– Который главного стерег… – задумчиво сказал Иван, глядя в газетный листок. – Тут его называют шефом службы безопасности того… Ну, отставник, значит, гэбэшник бывший…
– Отставни-и-к, – с какой участливой жалостью глядя на Ивана, протянул Соленый и покачал головой. – Ты, видать, не понял ничего, или вид делаешь. Он такой же отставник… был… как ты, Хруст – участковый. Там, – он указал глазами на газетку в руках Ивана, – еще неизвестно, кто кого стерег и кто главный… был.
– Ну, ладно, – пожал Иван плечами, – фотку-то дашь?
Соленый отпил из своего фужера, пожевал губами, полез в карман пиджака, и вытащив слегка помятый прямоугольник черно-белой фотографии, поднес его лицевой стороной к прищуренным глазам Хруста – не очень близко, но так, чтобы Иван мог разглядеть как следует. Хруст потянулся было рукой к фотке, но Соленый, не дергаясь, просто отрицательно покачал головой и спросил:
– Посмотрел?
– Посмотрел, – как следует вглядевшись и запечатлев в памяти лицо мужика, – кивнул Хруст.
(… Мужик, как мужик, ничего примечательного… Лет сорока пяти, может, ближе к полтиннику… прикид приличный, но не более того… Не лох, но и не деловой… фотка была – 10х15, но теперь отрезанная, значит, кто-то рядом был, в паре…)
– С собой не дашь?
Соленый взял со стола зажигалку, щелкнул ей, поднес язычок пламени к фотографии, и когда та занялась, бросил горящий картонный прямоугольничек в пепельницу.
– Чего не дам? – подняв брови, спросил он.
– Вот так, значит… – вздохнув, пробормотал Хруст, а Соленый просто пожал плечами. – А фраерка этого ты щупал?
– Какого фраерка? – опять поднял брови Соленый.
– Ну ладно, – помолчав сказал Иван и допил свой фужер. – Вижу, дальше разговора не будет, так что… пойду. Сколько с меня за пойло?
– Подожди, – буркнул Соленый. – Не гони. Я… – он наморщил лоб, – Ты пойми, если тот корешок мой, царство ему небесное, мне просто пустышку кинул, так, за фуфловую соломинку решил схватиться, то фраерок этот ни при чем, и о чем мне с ним базарить? А если… Если не пустышку, тогда… – Он как-то устало вздохнул. – Тогда это не фраерок, а… вообще хрен знает кто. И тогда я не то что щупать, я к нему на километр не подойду и ребят своих не подпущу. Я если его на улице встречу, на другую сторону перейду. И это, Хруст, – он глянул Ивану в глаза тяжелым, очень тяжелым взглядом, – не очко у меня играет. Я как-никак все ж таки смотрящий, и у меня свои понятия имеются. И по понятиям я найти свою башку в мусорном баке не должен.
– А мою, по понятиям, значит – пожалуйста? – спокойно выдержав его взгляд, с усмешкой осведомился Иван.
– И твою – не хочу, – тоже усмехнувшись, сказал Соленый. – Можешь верить, можешь – нет, но… С тобой, конечно, дружбы не заведешь, но в принципе можно договориться. Ты…
– Правильный мент?
– Ну, что ты, киношек насмотрелся? – поморщился, как от зубной боли, Соленый. – Просто ты самостоятельный. Ты – опер, каких мало, и если тут вообще можно нарыть чего-то, ты нароешь. И не по приказам или указкам, не из чьих-то интересов, моих, там, или начальничков своих, а… сам для себя.
– Без ансамбля, сам-бля, один-бля… – пробормотал Хруст и неожиданно спросил: – А корешка того твоего замочили? Ты же и замочил?
– Он сам себя замочил, – вздохнул Соленый, – он приговоренный был, а кто исполнил… Зачем тебе?
– Да в общем-то незачем… Так, для общего развития если.
– Ну, если для общего – пожалуйста. Я и замочил, – легко и просто сказал собеседник Хруста. – Чего уставился, словно… Папа Римский? Ты что ли никого никогда?
Хруст как-то неопределенно пожал плечами.
– Ну, тогда хотя бы Валюшу вспомни – он у вас как… дай Бог памяти, вроде как Курочкин проходил, а может и как…
– Валюша двух девок на куски порезал, – глухим голосом перебил его Хруст – а одной восемнадцати не было.
– Так я разве тебе в укор? – приподнял редкие брови Соленый. – Просто ты ведь мог его и живьем взять, тебе его скрутить было, как нехера делать, а ты ему маслину прямо в лобешник засадил… Ну, не темней так личностью, не темней, ты все по поня… то есть, я хочу сказать, правильно все сделал. Просто на меня так зыркнул, когда я про кореша своего, а на самом-то деле… Я что хочу сказать? – он на секунду задумался, – понимаешь, ведь нет смысла волкам предъявлять за то, что они кого-то там порвали, они… Они ведь не по злобе, а просто… ну, так сделаны, вот ведь в чем штука-то.
