– Скрепить их между собой… – задумчиво повторила Агафья Тихоновна, – но чем?
– Чем? – Артак в который раз рассмеялся, – конечно же, знаниями, которые неизбежно вытекают из рассуждений и наших попыток понять пока ещё непонятное.
Акула кивнула. Она была полностью согласна с такой постановкой задачи. Возможность скрепить зеркало сознания знаниями её совсем не удивляла.
– А как мы вернем ему способность отражать?
– Для этого вашего фонаря мало, – дракон кивнул на акулий плавник, в котором был зажат направленный пучок электрического света, – для этого как раз и понадобится костёр, о котором вы говорили. Зеркало и свет – все что нужно чтобы способность отражать вернулась сама собой. И эта способность, как действие, как процесс, сможет органично вписаться в этот мир – она заработает именно здесь, и заработает в правильном ритме, а значит и вернет недостающую часть себя самой туда, откуда мы пришли. А пока что здесь ничего и нет, ведь и мы с вами, как и другие предметы не в счет. Да, да, мир действий – он такой, – Артак с улыбкой посмотрел прямо в глаза Агафье Тихоновне и её окатило жёлтым драконьим взглядом.
Кивок. Согласие обняло Понимание и уселось рядом с Радостью, ещё немного потеснив Сомнение.
– Приступим? – акула была готова действовать прямо сейчас, – наполним этот мир смыслом?
Артак, казалось, не расслышал её и продолжал говорить:
– Для того, чтобы вновь собранное сознание смогло отражать реальность целиком, а реальность – опять-таки, целиком отражать сознание, кроме самого сознания или проще говоря – зеркала – это уж как вам будет угодно – нам необходим, как мы уже не раз говорили – свет. Единственное, что нам действительно необходимо – свет. Много света. Очень много света. Очень-очень много света. Ведь если хоть один уголок пространства останется неосвещенным, а, следовательно, и неотраженным – что-то из общего будет упущено и картина будет частичной, неполной.
– И что это значит?
– Вот тут вы были бы совершенно правы. Он придет в себя и сойдет с ума, – дракон усмехнулся, – или сначала сойдет с ума, а потом придет в себя. Ведь если быть точным, то безумие, по сути и есть потеря целостности. Потеря соединения себя, своей части с целым. Только в этом случае безумие становится реальным, только так!
Агафья Тихоновна тихонько вскрикнула, но промолчала, и только глаза-бусинки выдавали её волнение. Дракон, тем временем, продолжал:
– Ну или не сойдёт с ума, а скатится на уровень существования ограниченного человека, или овоща, что впрочем одно и тоже, – Артак немного подумал и добавил:
– Для него – одно и тоже.
– Я понимаю, понимаю, – акула произнесла эти слова медленно, напряжённо о чем-то думая.
Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну. Теперь промолчал уже он, ожидая пока процесс мышления выйдет вне и усядется рядом с пониманием.
– Скажите, Артак, а если предположить, – акула усмехнулась своим мыслям, – ведь единственное что мы с вами можем – это только предполагать, так вот, если предположить что его сознание не было дано ему разбитым от рождения, а было разбито потом, то как вы думаете – что случилось раньше? Он потерял своё целое сознание и оно разбилось при падении; или он разбил его, например, споткнувшись обо что-то, и только потом оно потерялось?
– Вы считаете это важным?
– Конечно. Если сначала сознание было потеряно, но не разбито – это одно, а если разбито, а уж потом потеряно – совсем другое, вы так не думаете?
Акула держала фонарь точно посередине между говорящими.
Дракон внимательно посмотрел ей в глаза и немного подумав, кивнул.
– Вы опять совершенно правы. Если сознание было разбито не изначально – не с самого момента рождения тела, а уже после, в течение человеческой жизни, то есть просто немного ранее, чем потеряно – всё становится ещё сложнее. В этом случае никто не может гарантировать что даже собрав воедино все осколки, мы получим какой-то результат.
