– Я не трус, – наконец выдавил отец. – Пошли, но вернёмся до темноты.
Федя оскалился, а Саша выпустил воздух из надутых щёк. Отец не глядя пошёл к еле видной тропке в частоколе деревьев. Ванька победно сжал кулачки: он, как и братья, голодать не хотел.
***
Тропа петляла, постоянно сбиваясь на едва различимую дорожку следов. Отец шёл с поднятой пищалью, братья при каждом шорохе вскидывали луки. Собаки бежали рядом, словно вышли на прогулку, как вдруг словно по команде рванули в чащу. Охотники побежали следом, Ваня за ними. Мысль, что пора выйти, не давала покоя, но злость, исходившая от отца, висела в воздухе как запах сосен и паутина на чёрных ветках.
Вскоре они так сильно углубились в лес, что лучи солнца едва пробивались сквозь кроны деревьев. Почему-то здесь листва не хрустела под ногами, а чавкала, словно мечтая затянуть в землю. Собаки, рванувшие вперёд, поджали хвосты и скуля топтались на месте.
– Болото. Дальше хода нет. – Нога отца по колено провалилась в прелые, гнилые листья. Те зачавкали беззубыми жвалами. Воздух наполнил запах гнили. По коже Вани побежали мурашки: он представил, сколько животных затянуло болото.
– Нет, – огрызнулся Федя, а его пёс зарычал. – Останемся на ночь, с рассветом двинемся дальше.
Отец отошёл от болота и обратился ко второму сыну:
– Ты не чувствуешь? Здесь холодно даже для сентября.
Тот развёл руками. Всё он чувствовал. Но показаться трусом в глазах Федьки? Ну уж нет!
– В деревню, – сказал отец. – Это приказ.
– Нет, – с чуть слышной дрожью в голосе произнёс Федя. – Хочешь -выпори дома, но без кабана я не вернусь.
Отец что-то сказал, но Ванька не расслышал. В кустах за охотниками метнулась тень. Ваня подумал на ворон, но после различил лохмотья юродивого. Что он тут забыл? Пошёл охотиться? Но у него из оружия только палка…
Юродивый высунулся из-за шиповника. Глаза закатились, заячья губа оттопырилась, изо рта бежала струйка пены. Острая палка торчала из-за спины, как продолжение позвоночника.
– Всё. – Отец двинулся к братьям и те отступили. – Домой, или зубы тут оставите!
Федя насупился, а Саша споткнулся о торчащую ветку. Ваня глядел только на юродивого. И смотреть было на что: губы словно плясали на лице, зубы вытянулись, как клыки. Красные, инородные вены пробежали по рукам, а из горла вырвался полный боли хрип.
Мир поглотило чавканье. Болото из листьев квакало, вороны с громким «Каррр» унеслись с веток. Отец и братья встали спина к спине. Ванька не двигался, лишь охваченные трусливой лихорадкой глаза наблюдали безумную картину: сквозь гнилые листья появлялись голова и лапы. Ваня подумал, что охотники напоролись на волчью стаю – так чудище напоминало волка—переростка. Шерсть, которую словно окунули в смолу, топорщилась как иглы на еже.
– Волколак, – зашептал Саша. – Боженька, помоги.
– Это же сказка! – с перекосившей лицо безумной улыбкой воскликнул Федя и захихикал, как застенчивая девчонка – Сказка, сказка, сказка! – твердил он до тех пор, пока не закашлял от смеха.
Отец шагнул к сыну, но остановился – инстинкты охотника подсказывали не отвлекаться. Быстрым движением он прислонил пищаль к плечу, ведь тварь времени не теряла – как человек встала на ноги и прыгнула за деревья. Пуля расчертила воздух и отколола пару кусков коры с дерева, где только что был волколак. Собаки завыли – протяжно, тоскливо. Ванька полез на дерево. Саша глядел на Федю: тот срывал с тела одежду, словно горя в невидимом огне. Пара шагов – и Сашка оказался около брата, но тот ударом в нос отправил парня на землю. Саша заскулил, а Федя смеялся, будто поражённый заклинанием. Он хохотал, даже когда тварь появилась за спиной и одним махом снесла голову. На секунду Ване показалось, что и отрубленная голова продолжила смеяться.
Сашка бросил лук и побежал прочь. Отец отвлёкся на сына и погиб бы, если б не собаки. Может, смерть хозяина вселила храбрость, но псы бросились на тварь. Атака дала отцу шанс: он снова выстрелил. Отец охотился с малых лет и знал, что стрелять надо в глаз: животное умрёт, а шерсть не испортится. Правда, о шерсти он сейчас не думал.
