В этот же вечер наш проводник ушел. По нашим сведениям, банда в данный момент находилась на территории Китая. Семен обещался выследить хунхузов и предупредить, когда они перейдут нашу границу. Мне пока было непонятно, как можно выследить небольшую группу людей в необъятной тайге, следовало только уповать на слово рекомендованного Аристовым человека…
* * *
Жизнь и подвиги Семена Раскорякина.
– Вообще-то меня зовут Суре Гаер – топор по имени. А фамилия у моих соплеменников одна на всех. Когда я родился, папаша, взглянув на мое лицо и сравнив с только что приобретенной железякой, назвал меня Суре. Радует… папаша отдал за один топор две шкурки соболей и, видимо, я для него значил не меньше. Впрочем, повесть моего появления на свет мне рассказывала мать – отец давно уже сдох от ханшина, возможно, она и приукрашивала что-то в своем повествовании. Отец помер, когда мне и пяти весен не исполнилось. После его смерти мы с матерью стали жить в фанзе моего дяди. Великий был шаман! Его даже китайцы боялись, а русский начальник Аристов очень уважал. Мать рассказывала, что брат отца как-то раз проводил обряд нимган[15], когда к нам в жилище заявились китайские кредиторы. Дядя только что загнал в фаню[16] душу отца, и вся семья собиралась трапезничать на поминках, когда в жилище пожаловал скупщик пушнины, а с ним трое помощников и без особых разговоров попытались забрать мою мать в счет оплаты долга. Дядя их предупредил, что далеко они не уйдут, но они не послушались. Дураки! Бачелаза – река коварная, особенно в период паводков. Китайцев взял к себе дух реки, наверное, дядя его попросил. А мать выбралась, правда, болела потом маленько.
С тех пор к нам китайцы и не наведывались. Наоборот, дяде самому приходилось сдавать шкуры в китайской фактории на реке Бикине, а это путь неблизкий. Зато в наших угодьях чужих промысловиков поубавилось.
На одиннадцатую весну моей жизни дядька взял меня с собой в факторию. К этому времени русские уже построили железную дорогу, и я впервые увидел паровоз. Сильное впечатление! Амба[17] так не ревет, когда отгоняет человека от своей добычи! С тех пор я уяснил, что железные гайки от рельса не стоит пытаться отворачивать, когда вдали появляется это дымящее чудище. Дядька отсоветовал.
Сначала все мне во внешнем мире казалось странным. Русские вообще на настоящих людей не были похожи и законы у них мне показались довольно необычными. Хотя Аристов мне понравился. Сразу было видно, что это не злой человек и неплохо разбирается в наших обычаях. Да и по тайге двигается, как настоящий человек. Хотя, конечно, сразу видно, что он духов не видит. Вообще что китайцы, что русские с лесом и стихиями плохо дружат. По их мнению: вода, воздух огонь и предметы не имеют души, а с животными невозможно разговаривать. Что поделаешь? Эти люди давно живут в больших селениях, где нет места духам природы…
Мне шла пятнадцатая весна, когда я впервые ходил с Аристовым по нашей тайге. Тогда и получил от него в подарок свое первое ружье. За дело, конечно.
В тот день мне с утра было не по себе. Дул осенний северный ветер. По небу медленно ползли тяжелые тучи. В ущелье, где к вечеру расположился наш лагерь, духи воздуха устроили свистопляску. Речушка, протекавшая по дну ущелья, сердито ворчала, жалуясь на беспредел проказничавших духов. Я пытался возжечь костер и пожаловаться Санги Мапа[18] на его расшалившихся детишек. Но мне не удалось добраться до него. Тогда я сказал Аристову, что нам нужно срочно убираться отсюда. Он не прекословил, и наш лагерь не более чем за час переместился почти на вершину соседней сопки. Последние грузы мы переносили под ливнем. А еще через два часа мелкая речушка превратилась в грозный поток, сметающий все на своем пути. Всю ночь мы сидели в мокрых палатках, не пытаясь даже развести огонь. Ливень не прекращался трое суток, и мы потом с трудом выбрались из ловушки, устроенной нам духом этой реки. А винтовку начальник подарил мне через два дня. Непогода разогнала зверье, и старый амба, хозяйничавший в этой округе, с голодухи решился поохотиться на нас. Он долго шлялся вокруг нашей колонны, двигавшейся по тропе, и даже устроил засаду в буреломе, пересекавшем лесную дорожку, но собаки его вовремя учуяли, и солдаты выстрелами отогнали зверя. Кстати, о собаках – на них-то в основном и охотился старый разбойник. Для амбы собачка вкуснее молодого поросенка.
