Забвение

Забвение

Егор Юрьевич Куликов

Иллюстратор Анастасия Красовская

ISBN 978-5-4490-1065-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дом

Я очнулся посреди бескрайнего поля. На небе висело блёклое пятно. Но из-за плотного тумана сложно было определить, что это – луна или солнце. Скорее всего, луна, так как роса скопилась на стеблях травы и приятно щекотала ноги.

Я не испытывал холода, хотя был в тонкой накидке, какие дают в больнице. Не чувствовал собственного тела, но двигался легко и плавно. Словно одной лишь силой мысли. Чувствовал, как капли росы скатываются по коже, когда шёл, точнее, когда парил над землёй.

Забавно, но я совершенно ничего не помнил. Кто я? Где я? Откуда? Кто мои родственники или друзья, если таковые имеются? Кем я работал, и была ли у меня семья?

Но ещё забавней было то, что меня это нисколько не тревожило.

Я находился в некой невесомости. Как физической, так и психологической.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем передо мной начал вырисовываться силуэт. И этот силуэт выплывал из тумана, как нос огромного корабля. Высокий, острый. А я, наверное, походил на водолаза, двигающегося к затопленному судну.

Чем ближе, тем более он принимал очертания дома. Огромного загородного дома с острой крышей и крыльцом в пару ступенек.

Ни одна дощечка не скрипнула, когда я поднимался на крыльцо.

Деревянная дверь глухо отозвалась на мои удары. А после тишина.

Мрак. Ни единого звука. Словно туман впитывал их.

Я постучал снова.

У меня возникло ощущение (не знаю, откуда оно взялось), что в доме кто-то есть. И этот кто-то стоит прямо за дверью. Я чувствую его.

Я толкнул дверь, и она с лёгкостью подалась.

Никого!

Но ощущение…

Ощущение, что все, кто был в доме, в одночасье попрятались и смотрят на меня. Я сделал пару шагов, продолжая чувствовать себя единственным актёром на сцене под сотней, под тысячью взглядов.

В доме было светло, но источников света я не заметил. Там не было лампочек или свечей. Казалось, что воздух, вступая с чем-то в химическую реакцию, испускает слабое жёлтое свечение.

Но первое, что бросилось в глаза, – это планировка дома. Длинный коридор с множеством дверей. Как будто я попал в какое-то госучреждение. Не хватает только лавочек и табличек с графиком приёма и обеда.

Серые стены уходили до противоположного конца. А вместе со стенами уходили и двери. Много дверей. Штук двадцать или около того.

Я схватился за ручку первой двери, продолжая испытывать на себе посторонние взгляды.

Дверь открылась.

Испугавшись, я отшатнулся.

Из комнаты на меня смотрела тьма. Настоящая тьма, которой я не встречал ранее. Ни единого источника света. Ничего. И граница тьмы начиналась сразу за порогом. Как ночной обрыв. Я почувствовал, как сердце начало колотиться.

Возникало ощущение, что свет так же, как и я, боится этой темноты. Он, свет, обрывается на пороге, а дальше темно и пусто.

Не знаю, что меня подвигло, но я шагнул за порог. Окунулся с головой.

Кто-то или что-то закрыло дверь, и тогда я оказался в пустоте и кромешной тьме.

Но страха не было. Он исчез сразу, как я пересек границу света. Я не боялся, что на меня кто-то набросится. Не боялся и того, что за мной следят.

Единственное, что вызывало лёгкую тревогу, так это то, что я могу застрять здесь до конца (до конца чего?). Один на один с самим собой. Навечно.

Тревога росла и превращалась в страх. Жуткий страх. Я ничего не видел, ничего не слышал и в общем-то ничего не чувствовал. Мозг, лишённый каких-либо ощущений, начинал придумывать себе занятия. Из меня словно лезли демоны самых откровенных страхов.

Я закричал, но тьма съела мой голос.

Не знаю, сколько прошло времени: несколько минут или же несколько суток. Но я заметил блик света. Подумал, что мерещится, что мозг, заточённый в этот тёмный, тихий и бесконечный вакуум, играет со мной злую шутку, самовольно выдумывая развлечения.

Но свет появился вновь. Как будто далеко-далеко или же максимально близко (там сложно было определить расстояние) загорелась свеча и тут же погасла.

Я начал ждать. Я был уверен, что если свет появился единожды, то он вернётся. Он обязательно вернётся.

