Убегал, неся в себе высокий и священный код – новую, только что полученную новым прикосновением информацию.
Свет возвращался к породившему его источнику.
К костру.
Или к Солнцу.
А может быть и туда и туда. Это было абсолютно неважно.
Важно было другое.
Солнечная – белая и жгучая составляющая света, обогатившись жёлтым и мягким свечением рукотворного костра, на своем обратном пути вверх проходила сквозь пыль от мешков, и сквозь сами мешки, не замечая их и не останавливаясь ни на мгновение, и если бы не это странное свойство времени, замедлившее всё вокруг – всё, кроме скорости восприятия действительности Артака и Агафьи Тихоновны. Если бы не это растянутое в пространстве время – акула никогда бы и не заметила одну странную, и показавшуюся ей очень важной особенность света – проходя через мешки и осевшую на них пыль, свет немного изменялся, он искажался, искривлялся, он приобретал новые качества.
Свет продолжал свой путь, но был он уже немного другим.
Свет начинал выражать некую новую для себя самого суть.
Свет становился богаче на оттенки, на интонации.
Свет вступал в родство с пылью и действиями – в родство кровное, нераздельное, в вечное родство.
Родство, кстати, и может быть только вечным.
Родственники могут умирать, но их родство сохраняется единожды и навечно, родство скрепляется мукой и крахмалом с бесконечным сроком годности…
Свет продолжал свой путь.
Теперь в его безграничной, безмерной, в его энергетической кладовке хранился ещё один фотоснимок, ещё один моментальный кадр. Кадр с информацией о владельце зеркала и костра. И этот фотоснимок, этот мгновенный отпечаток реальности, в своё время точно так же изменит источник самого света, к которому он, безусловно, вернётся. Изменит, как уже все существующие в нём и доставленные нам отпечатки, пусть немного, но изменили этот, так ждавший света – мир поступков и действий.
Важно было то, что абсолютно всё вокруг влияет на себя самое – влияет на это самое всё, абсолютно всё существующее – влияет и изменяет свои же внутренности и устои. И изменяет без исключений, без опусканий и отпусканий, изменяет без изъянов, без ошибок. Изменяет без усталости, без выходных и перерывов на обед. Изменяет безупречно, безукоризненно, совершенно. Изменяет бесконечно.
– Свет… – Агафья Тихоновна показывала плавником на световые лучи.
– Ничего не напоминает? – дракон тоже с интересом наблюдал за происходящим.
– Не знаю, – акула повернулась к Артаку, и в первый раз в этом мире, смогла рассмотреть его при нормальном освещении, – а должно напоминать?
– По-моему, когда что-то рождается из ничего – это всегда может напоминать только одно, – Артак усмехнулся, – но не важно. Не будем об этом.
– Рождается из ничего? – эхом повторила Агафья Тихоновна.
– Да, да, рождается из ничего. Или формируется из пустоты, которая, как вы правильно заметили, тоже является наполнением.
– Да, да… – акула задумчиво наблюдала за игрой света, – да, да, да… По-моему, я понимаю о чём вы говорите…
Кроме мешка с вниманием, или со способностью внимать, вокруг было еще масса самых различных, но невостребованных возможностей и способностей – и милосердие, стоявшее сбоку и опустошенное лишь наполовину, и сострадание – почему-то грязный, развязанный мешок с большим пластмассовым совком внутри, которым, видимо, его иногда и отсыпали – щедрою или не очень рукой.
Была тут и доброта – мягкий и бесформенный, открытый мешок, распространявший вокруг себя аромат живых, ещё не срезанных цветов. Особенностью этого мешка была его неисчерпаемость. Сколько бы кто ни взял. Мешок с добротой был всегда наполнен, хоть и наполнен всего лишь наполовину. А значит – он был и наполовину пуст. Можно и взять и добавить, а если не добавлять, то и доброте когда-нибудь может прийти конец.
Была тут и любовь – единственный абсолютно пустой мешок, к тому же ещё и вывернутый наизнанку. Наверное, она была вокруг всего, наверное, она существовала в растворённом виде в этом изумительном пространстве. А может быть она сама и была этим пространством. Поэтому мешок с любовью и был вывернут наизнанку. Он как бы продолжал ее хранить, но уже снаружи. Своей вывернутостью он не допускал возможности закрыть её, завязать, упрятать.
