехала.
– Я до сих пор не смогла понять, – говорю я.
– Тогда зачем пригласила ее на ужин?
Я хочу рассказать о сегодняшнем дне, о том моменте, когда Сэм настолько напомнила мне Жанель, что у меня перехватило дыхание. Но он не поймет. Никто не понял бы.
– Мне ее немного жаль, – отвечаю я, – после всего, что она пережила, ей, вероятно, просто нужен друг.
– Ну хорошо, – говорит он, – если тебе все окей, то и мне тоже.
И все же промелькнувшая на его лице тень недовольства свидетельствует о том, что ему не совсем окей. Но несмотря на это, мы возвращаемся в гостиную, где Сэм вежливо делает вид, что разговор между мной и Джеффом ее совсем не касался.
– Все в порядке? – спрашивает она.
Я улыбаюсь так широко, что у меня начинают болеть щеки.
– Просто замечательно. Давайте за стол!
За ужином я усиленно изображаю из себя хозяйку, подаю блюда и наливаю вино, изо всех сил стараясь игнорировать тот факт, что Джефф говорит с Сэм, как со своей клиенткой, – дружелюбно, но в то же время зондируя почву. Он словно зубной хирург – в разговоре извлекает то, что подлежит удалению.
– Куинни говорила, что ты на несколько лет исчезла, – говорит он.
– Я это называю «залегла на дно».
– Ну и как это было?
– Очень спокойно. Никто не знал, кто я. Никто понятия не имел о случившихся со мной ужасах.
– Похоже на жизнь беглого преступника, – замечает Джефф.
– Наверное, – отвечает Сэм, – только, напоминаю, я не сделала ничего плохого.
– Тогда зачем было прятаться?
– А почему бы и нет?
Джефф не может найти подходящий ответ, и в комнате воцаряется тишина, лишь изредка нарушаемая позвякиванием приборов о тарелки. Меня это нервирует, и я даже не замечаю, как осушаю до дна свой бокал. Наполняю его опять и предлагаю налить другим.
– Еще вина, Сэм?
Видимо, почувствовав мое беспокойство, она ободряюще улыбается.
– С удовольствием, – говорит она и залпом допивает остатки вина в бокале, чтобы я могла наполнить его вновь.
Я поворачиваюсь к Джеффу.
– Тебе налить?
– У меня есть, спасибо, – отвечает он.
Потом обращается к Сэм и говорит:
– И где же ты сейчас живешь?
– По-разному… то тут, то там.
То же самое она сказала и мне. Но Джеффа ее ответ не удовлетворяет. Он опускает вилку и смотрит на нее с таким видом, будто собирается учинить перекрестный допрос:
– А конкретнее?
– Не в таком месте, о котором ты мог слышать, – говорит Сэм.
– Я слышал о существовании пятидесяти штатов, – Джефф лучезарно улыбается, – даже помню почти все столицы.
– Мне кажется, Сэм желает сохранить это в тайне, – говорю я, – на тот случай, если ей захочется туда вернуться, чтобы и дальше жить инкогнито.
Сэм благодарно кивает головой. Как она и предлагала, я за ней присматриваю. Даже несмотря на то, что я так же заинтригована, как и Джефф.
– Уверена, когда-нибудь она нам все расскажет, – добавляю я. – Правда, Сэм?
– Может быть.
Непреклонность в ее голосе ясно дает понять, что никаких «может быть» не будет. Стараясь немного сгладить резкость своих слов, она добавляет:
– Зависит от того, насколько вкусный у вас десерт.
– Впрочем, какая разница, – говорит Джефф. – Важно другое: вам наконец удалось встретиться и поговорить. Я знаю, как много это значит для Куинни. Случившееся с Лайзой ее потрясло.
– Меня тоже, – говорит Сэм, – услышав об этом, решила приехать к вам и наконец с ней пообщаться.
Джефф склоняет голову набок. Взъерошенные волосы и большие карие глаза придают ему сходство со спаниелем, нацелившимся на кость. Голодным и чутким.
– Так значит, ты знала, что Куинни живет в Нью-Йорке?
– Все эти годы я внимательно следила как за ней, так и за Лайзой.
– Интересно. И по какой же причине?
– Из любопытства, надо полагать. Мне было легче, когда я знала, что у них все в порядке. Или, по крайней мере, думала.
Джефф кивает, опускает голову, неподвижно смотрит в свою тарелку и ворошит в ней лингвини.
– Ты впервые на Манхэттене?
– Нет, бывала и раньше.
– Когда в последний раз?
– Много-много лет назад, – отвечает Сэм, – еще ребенком.
– Значит, до всего этого в мотеле?
– Да. – Сэм смотрит на него через стол, сощурившись, острым, как бритва, взглядом. – До всего этого.
Джефф делает вид, что не заметил в ее последнем слове саркастическую нотку.
– Значит, это было довольно давно.
– Было.
– И беспокойство о Куинси – единственная причина твоего визита?
Я прикасаюсь к ладони Джеффа. Молчаливый сигнал, что он преступил все границы и зашел слишком далеко. Таким же образом он поступает со мной, когда я в гостях у моей мамы начинаю чрезмерно критиковать ее взгляды на… все что угодно.
– Что, могут быть какие-то другие причины? – спрашивает Сэм.
– Могут, причем множество, – отвечает Джефф, и я сильнее сжимаю его руку, – может быть, ты хочешь попиариться на смерти Лайзы. Может, тебе нужны деньги.
– Я здесь не за этим.
– Надеюсь. Надеюсь, ты просто приехала проведать Куинни.
– Я думаю, Лайза всегда этого хотела, – говорит Сэм, – чтобы мы втроем встретились и стали помогать друг другу.
Атмосфера в доме безвозвратно портится. Над столом нависает влажная, мрачная пелена подозрения. Я импульсивно поднимаю бокал. Он опять почти пуст, и лишь на донышке вращается темно-алый диск.
– Предлагаю тост, – говорю я. – Давайте выпьем за Лайзу. Хотя нам втроем так и не пришлось встретиться, ее душа, думаю, сейчас с нами. К тому же, она, как мне кажется, была бы рада, что хотя бы мы с Сэм наконец увиделись.
– Да-да, за Лайзу, – подхватывает та.
Я подливаю вина себе и Сэм, хотя у нее еще было достаточно. Когда наши бокалы соединяются над столом, они издают чересчур громкий, чересчур резкий звон, и стекло едва не разбивается вдребезги. «Пино нуар» перехлестывает через край моего бокала, брызжет на салат и хлебные палочки. Вино тут же впитывается, оставляя на поверхности красные пятна.
Я нервно хихикаю. Из Сэм вырывается ее обычный резкий смешок, похожий на выстрел дробовика. Джефф, которому совсем не весело, смотрит на меня тем же взглядом, каким иногда пронзает меня во время его несносных корпоративов. «Ты пьяна?» – говорит этот взгляд. Нет. По крайней мере пока. Но я понимаю, почему у него возникло такое подозрение.