– Ну, ты философ, Виталий Сергеич – усмехнулся Иван. – Себя, значит, к волкам приписал, и меня заодно…
– Да нет – поморщился Соленый, – это я так, для примера, а вообще-то я их не очень…
– Да? – Хруст зевнул, – а чего так?
– Ну… – Соленый пожал плечами, – они ж в стаи всегда сбиваются, а я стаи как-то…
– Вот-те раз, – удивился Иван, – сам в вожаках ходишь, а стаи не уважаешь?
– Так ведь не в лесу живем, – буркнул Соленый, – а раз уж так оно легло, то скажу тебе прямо, лучше в вожаках ходить, чем где-то сзади ковылять. Скажешь, не так?
– Может и так, – равнодушно кивнул Хруст, – ладно, заболтались мы. У тебя еще что-нибудь?
– Да, ты вот что… У меня к тебе просьба одна, – он сделал ударение на последнем слове. – Ты если закроешь, мне конечно не доложишь, но… Ты дай мне знать. Ну, намекни, там, через кого, лады?
Хруст ничего не ответил и даже не шелохнулся.
– Ну, хорошо, хотя бы если нароешь чего… Я тебе в натуре все отдал, что имею, даже то… что не должен был. Но я должен знать. Потому если закроешь…
– Когда закрою, – негромко поправил его Хруст.
– Хорошо бы, – пробормотал Соленый. – Тогда…
– Тогда ты меня закроешь? – почти весело спросил Хруст.
– Тебя? Опера? – Соленый очень хорошо изобразил удивление, только… слишком хорошо, и Хруст это увидел, потому что умел это видеть и распознавать.
(… он же действительно прикидывает… Ну, ладно, с ним-то мы еще поиграем, но во что ж такое он меня?.. Что он мне приоткрыл, после чего не видит другого выхода, кроме как… да не простого мента, чего уж скромничать, а м е н я – кого ему никогда не простят?..)
– Ну и шутки у тебя, Иван Васильевич, – Соленый покрутил башкой, опять очень хорошо изобразив неодобрение.
– Обхохочешься, – кивнул Иван. – Ладно, сколько за пойло?
– Сколько не жалко. Я вообще-то угощал, но… ты ж все равно заплатишь.
Хруст кивнул, сложил вчетверо газетный листок, сунул его во внутренний карман пиджака, достал из бокового кармана полтинник, положил на стол рядом с фужером, встал, аккуратно отодвинув стул, развернулся и пошел к выходу. Стоявшие у стеклянной двери быки кинули быстрый взгляд вглубь зала, расступились, и один из них предупредительно распахнул дверь. Равнодушно глянув на него, как на кусок мебели, Хруст вышел на улицу.
Когда он ушел, Соленый отпил из фужера и дернул костлявой щекой. Тут же рядом с ним возник молодой человек в дорогом костюме и наклонился так, что его ухо оказалось в непосредственной близости ко рту хозяина. Хозяин пожевал губами и негромко сказал:
– Дай всем знать, чтобы этого опера за версту обходили, и…
– Может попасти его? – не разгибаясь, почтительно шепнул дорогой костюм.
– Да, – опять дернул щекой Соленый. – Только очень осторожно – если лоханетесь, он моментально просечет… Но главное, чтобы никаких случайностей. Если хоть один волос у него с головы упадет… Он мне нужен живой и целехонький. Пока… Ты понял?
(опять большая хищная зверюга где-то внутри простенького пиджака и костлявой жилистой оболочки пожилого человека з а в о р ч а л а, показывая, что она хоть и дремлет, но все в своем л о г о в е контролирует…)
Молодой человек побледнел и несколько раз быстро кивнул.
3.
Ехать на встречу с неведомым Шнеерзоном было рано, поэтому Иван вернулся в отделение. Он забрал у дежурного Ивлева свой ПМ и спросил:
– Рубцов еще тут?
– Тут, – буркнул капитан, еще сердитый на шутку Хруста. – Только к нему… это… лучше не соваться.
– Чего так? – полюбопытствовал Хруст.
– А вот сходи и узнаешь, – Ивлев засопел, потом поднял взгляд на Хруста и уже более миролюбиво сказал, – ну, он, это… Разнос сейчас твоим гаврикам из убойного устроил. Орал, что, это… распустил ты их – курят-пиздят-ни-хера-неделают. Вот, – довольно заключил капитан и опять удовлетворенно засопел.