Мешок с сердечностью был раскрыт и полон. Подходи и пользуйся. Кто как хочет. Кому сколько нужно. Кто сколько может унести. Всем хватит.
А вот приветливость робко выглядывала из полуоткрытой котомки, не торопясь выйти наружу. Перед ней стояли мешки с неприятием, отторжением и боязнью. Они загораживали приветливости свет, и прятали её улыбку, иногда показывающуюся из небольшого прочного мешка. Эта улыбка обладала одним волшебным качеством – увидевший её обязательно к ней возвращался.
Честность и принципиальность грустно ютились сбоку, рядом с порядочностью, хотя в самом центре для них было выделено особое место. Оно, это место, даже было подписано. Честно подписано. Однако насущная необходимость, стоявшая неподалеку, сделала небольшую рокировку, и оттащила мешок с честностью в сторону, поставив на его место неуемную жажду. Жажду чего бы то ни было – власти и влияния, привилегий, авторитета, могущества, денег в разных валютах. Чего угодно, кроме одного, что действительно может вызывать жажду – и это что-то – отсутствие воды.
Тут же, совсем рядом, были достоинство и благородство, искренность и верность, неподкупность и прямодушие. Все они стояли прижавшись к друг дружке, открытые, но не востребованные полностью, и с завистью поглядывали на мешок с любовью – пустой и свободный. Наверное, им тоже хотелось точно так же как и она, раствориться в пространстве, слиться с ним воедино, наполниться его светом и теплом – а значит – наполниться и самой жизнью.
Мешок с жадностью и скупостью был закрыт и туго завязан, а рядом с ним стояла бережливость, которая охраняла подступы к этому мешку, но одновременно с этим пыталась проделать дырочку в прочной, ладно сшитой мешковине чтобы выпустить жадность наружу. Мелочность и прижимистость, корыстолюбие и меркантильность, крохоборство, как могли, спустя свои рукава, помогали бережливости, однако, пока безуспешно. Они были маленькие, слабые, они тянули мешок с жадностью в разные стороны и никак не могли его развязать. Их приспущенные рукава также не способствовали процессу. Однако, их было много и, кто знает, если им удастся объединить усилия, возможно, когда-нибудь жадность будет выпущена наружу.
Кроме них мешок с жадностью окружали небольшие, но полные мешочки с трусостью и предательством, с малодушием, с робостью и нерешительностью, с ложью и вероломством, с хитростью и коварством. С подлостью, которая всегда где-то рядом и только и ждёт своего часа чтоб выстрелить на поражение. И если оставить её бесконтрольной – ей это вполне удастся.
Агафья Тихоновна вопросительно посмотрела на Артака.
– Что они тут делают?
Артак едва заметно кивнул.
– Стоят. Ждут своего часа.
– Но это же не действия! А если и действия, то вредные и никому не нужные.
– Вы так думаете? – дракон усмехнулся чему-то про себя.
Агафья Тихоновна, заметив, что свет направился в эту сторону тьмы, вскочила на хвост, намереваясь оттащить ненужные и даже вредные по её мнению мешки в сторону, спрятать их от световых лучей. Акула думала что, тем самым, она избавит владельца этого мира от того, что они хранили, защитит его от их темного содержания.
Дракон, не поворачивая головы, остановил её одним движением лапы.
– Не надо, – только и произнес он, – не надо этого делать…
– Но почему? – акула вновь округлила глаза.
– Потому что без них мир станет неполным, – Артак щурился от яркого и уже достигшего его света, – неполным, понимаете? А неполное всегда теряет смысл, а если и не обязательно теряет его полностью, то уж искажает его до неузнаваемости – в обязательном порядке.
– Смысл чего? – Агафья Тихоновна остановилась и в недоумении разглядывала залитого светом дракона.
– Смысл существования.
– Как это?
– Очень просто.
– ???