Из-за угрозы нападения мы рано встали лагерем, чтобы до темноты набрать побольше топлива. Первым на стражу встал я. Аристов доверил мне «мосинку», с которой я быстро разобрался, а стрелять из ружья я умел, у дяди свое имелось, и он временами давал мне потратить несколько патронов во время совместной охоты. Так вот: сижу я, отвернувшись от костра, и вроде как дремлю, а сам вижу тень, изредка подкрадывающуюся к нашей стоянке. Тигр опытный – дожидается, когда люди заснут окончательно. Собаки поскуливают, ближе к центру сидят. Готовы сами в костре изжариться лишь бы старому амбе в зубы не попасть. Но вот старик решился: беззвучной тенью выступив в свете костра, он взвился в воздух, тут я его и достал. С одной пули в голову. Амба перекувыркнулся, мяукнул жалобно и напоследок все же придавил одну из собачек, дотянувшись случайно уже мертвой лапой.
С этого дня трехлинейка так и осталась у меня, а по окончании похода Аристов подарил больше сотни патронов. С винтовкой я до весны добыл три амбы и лесную кошку[19]. Дядя предупреждал меня, что не стоит таким образом наживать богатство, но я его не слушал. Продав китайцам лапы, кости и усы зверей, я мог купить себе целых два ружья с боеприпасами, а после продажи шкур русским я почувствовал себя богачом и решил жениться. Все же шестнадцатая весна мне шла, пора было отделяться от дяди. Мудрый был старик – не зря мне говорил, что на убийцу тигров могут рассердиться боги. В тот год, когда я привел в жилище жену, большая война между русскими уже до нас докатилась…
Жена мне крепкая, большая досталась – на голову меня выше. Отец у нее из староверов был, а мать – наша. Я за нее большой выкуп дал. Матери шаль и юбку русскую подарил, мешок чумизы[20] отдал, две лопаты и хороший топор в придачу и не жалко было – уж больно Марья красивая и на любовь охоча. С этой любви и начались мои беды. Из дому две недели только по нужде выходили. Все припасы подъели и на зиму глядя пришлось мне побегать, заготавливая корм для семьи и собак. Потом пушной зверь выкунился, и я ушел на дальние охотничьи угодья, плашки на зверя ставить, а когда вернулся, то застал в своем доме троих вояк, то ли белых или красных непонятно. Может, вообще дезертирами были, но у меня дома они не скучали и жена с ними, а когда я начал возмущаться, то меня вежливо послали на хрен и наградили пинком для ясности. Время смутное, и я мудро поступил, предварительно спрятав винтарь во дворе. Если бы пришельцев было более пяти человек, я ни за что с ними не справился, да еще винтовку могли отнять. А тут, разведав обстановку и дождавшись, пока гости уснут, я вошел в дом и, передернув затвор винтовки, скомандовал им убираться. По-русски к этому времени я болтал неплохо, и гости бы убрались, но все дело испортила моя супруга. К моему удивлению, пока я держал под прицелом ее дружков, она кинулась на меня со скребком для зачистки шкур и даже полоснула меня по лицу. Дура пьяная. Мужики повели себя не лучше – кровь на моем лице послужила поводом для нападения. Так хищники поступают, желая добить свою жертву. Но я-то был вооружен! И первая пуля разнесла череп бородатого русского. Я еще успел выпалить в грудь долговязому парню, а вот третий мужик успел отвести ствол в сторону и впечатал волосатый кулак мне в грудь. Попади он выше – легко бы со мной расправился, но пока он пытался поднять отлетевшую винтовку, я полоснул противника ножом по шее. Кровь ударила тугой струей, и мужичку стало не до схватки. Он пытался пережать место разреза, но где уж там, я ему кровяную жилу перерезал. Через пару ударов сердца мужик тяжело грохнулся на земляной пол. А Марью я выгнал. По холодку. Зимой оно ей легче добраться до родного становища…