– Но что же нам тогда делать?
– Действовать. Действовать, не смотря ни на что. Это мир действий, и он ждет от нас именно поступков, – Артак улыбнулся. – Всегда необходимо использовать язык, доступный собеседнику. А в данном случае – нашим собеседником выступает этот необычный, но от этого, не менее реальный мир. Более того – в этом мире только этот язык и существует и, следовательно, только он и может быть понятен. И говоря на понятном ему языке, мы сможем прийти к согласию, мы можем договориться. Мы сможем даже, если угодно, получить необходимый нам результат…
Артак замолчал, задумавшись, а Агафья Тихоновна уже раскладывала огромные поленища, которые доставала в пространстве, словно фокусник из-за спины, и мастерила из них гигантский костер, призванный из ниоткуда в попытке осветить окружающий их, и пока ещё непонятный им – мир дел, но не изделий…
Мир действий и поступков…
Мир следующего витка…
Мир после…
Мир НАД…
3
Костёр, подпаленный сразу с нескольких сторон, вспыхнул в одно мгновение. Он загорелся как-то сразу и мощно, и моментально – целиком.
Загорелся ярко, неотвратимо, загорелся наверняка.
Сотни, если не сказать – тысячи, может быть, и миллионы или миллиарды зеркальных осколков в тот же момент проявились из темноты – выступили из неё, пересекли границу тени и вступили в свет, отразив в себе самих источник этого света – трескучие и горящие поленища. Этот отраженный, хоть и осколочный, но жаркий и жгучий свет забегал вокруг, дрожа и подпрыгивая.
Свет кружил поземкой – яркий и голубой, словно снег в тихий, предрассветный час. Его лучи рвано освещали пространство, создавая и моделируя причудливые по своей форме и не вообразимые человеческим сознанием тени. Не вообразимые сознанием человека, но очень даже вообразимые сознанием общим, природным, ибо они были его неотъемлемой частью.
Уже отраженный, а значит и немного искаженный свет, внезапно пропадал и попадал, горя и искрясь, но уже на другую зеркальную поверхность этого вдребезги разбитого стекла – он отскакивал от неё, отдергивался, словно рука, прикоснувшаяся к раскаленному металлу и кузнечиком перепрыгивал на следующий осколок и снова отражался.
Свет без устали и без перерыва копировал сам себя. Копии была предельно похожи, однако не абсолютно точны, не совершенны. Ведь любая копия всегда лишена самого главного – Абсолюта, ибо абсолютным может быть только одно – сам Источник, и ни в коем случае не его описание, коим по сути и являлся уже отраженный световой поток.
Свет, как навьюченная, но быстроногая лошадь, нёс информацию об Источнике, он был его световым отпечатком, был его фотоснимком. Его лучи были как пальцы, указывающие на Солнце.
Палец ещё не есть само Солнце, он всего лишь указывает на него. Указывает, но не является. Так и свет, несущий изображение, являлся чётким и определённым указателем – и указателем, максимально приближенным к правде.
Указателем со стрелкой, как на автомобильной дороге.
Более того, сам свет, после череды отражений, приобретал свой собственный, свойственный каждому осколку субъективизм; он впитывал его, растворял, и продолжал своё нескончаемое путешествие уже в новом и немного измененном качестве. Количество света оставалось неизменным, но качество его менялось с каждым новым отражением, добавляя к информации об Источнике чуточку своей собственной, уже осколочной сути.
Эти вновь приобретенные характеристики светового потока накладывались на Источник, покрывали его и точно таким же образом, как одежда покрывает тело, прятали самое важное что он хранил – возможность разглядеть его сердцевину, его суть, возможность хоть взглядом, но прикоснуться к его телу.
Эта возможность прикоснуться, разобраться, увидеть не пропадала насовсем, да и не могла пропасть – с увеличением числа отражений она лишь пряталась поглубже – она скрывалась, она становилась труднодоступнее.