Да! Я вновь увидел жёлтое свечение. Оно было несколько дольше, чем в прошлый раз. Но и оно погасло. Исчезло.

Затем вокруг начало светиться пространство. Точно, как в доме. Тусклый жёлтый свет.

А затем… свечение стало приобретать формы – и я увидел комнату.

Комната первая

Я увидел светлую комнату с узорчатым ковром на стене. Вместо люстры с потолка на жёстком проводе свисала обычная лампочка накаливания.

У стены – советский шкаф тёмно-коричневого цвета со съехавшей верхней дверцей, видимо, петля сломана. Слева простой стол, заваленный тетрадками и листками. Над столом грубо сколоченная полка, на которой книги лежат одна на одной вперемешку с тетрадями, ручками и линейками. Среди этого вороха спрятался цветок, листочек которого проглядывает сквозь книги.

Единственное окно задёрнуто плотной коричневой шторой.

Я вновь повернулся к ковру. Точнее, это сделал не я… повернулся кто-то другой, а я лишь беспристрастно наблюдал его глазами.

Видимо, этому кому-то был больше интересен ковёр с причудливыми узорами, нежели сама комната.

Через минуту я увидел его руку. Детская ручка с тонкими пальцами уткнулась в ворсистый ковёр и начала водить по контуру рисунка, словно попала в лабиринт и старалась оттуда выбраться.

Спустя минуту ему, или ей, это надоело. Некто начал пересчитывать цветочки на всё том же ковре, в каждый тыкая указательным пальцем и обводя контур.

– …шесть, семь, восемь…

Неожиданно резко и, как мне показалось, неестественно громко отворилась дверь.

И я, то есть он, повернулся.

В дверях стояла женщина в цветастом синем сарафане и с пышным пучком чёрных волос.

– Опять свет не выключил? И запах у тебя какой-то спёртый.

Виляя пышными бёдрами, она ворвалась в комнату, растревожив, действительно застоявшийся воздух.

Женщина подошла к окну и отдёрнула тяжёлую штору.

Солнечный свет ворвался в комнату, заставив меня зажмуриться. Я, то есть он, спрятался под одеяло.

– Мама, не трогай цветы, они сейчас опять вонять начнут.

– Герань не воняет, а пахнет. Ещё и воздух тебе очищает. Так что давай вставай, уже десять часов.

– Сейчас.

– Давай-давай, – сказала мать и нащупала под одеялом ногу.

И я почувствовал. Вначале вздрогнул и убрал ногу ребёнок, а затем и я ощутил нежное прикосновение к ноге. Словно касались меня. Женская рука схватила за щиколотку, но я, то есть он, резко поджал ноги и громко засмеялся.

– Вставай, сейчас завтракать будем, – сказала мать. – И чтоб в следующий раз выключал свет.

– Я читал, – ответил ребёнок, не вылезая из-под одеяла.

Мать ушла. Мальчик остался лежать. Через некоторое время он, как белка, потихоньку выполз из-под одеяла. Спустя минуту встал, оделся и пошёл в ванную.

В зеркале я увидел обычного мальчугана с короткой стрижкой. Чёрные волосы, как иголки у ежа, торчали в разные стороны. Заспанные серые глаза вяло смотрели на отражение. Мне показались знакомыми и в то же время совсем чужими и неприятными его черты. Угловатая челюсть и довольно вытянутое лицо. Небольшой шрам красовался на правой стороне лба.

Я был в его голове и не мог управлять ни единым движением, словно сторонний наблюдатель, которого подсадили ребёнку и сказали: смотри. Я чувствовал всё, что чувствует мальчик. Видел всё, что видит он. Слышал всё, что слышит он. Я даже слышал его мысли, но на этом мои полномочия оканчивались.

Наверное, это я в детстве, проскользнула мысль.

Возможно, ведь я ничего не помню, и это… – я не успел додумать, так как мальчик бросил зубную щётку и бегом помчался на кухню, где мать готовила завтрак.

– Папы сегодня не будет, – сказала она, – он уехал на работу раньше.

Видно, меня это не очень расстроило, потому как я схватил масляный блин и сунул в рот. Вкус был божественный. Он стал ещё лучше, когда я макнул блин в малиновое варенье.

– Не налегай, – говорила мать, – запивай чаем.

Я ел. Ел, как в последний раз в жизни.