Пуля вонзилась твари в глаз. Чудище взвыло – удар переломил одному псу позвоночник, второго через секунду постигла та же участь. Время словно замедлилось – так долго отец возился с пищалью, а туша волколака становилась ближе. Отец зарядил пищаль, но слишком поздно – лапы взметнулись и тварь ударила мужчину головой о землю. Как тряпичная кукла, охотник раскинул руки и ноги в разные стороны.
Волколак побежал за Сашей. Через минуту Ваня услышал вопль и глупо хмыкнул от мысли, что теперь он – старший сын. Внимание с глупой мысли переключилось на батю: тот приподнялся на локтях, с головы лилась кровь. Ванька глянул в кусты – там, таясь, укрылся юродивый.
Отец пополз, хрипя как зверь. Юродивый шагнул из кустов. Ванька бросился наперерез.
– Батька! Вставай, пожалуйста, родной!
Отец повернул голову. В глазах что-то мелькнуло, но лишь на секунду. Черты лица исчезли за висящей кожей, торчащими костями и кровью. Руки дрожали какой-то бесконечной, бесовской дрожью. Это напугало Ваню больше кровавых луж, которые с удовольствием лились по прелым листьям. Тело отца было недвижимо – всё, кроме рук.
– Батька! – кричал Ваня, забыв о твари. Главное – опередить юродивого. Мальчик глянул на кусты, но старец исчез, словно и не было.
Тишину поляны разорвал рык. Ваня оглянулся: волколак нёс младшего брата, с задумчивым видом пожёвывая Сашкину руку. Как только чудище заметило ребёнка, оно бросило тело, скаля окровавленную морду. Из пустой глазницы текла серая жижа. Ванька глянул на пищаль – можно выстрелить, но как? Батя не научил – говорил, что рано.
О том, как пришла Ване в голову следующая мысль, он никогда не говорил. Не хотел или не мог? Есть вещи, которые приходят только в обезумевшие души. А может, такова судьба.
Ванька сорвал с шеи подаренный крест и высоко поднял его над головой. Луч солнца коснулся деревянной поверхности. Словно чья-то рука направляла Ваньку в этот миг: он медленно опустил ставший тяжёлым крест и направил луч на тварь.
Но волколак уже выл в далёких кустах. Там, где братья ещё могли спорить, а руки отца не дрожали.
***
Голову Вани жгла мысль: скорее бы всё кончилось. Пусть пройдёт день. Год. Два. Пять. Но время не спешило и он, пыхтя и плача, помогал идти отцу и тащил пищаль. Когда на полдороги в Деревеньки отец рухнул, Ваня упал рядом. Сил не было. Братья. Волколак. Юродивый. Всё слилось в одну картину, где была кровь, кровь, кровь…
Охотники нашли их на следующий день. В Деревеньках забили тревогу и наутро бросились на поиски. Ваня не мог отвести взгляд от бати: родные черты превратились в лилово-алую маску. Отец еле дышал, и Ваня из последних сил молился – пусть выживет. А потом веки смежились, и мальчик упал в сон.
Ваня проспал три дня. Отец выжил, но всё, что делал: лежал на лавке и тихо стонал. Деревня уже полнилась слухами, но едва ли правдивыми. Ваня отказывался с кем-либо говорить. Даже мать едва смогла вытащить из него пару слов. Она плакала, а он до боли прикусив губу, смотрел в стену. Но как сказать правду? Как услышать: «Я верю», а в глазах увидеть: «Ты мальчик, а дети – те ещё сказочники». И сестрёнка… Что ей рассказать? Как хохотал Федя? Как чудище ело Сашу?
Следующей весной Ваня улыбался, вспоминая свои мысли. Горькой, совсем не мальчишеской улыбкой. Зря он переживал о сестрёнке. Холод прокрался в дом, и девочка прокашляла ползимы. Однажды она перестала кашлять. Тогда и перестала дышать.
Обычно на похороны являлся юродивый, но в этот раз он не пришёл. Поговаривали, что его не видели всю зиму. Мужики думали, что он погиб. Но Ваня знал: он где-то там, в чаще, вместе с волколаком. И горькая, но ясная мысль обожгла лоб: ни волколака, ни старика не найти, если они не захотят.