Что значит труднодоступнее? Это прежде всего значит, что она была сохранена ещё надежней прежнего. Ещё вернее. Ещё покойней и безопасней. Примерно так, как были сохранены некоторые святыни в средние века. Покрытые завесой тайны, доступной лишь избранным. И ещё это значило то, что сама возможность узреть Источник хранится бережно, и самое главное – она доступна, но через труд. Она ТРУДНОДОСТУПНА. Необходимо хорошо потрудиться чтобы снять с Источника все одежды, включая даже самые интимные, снять и насладиться наготой истины горящего костра знаний.
Трудно и труд – однокоренные слова.
Точно так же как работа и раб.
Для того чтобы найти, чтобы отыскать свою собственную возможность видеть, не только отыскать, но и воспользоваться ей, суметь достать её из какого-то природного кармана, приблизить её к глазам, докопаться до самой её сути – соискателю придётся приложить ещё больше усилий, стать ещё более старательным, ему придётся максимально обострить своё внимание и восприятие, ему станет необходимым потратить ещё больше своего труда и усердия.
Конечно же, затраченные усилия с лихвой окупятся результатом, ибо в этом случае и результат будет более значимый.
Ведь достать яблоко с верхушки высокого дерева и подобрать его же на земле – совершенно разные вещи. Первое – запомнится на всю жизнь, тогда как второе сотрется из памяти в следующее за действием мгновение.
А важным может быть только то, что помнится само собой. Без напоминания и усилий.
Следовательно, всё важное – труднодоступно.
Но «труднодоступно» ещё никогда и нигде не означало, да и не могло означать «невозможно». Труднодоступно – это трудно, но возможно. Это возможно, но через труд. Через СВОЙ труд.
Конечно, можно сесть верхом на чужую лошадь и со своей хромой ногой. Но даже на спине этой лошади твоя хромая нога скачет вместе с тобой, и соскочив на землю – ты неизбежно упадёшь лицом в свою собственную грязь невежества.
Труд чужой лошади не поможет тебе твёрдо стоять на своих ногах…
Так и отражение света, как и любой человек, пропускающий сквозь себя целую Вселенную, и именно этим пропусканием изменяющий эту самую целую и цельную Вселенную – отражение несло в себе немного искажённую, но все ещё живую и трепетную картинку настоящего и правдивого.
Картинку истины – картинку того, что было, а если выражаться точнее – того что есть.
И если не лениться, если приложить немного усилий, если потратить определённое количество труда, если копнуть поглубже – то обязательно докопаешься до самого изначального, докопаешься до того полотна, на которое умелым художником по имени природа нанесены все краски человеческого восприятия.
Докопаешься и до пресловутого Источника, который присутствует в каждом из нас. В каждом из нас, как в каждом зеркальном осколке, способном отразить самый простой, но от этого не менее волшебный луч света.
Волшебство так близко. Руку протяни и схватишь. Глаза раскрой и заметишь. Хорошенько подумай и найдёшь.
Найдёшь его прямо в себе. Никуда и ходить не надо.
Дракон на мгновение закрыл глаза и вдруг недовольно зарычал и схватился лапами за голову.
– Что? Что случилось? Что с вами? – Агафья Тихоновна замерла с фонарём в плавнике и с испугом наблюдала за Артаком.
– Мысли… Мои мысли… Всё смешалось… – дракон замотал головой, но спустя мгновение открыл глаза и без признаков даже самого малейшего страха посмотрел прямо на акулу, – я думаю что свет от костра, отразившись от осколков, вернул ему, – Артак показал лапой куда-то вверх, – вернул ему часть сознания, и это неизбежно отразилось на его собственных мыслях, а значит – отразилось и на мне. Да, да, – дракон кивнул в подтверждение, – разбитое и потерянное, но всё ещё живое и трепетное сознание – не самое лучшее место для драконов.
Артак попробовал улыбнуться, но улыбка ему не вполне удалась.