Дом без женщины и детей – неуютное жилище. Мне, лесному бродяге, он и не особо нужен. Дождавшись ранней весны, я решил податься в люди. То есть вышел к железной дороге, а там меня подхватила волна Гражданской войны. Сначала в Бикине попал под мобилизацию. Даже и не понял, как получилось. Сидел себе спокойно в трактире, обмывали со знакомым скупщиком пушнины Ванькой Медведевым удачную сделку. Вдруг двери нараспашку – влетают десяток военных и с ними большой начальник. Давай документы требовать. А какие документы у гольда? Я такого важного слова в то время и не знал. Бросили меня в клетушку, где еще десяток таких же страдальцев обитало. А утром предложили: или записывайся в армию, или повесят меня. На верхнее небо как-то еще не очень хотелось. Стал я солдатом. Временно. В Хабаровске, куда пригнали наш эшелон, направляющийся на Западный фронт, я удрал. Фельдфебель, надзирающий за жильцами нашей теплушки, напился, а дневальный был из местных и сам решил податься в бега. Так я впервые оказался в большом городе, и гнить бы мне на какой-нибудь свалке прирезанным местными бандитами, но, видно, на верхнем небе меня еще не ждали. Случайно на улице я встретил Аристова. Он и приютил меня временно, а потом с артелью рыбаков я смог убраться в тайгу…
Аристов посоветовал вообще пару лет не высовываться, а сидеть дома и не чирикать. Но рябчиком отсидеться не удалось…
Вышли мы к устью реки Самарга, где, по словам артельщиков, их дожидались две лодки и шхуна. Было самое время хода лосося. Еще в горах нас застала непогода, а когда спустились к устью реки, стали видны последствия налетевшего тайфуна. В заливе ходили большие волны и ни одной шхуны поблизости. Рыбачьи лодки были вытащены далеко на берег, кроме нашей смешанной команды, состоящей из трех удэгейцев, пяти русских и одного гольда, на берегу расположились человек тридцать китайцев и корейцев, которые недобро поглядывали на вновь прибывших. Удэгейцы, ждавшие нас здесь с лодками, сказали, что договориться с ними не удалось, каждая команда хочет единолично перекрыть сетями реку. Я еще тогда подумал, что не миновать драки, только вот не угадал с кем. На следующий день, когда море успокоилось, в залив прибыла команда японцев. Да не одни, а с военным катером, который без промедления начал расстреливать из пулемета лагерь рыбаков. При первых же выстрелах подхватив свою котомку и винтовку, я спрятался в прибрежных зарослях. Сидел и дрожал, и немудрено – впервые попал под пулеметный огонь, но чудом выжил. Не всем так повезло. Более половины людей осталось на берегу, а высадившиеся на берег японцы добили раненых. «Вот тебе и получил за рыбу деньги!» – помню, посетовал я. Дело в том, что артельщики обещали с уловом дойти на шхуне до Владивостока и там честно расплатиться со мной вырученными деньгами. Теперь пришлось идти в родное становище с пустыми руками, а зима уже была не за горами. Хорошо еще ружье и кое-какой припас с собой в котомке успел захватить.