– Это зеркало. И оно не может быть номером один. Номер один подразумевает что есть и номер два и три… Номер этого зеркала – «не-два». Оно цельное и неделимое и оно должно отразить всё, что тут есть – это его прямая и единственная обязанность, иначе…
– Иначе что? – Агафья Тихоновна была нетерпелива и слова часто забегали вперед мысли.
– Иначе он, – дракон показал когтем куда-то вверх, – он не сможет себя познать полностью. Не сможет познать себя – не сможет познать и всё остальное, всё то, что отражает это зеркало. И вот этого просто не может быть. Не может случиться. Это обязательно должно произойти. Обязательно.
– А что отражает это зеркало?
– Существование всего со всем. Единое и цельное существование.
Агафья Тихоновна в изумлении округлила глаза.
– Но это же значит…
– Что? – Артак усмехнулся, уже зная что скажет его спутница.
– Но это значит что и само существование отражает всё это! И нас, и эти мешки, и его, – акула кивнула куда-то наверх, к свету, – его самого!
– Именно так, – дракон облегченно вздохнул, – все мы живем между двух зеркал, а если быть точнее, то между двух отражений этих двух зеркал. Своего собственного зеркала, отражающего всё сущее и одного общего, одного на всех, зеркала номер «не-два»…
Дракон поднял голову и посмотрел на ослепительный свет, медленно спускавшийся вниз.
– А если быть ещё точнее, то и не между двух отражений…
– А где же тогда?
– Мы все живем в свете, который несёт эту информацию о существующих зеркалах. Мы – всего лишь информация в общем информационном поле, не более того. Мы – палец, показывающий на Солнце, но отнюдь не само светило. Мы – лишь возможность познать этот свет, которым являемся и ни капелькой больше. И знаете что?
– Что? – акула слушала затаив дыхание.
– Нет никакого второго зеркала. Есть только одно – общее. Зеркало номер «не-два».
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Это относится и к людям?
– Говоря «мы» я имею в виду именно людей, – дракон тихонько засмеялся.
– Значит человек – всего лишь возможность?
– Да! Быть человеком – как стоять на перекрестке всех дорог. И любая дорога доступна. Но найдешь ли ты в себе силы идти – вот в чём вопрос, – Артак продолжал улыбаться, – так что, просто родиться человеком не вполне достаточно. Человеком необходимо ещё стать. Человек – это возможность, это вероятность, это сжатый в пружину потенциал, но никак не завершённое, развёрнутое произведение.
Акула присела рядом с драконом и к её телу тоже прикоснулся луч света. Прикоснулся, пощупал кожу и проскользнул внутрь.
– Да, да, – она кивнула головой и в её глазах мелькнуло озарение, – вы совершенно правы.
– И знаете что ещё? – Артак повернулся к Агафье Тихоновне.
– Что? – тихо произнесла она.
– Человек – это ещё и надежда.
– Чья?
– В данном случае наша. Наша с вами…
Так они и сидели в ожидании конца этого бесконечного мига. Мига пробуждения.
5
Свет, хоть и медленно, но не останавливаясь ни на одно мгновение, заполнял собой всё существующее пространство.
Густой и вязкий, с неторопливым, но и ничем непреодолимым усердием, он флегматично продвигался вперед с неотвратимостью дождя, способного проникнуть в любую, даже самую тонкую щель. Точно так же, как вода была способна намочить всё, к чему она прикасалась, так и свет освещал каждый закуток, каждую расщелину, каждый выступ и впадину, каждый, даже самый труднодоступный участок пустоты.
А абсолютная тишина на арене действий лишь усиливала, нагнетала чувство неотвратимости.
– Что будем делать? – Агафья Тихоновна повернулась к дракону, и показала плавником на световой луч, подобравшийся к ним ближе всех остальных.
Луч как раз огибал мешок с жадностью, и бережливость, под воздействием света, вместе с мелочностью и прижимистостью, бросились наутек, наконец-то оставив попытки развязать мешок. Спущенными рукавами они закрывали свои тела, пытаясь спастись от яркого, ослепляющего света, а меркантильность, крохоборство и корыстолюбие, не имея своих рукавов, которые можно было бы спустить, пытались спрятаться за спинами своих более крупных товарищей.