– Ладно, схожу, – пожал плечами Иван. – А на тебя не орал?
– А чего на меня орать, – удивился Ивлев, – я, это… свое дело знаю.
– А-а, – понимающе кивнул Иван. – Ну, тогда хорошо. Тогда будь на страже, только смотри, – он озабоченно нахмурился, просунул голову в окошко и посмотрел вниз – туда, где располагался на вертящемся кресле внушительный зад капитана.
– Ты чего? – забеспокоился Ивлев и поерзал жирной задницей. – Ты это…
– Да нет, – убрав голову из окошка и выпрямившись, облегченно выдохнул Иван, – все в порядке. Пока.
– Да, чего ты? – уже не на шутку встревоженно засопел капитан. – Чего ищешь?
– Ты свое дело знай, но не забывай до сортира доносить, – серьезно посоветовал ему Иван, – а то если не донесешь разок-другой, Рубцов сильно осерчает.
Идя по коридору, он не слушал несущееся ему вслед ивлевское обиженное "дурак ты, это…", а раздумывал над тем, что говорил ему в кафе Соленый, и почему Рубец – уже задерганный до того, что начал спускать собак на убойников.
(Они оба дергаются… И местный главный бандюк, и начальник управления – личности, конечно, разные, но… битые-перебитые, у ш л ы е, а значит… Значит их дергают сверху …)
Пройдя через крохотную пустую приемную, Хруст один раз стукнул в дверь кабинета начальника, распахнул эту дверь и зашел внутрь.
Рубцов сидел за своим столом в очках и листал какую-то папку, шевеля губами. Когда он сидел, его сходство с полковником из сериала усиливалось – не виден был рост, скрадывалась внушительная комплекция и сразу бросались в глаза лысина и очки.
– Иван? – он оторвался от папки, снял очки и откинулся на спинку кресла. – Заходи. Есть что-нибудь?
Хруст прошел к столу – не рабочему, а длинному, совещательному, выдвинул один из стульев и уселся на него лицом к полковнику, одновременно потянувшись одной рукой в карман за пачкой сигарет, а другой – придвигая к себе тяжелую пепельницу (такое поведение означало, что он пришел не к "таищу полковнику", а к Васе Рубцу).
Несмотря на только что устроенный (по сообщению капитана Ивлева) разнос убойникам, Рубец выглядел вполне благодушным.
– Вася, что это ты вдруг на моих ребят собаку спустил? – достав сигарету, спросил Иван.
– Да-а, – легко отмахнулся Рубцов, – просто пар выпустил. Достало все как-то, понимаешь… Ну, что скажешь?
(Да, Рубцов явно пребывал в благодушном настроении, и Ивану сейчас это было на руку. Впрочем, настроение это закончилось очень быстро и крайне неожиданно для Ивана – он никак не ожидал такого эффекта от…)
– Скажи, Вася, ты чего-нибудь слышал о мертвяках? – вытащив из мятой пачки сигарету и роясь в кармане теперь уже в поисках зажигалки, спросил Хруст.
– Каких мертвяках? – недоуменно нахмурился Рубцов и приоткрыл рот так, что получилась небольшая буква "о". – Ты про…
– Нет, я не про наши висяки, я про тех мертвяков, которые на зонах бывают и которые бессмертные, – перебил его Иван и вытащил, наконец, из кармана зажигалку.
Полковник Рубцов закрыл… Нет, не закрыл, а с негромким, но отчетливо прозвучавшим лязгом захлопнул рот. Лицо его изменилось, причем изменилось так, что Иван забыл про сигарету в одной своей руке и зажигалку – в другой. Рубцов же, лицо которого помимо того, что стало каким-то перекошенным, еще налилось клюквенным цветом, поднес руку к горлу, резким движением ослабил стянутый галстуком ворот рубашки, потом хряпнул кулаком по столу и как-то сдавленно рявкнул.
– Да он охуел!..
– Кто, Ва… – начал было Хруст, но увидел, что Рубцов его не слушает.
– Что же это за полоса такая ебаная, – все тем же сдавленным голосом продолжал Рубцов, глядя куда-то мимо Ивана и кажется вообще забыв о его присутствии. – Замминистра нового сунули, который молчит-молчит, щеки надув, а потом ка-ак брызнет слюной, словно… Бешенный огурец какой-то, придурок, с какой грядки его вытащили, из какой друки вынули пидораса… Так мало того, еще бандюк смотрящий… Да хоть бы он оглох, хоть бы ослеп, но он же охуел! Он, блядь, совсем ума ху…
– Вася, – тихонько позвал Иван. – Я еще тут. И я могу вообще забы…
Полковник перевел взгляд на Хруста и моментально заткнул этим взглядом ему рот – он умел это делать.