Когда я вышел на улицу, а жили мы в частном доме, в селе, меня встретила девочка лет восьми, не больше.

Она была в голубом сарафане, её чёрные волосы отливали на солнце, а немного раскосые глаза (видимо, в ней было что-то азиатское) смотрели всегда с прищуром, словно она всех подозревала, в том числе и меня.

Позже, я выяснил, что её зовут Катя, мы одноклассники и я в неё влюблён.

Всё это я понял из разговора, а вот о любви догадался сам: стоило мне один раз взглянуть в эти тёмно-карие глаза, как сердце начало стучать быстрее. Я заикался и не мог ничего сказать.

– Мне пора домой, – сказала Катя и, поправив сарафан, ушла.

Я с жадностью смотрел ей вслед, любуясь чёрными как ночь волосами.

Позже, когда я копал тоннели в огромной куче песка и елозил машинками по проделанным дорогам, ко мне подошёл мальчик. На вид чуть старше меня. Мы с ним поздоровались особенным образом: стукнулись кулачками, сжали по-разному руки и в заключение похлопали друг друга по плечу.

– Пойдёшь сегодня купаться? – спросил он.

– Не знаю, если мама отпустит.

– А самому слабо?

Я замялся. Почувствовал, как во мне одновременно играет гордость и страх перед мамой.

– Не слабо! – резко ответил я.

– Тогда пошли.

– Я только домой сбегаю, переодеться надо.

Мой друг ждал у ворот, а я, ворвавшись в дом, как ураган, начал упрашивать мать отпустить меня на пруд.

– Кто ещё с тобой пойдёт? – серьёзно спросила она.

– Вова ждёт меня. Ещё будет Денис, Лёха, Слава, – без зазрения совести врал я. – Там все будут. Я уже умею плавать и обещаю, что не буду заходить глубоко.

– У берега, – после некоторого молчания сказал мать.

– У берега, – повторил я и, не дожидаясь ни минуты, рванул на улицу. Как бы она не передумала.

Я чувствовал, что врал не только про ребят, которые пойдут, но и про то, что умею плавать. Я знал, что плаваю я далеко не хорошо. Едва-едва по-собачьи. Грубо говоря, не то чтобы плаваю, а кое-как держусь на поверхности.

– Быстрее, пока мама не заметила, – сказал я Вове, словно ушёл без её ведома.

Широкий пруд скрывался глубоко в лесу. Как оказалось, там действительно были и Лёха, и Слава, и даже Денис.

Кусочек песчаного пляжа занимали взрослые, а мы ушли в глубь леса, где пруд делает изгиб и где есть высокое дерево, склонившееся над водой на котором болтается тарзанка.

Вова, как самый старший среди нас, первым забрался на дерево и, качнувшись, сорвался в пропасть.

Мы с ребятами заворожённо смотрели на изящные полёт Вовы и на то, как он смачно плюхается в воду. Несколько секунд его не было на поверхности. Он часто нас этим пугал: мол, утонул или ещё чего… Иногда он отплывал чуть-чуть в сторону и выныривал там, надеясь, что мы поверим. Ни разу у него не получился этот трюк, но он с упорством барана каждый раз пытался нас подловить.

– Ну, кто за мной? – крикнул он из воды.

Мы с ребятами переглянулись. У каждого на лице читалась нерешительность. Видимо, помимо Вовы, здесь никто толком плавать не умеет. Но Лёха сделал шаг вперёд:

– Подстрахуйте меня, – сказал он и полез на дерево.

Не знаю, как нам надо было страховать, но мы послушно встали у самого обрыва и вздернули руки вверх, точно индейцы перед костром.

Лёха несколько минут сжимал в руках палку, боясь сделать шаг в пропасть.

– Ну, ты скоро, а то мне уже холодно, – поторапливал Вова, обтираясь на берегу.

Лёха взглянул на нас глазами полными страха и шагнул в пропасть.

То ли он испугался, то ли тарзанка была мокрая и пальцы выскользнули, но он не пролетел и двух метров. Шлёпнулся у самого берега, там, где воды по колено.

Естественно, мы не подстраховали.

Мы взорвались хохотом, наблюдая, как Лёха ковыряется в мутной воде у самого берега.

– Смотри, как надо, – гордо заявил Вова и вновь проскользил до края и, выписывая на лету пируэт, нырнул в спокойную воду.

– Я тоже хочу, – вскрикнул я и забрался на дерево.