Осколочный свет при этом, как бы освещенный улыбкой дракона, приобрел какую-то общую направленность, и на один маленький, на один малюсенький шаг, но приблизился к порядку. Это не прошло незамеченным для Артака, и он, улыбаясь, всё ещё с трудом, но уже шире, живее, превозмогая головную и мысленную боль, вскочил на лапы и громко, в голос, засмеялся. Свет, словно споткнувшись об его смех и радость, тут же изменил направление своих лучей, и они радостно, копируя смех Артака, ринулись в одном, общем для них направлении, в мгновение ока осветив при этом самую тёмную и дальнюю часть пустоты, наполнявшей пространство.
Только сейчас дракон смог разглядеть то, что там было сложено. Разглядеть то, что скрывала темнота бессознательности. То, что она прятала по своим сумрачным углам, то, что скрывала, чего боялась и чего так хотела избежать.
Это были огромные и пыльные тюки с человеческим вниманием. На серовато запыленных мешках так и было написано «Внимание или способность внимать».
Мешки были аккуратно сложены и затеряны в том непонятном, тёмном и бесчувственном состоянии бездействия, которое сейчас превалировало. В состоянии, которое можно было назвать процессом бессознательного существования. Конечно же, если существуешь неосознанно, то и внимание вам совершенно ни к чему. Мудрая природа мгновенно подстроилась под новые реалии и убрала всё ненужное человеку в этом новом и непознанном для него, но совершенно обыкновенном для самой природы мире.
Эти события разворачивались за спиной у Агафьи Тихоновны, и она не могла видеть развернувшуюся перед глазами дракона картину. Её глаза с испугом наблюдали за искренне, радостно смеющимся Артаком, но причины его смеха были сокрыты от её взора и понимания. Процесс понимания – живой субъект этого мира – его абориген, его коренной житель – процесс понимания, двигаясь прямо к дракону, обогнул Агафью Тихоновну и вклинился в тело Артака, не принеся ему никакого вреда и просто включив его в список тех, кто участвует.
Тех, кто понимает. Тот, кто живёт.
Процесс включил его тело в список сознательных, осознающих.
Действие поглотило предмет.
Ведь суть любого тела, даже драконьего – всего лишь объект из мира предметов.
Мир НАД, как обычно, главенствовал. По незыблемому праву силы тяжести, всегда направленной вниз.
Акула тревожно произнесла:
– Вы смеётесь? Для этого есть какая-то причина?
– Да, да! – Артак продолжал громко хохотать, – я смеюсь! Я смеюсь, – повторил он взахлёб, – я смеюсь!
Дракон внезапно умолк и щурясь от яркого света, внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну.
– Вы считаете что для того чтобы смеяться необходима причина? Мне кажется что причина скорее требуется чтобы быть грустным, а для смеха причины не нужны! Ибо смех – естественное и гармоничное состояние любого мыслящего существа.
– Но что же делать? Вам стало хуже? – Агафья Тихоновна была в недоумении, – может быть, потушить костер?
– Нет, нет! – Артак продолжал смеяться, – что вы! Наоборот, всё как раз наоборот! Подбросьте дров! Подбросьте ещё дров! Больше, больше! – дракон говорил взахлёб, словно его лихорадило, – со своими мыслями и их самочувствием я как-нибудь разберусь, а это, – он многозначительно прищурил глаза, – только что открытое, новое для меня их свойство, очень даже нам поможет. По крайней мере должно помочь. Я так думаю. Точнее, я так знаю…
– Но какое свойство??? Что я упустила?
– Всё очень просто, – дракон ещё раз всхлипнул смехом, – всё предельно просто. Если присутствие света в его, – Артак неопределённо пожал плечами, словно намекая на того, чьё это было сознание, – в его осколочном сознании, а точнее – в этом его сознании, разбитом в зеркальную пыль, если присутствие света так влияет на мою собственную способность мыслить, то и моя способность мыслить точно в той же самой степени влияет на его сознание. На его сознание, которое мы хотим собрать воедино. Понимаете?