С этого дня Ваня поклялся узнать правду о юродивом и волколаке. К его удивлению, зимой никто не пропал. А весной мать с подругами пошли в Домнино и не вернулись. Зеваки болтали, что крови на дороге было так много, что с тех пор тот путь зовут «Алым». Ночью Ваня соорудил факел и прокрался на место бойни. Он не понимал, почему не боится, но нутром чуял – волколак его не тронет. Кровь, ошмётки тел – ничего не разбередило сердце мальчика. Обойдя место бойни, он привалился к дереву. Шершавая кора похлопала по спине, а ветер бросил на плечо Вани обрывок лохмотьев. Мальчик сжал в кулаке крохотную тряпочку. Юродивый. Те лохмотья он ни с кем не перепутает. Ваня посмотрел в усеянное звёздами небо. Наконец он дал волю слезам. Мальчик плакал, пока не захрипел, а буйство розового рассвета стало невыносимым. Тогда, глядя в лицо всем богам, он поклялся убить юродивого.
Дома Ваня рассказал отцу о находке. Тот замычал, невидяще глядя в потолок. Так можно рассказывать любую весть: теперь отец целыми днями мычал и глядел в потолок.
***
Страшные годы настали, смутные. Семью Вани сторонились: считали проклятыми. Одно радовало: батя пришёл в себя. Спустя два года он смог выйти на крыльцо. Целыми днями папа сидел, подставив лицо солнцу, пока Ваня отгонял мальчишек, которые кричали отцу, что он покойник. Но в глубине души Ваня был согласен: батя выглядел так, словно вернулся из ада – худой, седой, с дрожащими руками и исчезнувшим за шрамами лицом.
На годы Ваня забыл о юродивом и данной клятве. Всё, чем он занимался: искал еду. С каждым летом мышцы крепли и из мальчика он превращался в отрока, а после – в мужчину. Деревеньки уже забыли историю гибели Ваниных братьев, а «Алый путь» стал сказкой, которой пугали малышей.
Каждый день он следовал одному ритуалу: молился, целуя подаренный крест, а в тёплую погоду помогал бате дойти до крыльца. Иногда отец понимал сына, иногда нет. В моменты просветления он кивал на пищаль, и Ваня клал её мужчине на колени. Так тот и сидел: как пугало с начищенным оружием.
Однажды Иван пошёл на охоту. По той дороге к болоту он больше не ходил. Шестое чувство подсказывало, что если он не снимет крест, то волколак не покажется. Порой он хотел снять крест и сразиться, но кто позаботится об отце, если тварь победит? С этими мыслями Ваня ушёл от дома за пять вёрст и готовился к ночлегу в тени берёзовой рощи. Стояла середина лета, комары успокоились, а костёр отгонял мерцающие вдали волчьи глаза.
– Помогите, – раздался голос с неба.
Иван вскочил. Пищаль, которая в детстве казалась огромной, легла в натренированные руки. Уловка юродивого? Или путник, которому нужна помощь? Не мешкая, Иван пальнул в воздух. Запах пороха защекотал ноздри, грохот затопил уши. Десятки волчьих лап рванули вдаль. Лишь один волк – серый, со шрамами как от ударов кнутом, вышел на поляну. С ненавистью он глядел на человека – и было в ней презрение пред трусом с запахом пороха на руках.
Иван положил оружие на землю. Показал волку ладони. Один на один. Я и ты. Волк оскалил клыки – и… рванул в кусты, собрав ожерелье из репейника.
– Я тут…
Голос принадлежал тени с дерева. Иван хмыкнул: угораздило же бедолагу забраться! Метрах в семи над землёй, едва не сливаясь со стволом, дрожал человек. То ли случайный путник, то ли нет – Ивану было всё равно. Он разделил со странником ужин и ночлег.
Путником оказался дворянин Шестов из Домнино. Главный человек в округе. Он с мужиками пошёл на медведя, да попали на волков. Друзья разбежались, а он – укрылся на дереве.
Наутро Иван собрал отца, пожитки и угрюмые кивки односельчан. Он переезжал в Домнино. Тем утром он стал вотчинным старостой – о таком мальчишка и мечтать не мог. Вместе с Иваном в Домнино переехали и старые мысли: ночами, когда он курил самокрутку и слышал мычание отца, Иван думал о юродивом и волколаке. Думал и о волке, бросившем на него презрительный взгляд. Когда самокрутка жгла пальцы, он делал полную горечи затяжку и представлял, как встретит их всех. Сразится с каждым. Каким бы не был крест, спина крепче.
Примечания
1
Хяку моногатари квайданкай» – игра, в ходе которой рассказчики рассказывают друг другу пугающие истории в традиционном японском стиле.