Но, стоило мне взглянуть вниз, как я понял, что в общем-то не очень и хочется. Высота слишком большая. И, даже если у меня получится удержаться и упасть в воду, я могу просто не всплыть. Мои навыки плавания далеки от идеальных.

– Ты прыгаешь или нет? – спросил Вова, уже успев вновь оказаться на суше.

– Прыгаю, – неуверенно сказал я.

Несколько минут я до белых костяшек сжимал в руке тарзанку, но так и не решился прыгнуть.

– Трусишь что ли? – с издёвкой спросил Вова и взглянул на ребят.

Я чувствовал на себе их взгляды. Чувствовал, как сердце каждый раз замирает, когда я смотрю вниз. Чувствовал, как трясутся коленки, и жутко боялся, что это заметят ребята.

в— Прыгай! – крикнул Вова.

Я стоял не шевелясь.

Пока я как заворожённый смотрел в пропасть, Вова подкрался сзади и дёрнул меня за мокрые трусы. Они сползли на колени, оголив достоинство. А я стоял. Опасаясь отпустить перекладину, чтобы подтянуть трусы.

Ребята начали смеяться, а я всё ещё мялся, не зная, за что хвататься.

От их звонких голосов слёзы выступили на глазах. Мне было обидно за то, что я не прыгнул, и за то, что все увидели меня нагишом. Даже не знаю, на что я обиделся сильнее.

Кое-как под смех ребят я отпустил ветку и смог натянуть трусы. Слёзы заливали глаза, и с дерева я спускался как в тумане. Как в пелене.

Я отошёл от воды и скрылся за толстым деревом, надеясь там выплакаться и вернуться к ребятам. В тот момент я ненавидел их. У меня было огромное желание забраться на тарзанку и спрыгнуть. Спрыгнуть так, как никогда и никто не прыгал. Чтобы все они обзавидовались. Чтобы узнали, что я не трус, что я могу.

Как известно, детская обида мимолетна, и уже через пятнадцать минут мы вместе играли в салки, бегали на отмели и проваливались в глубокий ил. Этим же илом мы кидались друг в друга, оставляя не белых телах чёрные кляксы.

Спустя какое-то время нас осталось всего трое: Вова, я и Лёха.

Мы уже не играли. Мы просто сидели на дереве, свесив ноги вниз, и наблюдали за тем, как рыбы хватают стрекоз и муравьев, которых мы бросали в воду.

Сумерки опустились на пруд, а мы продолжали сидеть на ветке и кидать насекомых в воду. Знобило.

Вова предложил искупаться, чтобы согреться. Мы согласились.

Я и Лёха стояли на берегу, когда Вова забрался на наклонное дерево и в сотый раз за сегодня схватил тарзанку и, качнувшись, сиганул в пропасть. Он проделал этот трюк несколько раз, и воодушевлённый Лёха решил, что в этот раз у него получится: нет посторонних глаз, и он не будет стесняться.

Он забрался на дерево, схватил палку и долго не думая полетел вниз.

Да, у него получилось. Он не сорвался у самого берега. Он долетел до края, несуразно кувыркнулся и с воплем упал на ровную гладь. Брызги полетели в стороны.

Прошло несколько секунд, но Лёха не всплыл. Мы не переживали, потому как знали, что если он решил подражать Вове в прыжках, то и здесь, видимо, решил не отставать. Он сейчас с лёгкими, полными воздуха, прячется под водой.

Ожидание затянулось, и мы с Вовой испуганно переглянулись.

Наконец-то из-под воды показалась голова Лёхи. Мы с облегчением выдохнули. Он прокричал что-то непонятное и вновь скрылся.

– Он тонет? – осторожно спросил я, боясь этого слова.

– Нет, – уверенно ответил Вова.

Я поверил: он ведь старше, он знает.

Но, когда Лёха появился ещё раз, мы смогли разобрать единственное слово, которое он успел прокричать, прежде чем вновь уйти под воду:

– …памагите! – и вода скрыла его.

Вова посмотрел на меня и бросился к берегу. На ходу он взял какую-то палку и кинул Лёхе, как спасательный круг.

– Лёха… Хватайся! – кричал он, но в пруд не лез. – Лёха!

Но тот не мог ответить. Он кое-как всплыл и барахтался, разбрызгивая воду и крики.

Забвение - Егор Юрьевич Куликов