– Ждать, – Артак улыбнулся, наблюдая за этой сценой, но не сдвинулся с места, – будем ждать, тем более что ничего другого нам и не остается.
– Нам ничего не угрожает?
– Нам? – дракон рассмеялся сильно, в голос, и от его хохота, кажется, даже световые потоки перешли в лавинное, нарастающее движение. Словно камни в горах при камнепаде. Такой себе световой ураган. Всё вокруг содрогнулось, но выстояло, – нам? – повторил дракон сквозь смех, и наконец ответил:
– Нам ничего не угрожает, – он смеялся и смеялся, но Агафье Тихоновне показалось, что его радость была немного искусственной, насильной, почти натужной.
Дракон, в свою очередь, смеялся и внимательно наблюдал за светом, судя по всему, смеялся он лишь для того, чтобы посмотреть за реакцией света на его смех.
– Но свет растворяет всё, что здесь есть… – неуверенно произнесла Агафья Тихоновна.
– Я бы не смог отказаться, если бы свет захотел растворить и меня, – дракон говорил отрешённо, словно ему в голову пришла какая-то интересная мысль, – но, боюсь, что этого не случится, – он замолчал, прислушиваясь, – хотя, это было бы совсем неплохо. Так что не переживайте, нам ничего не угрожает. Свет не растворяет – он освещает, он питает. Возможно, когда-нибудь он что-нибудь и растворит, – дракон подмигнул акуле жёлтым глазом с вертикальным зрачком.
Агафья Тихоновна молча кивнула и подмигнула в ответ.
Артак, как собака, приподнял уши и вслушался в абсолютную тишину, царящую на зеркальной арене. Скользнув взглядом по темным, ещё не затронутых светом, участкам пустоты, дракон, казалось, сам превратился во внимание. Или в способность внимать.
– Что вы делаете?
– Ничего особенного. Слушаю. Пытаюсь понять, – Артак полностью погрузился в процесс созерцания.
Казалось, не было ни одного звука, способного пройти мимо чуткого драконьего уха, не было ни одного лучика света, который был бы в состоянии обойти драконий глаз. Артак сейчас олицетворял собой всё внимание, которое было в его распоряжении. Он воплощал собой весь мешок, он растворял в себе их – бездонные мешки возможностей, открывающихся при созерцании.
Артак просто внимал. И был внимателен…
В это же мгновение мешок с вниманием что-то затрясло изнутри, его словно залихорадило, как это бывает при высокой температуре, но тут же отпустило, покинуло, оставило в неподвижности. С негромким шелестом веревка, стягивающая мешок за горло и перекрывающая ему кислород, даже не дождавшись своего светового луча, ослабла и с лёгким шелестом соскочив вниз, упала на зеркальный пол. Мешок глубоко вдохнул и раскрылся.
– И как? Получается? – акула улыбнулась с небольшой долей иронии.
– Получается, – Артак утвердительно кивнул головой, и в его глазах сверкали какие-то искорки, – конечно, получается, – он опять засмеялся, теперь уже искренне и бесхитростно.
Напряжение покинуло его полностью.
Агафья Тихоновна ничего не могла понять и поэтому продолжала молча смотреть на громко смеющегося дракона в ожидании.
– А знаете, что? Давайте посмеемся с вами вместе! – дракон схватил акулу за плавник и вскочил на лапы, – только смеяться надо громко и как можно более проникновенно, смеяться надо тем смехом, про который говорят – от всего сердца!
– Вы сейчас говорите серьёзно?
– Абсолютно! Абсолютно серьёзно! – Артак подпрыгнул и раскаты драконьего смеха заполнили всё существующее пространство.
Казалось, смех разделил со светом всю существующую пустоту и теперь они мирно сосуществовали вместе.
Смех, как и свет, обладал своей собственной, яркой и постоянной энергией, но она была немного тоньше, можно сказать, неуловимее, она была даже менее осязаема, чем энергия света. Похоже, смех со светом стали не разлей вода. Стали друзьями. Почему нет? Ведь по своей структуре они были очень похожи.