Зимовал в стойбище у дядьки. В самое суровое время, когда птицы на лету замерзали, прибились к нам десяток красных партизан. Их отряд разгромили, и оставшимся в живых в отличие от нас повезло – наткнулись на наше стойбище. Нет, места хватало всем, да и дрова под боком. Только с едой плоховато было. Партизаны попались не очень приспособленные к таежной жизни – только один из них был охотником. Так что пришлось нам трудиться с дядькой, промышляя по заснеженной тайге. Зимняя охота в том году была на редкость неудачной. Слишком много снегу выпало в наших краях. Косули откочевали в Маньчжурию. Кабанов мы в округе почти всех еще с осени выбили. Так что иногда были рады двум-трем зайцам, пойманным в петли. Но голод не главная беда, случившаяся той зимой…
Партизаны занесли в становище черную оспу. Зимовали в тесноте, так, что к весне только шесть партизан, да мы вдвоем с шаманом выжили. Все дети и женщины умерли. Умерла и моя мать. Дядька очень переживал, что беду не смог отвести. Сказал, что духи его оставили. После чего и сам решил уйти дорогой смерти. Но прежде, перед кончиной, намерился дядька посвятить в шаманы – к этому дар у меня наследственный имеется…
Целая луна прошла с момента наступления Нового года[21]. Тайга тяжко просыпалась после жестокой зимы. Мы сидели с дядькой на вершине освободившейся от снега сопки, наблюдая за робким пробуждением жизни. Внизу, под нами первые подснежники разбавляли желтизной суровую зелень хвойной поросли. Птицы, радуясь весне, перекликались в кедровнике. Худой медведь, недавно вылезший из берлоги, напряженно нюхал весенний воздух. Жизнь кипела, а вот нам с дядькой было нехорошо. Видимо, злой дух напоследок решил свалить нас – самых сильных его противников. Я чувствовал большую слабость, и трясло меня здорово. Глаза дядьки были тусклы, все лицо покрыто красной сыпью, но он ценой своих последних сил все же решился изгнать из меня злого духа. Шаман поднялся и ударил в бубен. Дрожащий звук пронесся над тайгой, призывая домашних духов на борьбу с чужестранным злом. Я лежал на теплой подстилке, вслушиваясь в рокот вибрирующей кожи. Постепенно я перестал ощущать присутствие живых существ вокруг меня. Не стало тайги, птицы перестали петь, лишь ветер и звуки камлания доходили до моего сознания, а с соседних сопок стекались тени духов, пришедшие на вызов. Они готовы были сразиться со злым духом, так, как любили наши тела и запах нашей крови. Я видел, как злой демон вылетел из наших тел и бросился в битву, но наши помощники набросились на него, как яростные собаки на большого медведя, и стали рвать его в клочья. Но демон был хитрый: когда от его серой тени осталась только одна треть, он истончился и, превратившись в черное копье, пронзил моего дядю, а затем, жутко захохотав, стремглав унесся в черное небо. Когда я очнулся, дядя был уже мертв, а я стал шаманом, на зов которого слетались все духи нашей округи…
Времена были лихие. Моих соплеменников в округе почти и не осталось, кто умер от оспы, кого убили хунхузы, кто попался под горячую руку солдатне, а некоторые ушли в Китай, думая, что там войны нет. Так что некого лечить мне стало, и я подался в бродяги. Много чего за эти годы видел и с бандой хунхузов, которую меня попросил выследить Аристов, знаком не понаслышке. Не люди они, а злые демоны. А со злыми демонами лучше бороться в родных местах, где родные духи помогают. Ранее я с ними сталкивался при переправе через Уссури. Шел со своими земляками в Маньчжурию. Вот там нас и подловили хунхузы. Надо было только добраться до обжитых мест, а там власти хунхузам спуску не давали, но не повезло…
Я шел через перекат в хвосте нашего переселенческого отряда, когда из прибрежных зарослей сразу за бродом на людей накинулись демоны…
Думаю, только я один и спасся. Остальных повязали, а тем, кто сопротивлялся, сразу головы рубили. Одного удэгейца, изловчившегося подстрелить хунхуза, прямо на берегу живьем в землю закопали. Я с противоположного берега из кустов наблюдал за расправой, но ничем помочь бедняге не мог. С пленниками поступили известно как – продали в пограничных селениях. Мужиков в рабы определили, а женщин богатые китайцы с удовольствием берут в наложницы. Долго бесчинствовала банда в Приморье, наводя ужас на поселенцев, при налетах на селения не разбирались – грабили всех подряд: китайцев, русских, гольдов, удэгейцев… Облагали налогами, а при любой попытке к сопротивлению действовали на один манер – закапывали живьем человека, а зимой раздевали догола, связывали и обливали непокорного водой до тех пор, пока он не превращался в сосульку. Именем главаря банды Лу Ю Вея матери в приграничных селениях пугали непослушных детей…