– Вот что, Ваня, – все так же сдавленно, но очень веско сказал Рубцов. – Ты можешь отправляться в отпуск, если хочешь… (Какой сейчас отпуск?.. – пронеслось у Ивана в голове. – Он что, спя…) Да-да, можешь, я подпишу. Ты можешь жрать хань, или изучать, как ежи ебутся, или как эти… мать их, пингвины… Ты можешь даже поехать в зоопарк, отловить там пингвина и засадить ему по самый помидор. Ты можешь хоть всех макак в этом зоопарке пере…
Далее полковник Рубцов высказал еще ряд предположений относительно того, что и как может старший оперуполномоченный убойного отдела Хрусталев проделать с различными животными (даже пернатыми), а потом…
– Но! – тоном, странно похожим на интонацию Соленого, и даже тем же жестом, предостерегающе выставив указательный палец, сказал полковник. – Никогда больше не суйся ни ко мне, ни к кому другому, с этим. Ни-ко-гда. Ты понял?
– Понял, – кивнул Хруст.
– Хочешь выпить? – Хруст отрицательно качнул головой. – Тогда закури. А я – выпью.
Полковник встал, подошел к шкафу-стенке, открыл маленькую дверцу с торчащим в ней ключом и достал початую бутылку коньяку и большой фужер на тонкой ножке – очень похожий на те, из которых пили джин в кафе Хруст и Соленый. Налив треть фужера, он залпом проглотил коньяк, убрал бутылку и фужер обратно в шкаф, запер дверцу и подошел к окну.
Иван молча сидел и курил, глядя в спину Рубцова. Несмотря на широкий разворот плеч и прекрасно сидящий форменный китель, спина была какая-то… усталая.
– Как он это увязал с висяками? – спросил Рубцов.
– Да никак, – стараясь, чтобы это прозвучало как можно небрежнее, сказал Хруст. – Так, балакал про непонятки эти, да и брякнул между делом…
– Между делом, – повернувшись к Хрусту в профиль, горько усмехнулся Рубцов. – Ну, конечно, ты мне ничего не скажешь…
Вообще-то Хруст, идя к Рубцу, хотел рассказать ему всё (ну, почти всё, кроме фотки), но теперь, после такой реакции…
– Да нечего рассказывать, Вася, – сказал он. – Ну, балакал про покусы эти звериные, подъезжал с дружбой, там, словом, все, как положено.
– С дру-у-жбой, – опять усмехнулся Рубцов. – Ты хоть понимаешь, что когда ты закроешь эти висяки… если закроешь… Он тебя может закрыть?
– Опера – закрыть? Меня? – точно так же, как Соленый в кафе, Хруст прекрасно изобразил удивление.
– Да брось, – отмахнулся Рубцов. – Всё ты плнимаешь, хотя и не знаешь… Может, он тебе, – Рубцов вдруг резко повернулся к Хрусту, – и про случай какой-нибудь давний намекал, а? – Иван честнейшим образом замотал головой. – Ну, ладно, в конце концов, тебя не так-то просто… С этим-то мы как-нибудь… Он же в натуре спятил, с резьбы свинтился, раз уж… Но если у смотрящего крыша поехала, его никто долго терпеть не будет, а значит, его башку так и так в какой-нибудь помойке найдут, или в баке мусорном…
(Дался им всем этот мусорный бак… – подумал Хруст.)
– Нет, ну надо же, – как-то горестно и по-бабьи всплеснул руками Рубцов, – Сколько лет варюсь в этом, а чтобы… Ну, на иглу садились, до белки допивались, но чтобы авторитетный вор в маразм впал! Может, это ты так на людей влияешь? От тебя мо-ожет крыша поехать, но чтобы у Соленого…
– А он – коронованный? – неожиданно спросил Хруст. – Я слыхал, с ним какая-то петрушка…
– Этот ты – петрушка. И осел коронованный… – с горечью пробормотал полковник. – Забудь про него. Вообще забудь – нет никакого Соленого, и… Уйди, Иван, дай мне спокойно… с мыслями собраться – мне в Главк сейчас ехать, а там этот… огурец бешенный орать и плеваться будет… Уйди.
– Так я, это… – в манере Ивлева пробормотал Хруст, – тогда к этому… Шнеерзону твоему поеду.
– Езжай, – кивнул полковник, – но если и у него от тебя крышу снесет, значит…
– Что? – с интересом спросил Хруст.
– Значит, это я спятил, – заключил Рубцов. – И место мне не здесь, а в дурдоме. И сдается мне, что по сравнению с этим домом, – он обвел руками кабинет, – дурдом – местечко поспокойней… И понормальней. Все, будь здоров.