– Сделай своё фирменное блюдо.
– Опять ты со своим борщом, – улыбается она, и на щеках появляются ямочки. – Я всю жизнь училась готовить. Знаю несколько кухонь, а тебе только борщ и подавай.
– Сделай тогда что-нибудь мексиканское.
– Например? – заспанная, но заинтересованная, она щенячьим взглядом смотрит на меня.
– Например борщ, – говорю я, подхожу и целую её в щёку. В ту самую ямочку.
Катя улыбается, её азиатские глаза сужаются, словно бы совсем исчезают с лица.
– Колючий, – чешет она лицо и прячется под одеяло.
– Окно закрыть?
– Нет. Я скоро буду вставать.
– До вечера.
Я опять целую её и выхожу из квартиры.
По крайней мере, я с Катей. И я больше не живу в общежитии. Значит, моя афёра в прошлой комнате удалась.
Кутаясь в пуховик, иду по тёмной улице. Протаптываю первые дорожки на девственном снегу. Мимо в морозном воздухе проезжают машины. Первые автобусы выбираются на маршруты. Редкие прохожие попадаются по пути.
Я дохожу до ларька…
Неужели я до сих пор работаю в ларьке? – проскакивает шальная мысль. Видимо, так и есть.
Меня встречает молодой парнишка в огромной шапке.
– Ну что там? Есть чего сказать?
Заспанный, он трёт глаза и молча впускает в тесное помещение.
– Толком-то и нечего. Народу было мало. Сам видишь, дубак на улице жестокий.
– Ты-то сам не окоченел?
– Есть немного, – говорит он, потирая руки. – Я тут это… – мнётся, – обогреватель включал. Но не на всю ночь. Только когда совсем мёрзнуть стал. Я экономил.
– Всё хорошо, – прерываю я оправдания. – Мог бы и на всю ночь зарядить. Лишь бы не заболел. Товар весь есть? Докупить чего-нибудь надо?
– Выручка, где обычно. А докупить? – зачем-то он чешет голову, не снимая шапки. – Можно немного шоколадок заказать, они всё равно не портятся. По пиву и водке вроде бы всего хватает. Что продавал, записывал. Там это… – снова начал он мяться, – Бугай в долг взял бутылку. Обещался на днях занести.
Я недовольно смотрю на парня, и он, видя мое недовольство, стыдливо отводит взгляд.
– Я же тебе говорил, что в долг давать не следует.
– Он отдаёт.
– Я знаю, что он отдаёт. Пойми, Макс, если ты поменяешься со мной местами, то поймешь, что деньги должны работать. Работать должна каждая копейка. Сегодня я продал на пару тысяч и сразу вложил их в оборот. Только так можно приумножить состояние. Только так, и никак иначе. А этот Бугай, сегодня взял водку и не отдал деньги. Нет, рано или поздно он, конечно, вернёт их, но пока что они нигде. Товара нет. И денег нет. А ведь они могли работать. Могли… – заканчиваю я своё нравоучение.
– Я отдам за него, – так же пряча глаза, говорит Максим.
– Не надо так категорично. Просто в следующий раз в долг не давай. Я не могу повторять тебе это вечно.
– Ок, больше никому в долг не дам.
– Надеюсь.
Несколько минут Макс говорил о том, что случилось за ночь, и лишь после этого, уставший, заспанный, побрёл домой.
Я расселся на мягком стуле и принялся пересчитывать товар. Изредка отвлекаясь на покупателей, заполнил жёлтые от частого пользования тетради и, позвонив, сделал заказ на товар.
Закрыв ларёк и обмотавшись шарфом, так как днём мороз только усилился, помчался к ближайшей автобусной остановке.
– Беляш, сосиску в тесте и два пирожка с картошкой.
– Кофе? – спросила полная женщина в синем фартуке поверх пальто. А затем, словно окаменев, выдала: – Кирюшка! Как ты?
Это была тётя Люба. Она всё также ловко управлялась со своим тучным телом и умудрялась крутиться на маленьком пятачке, ничего не уронив.
– Здрасьте, – как-то застенчиво сказал я. – Давно тут работаете?
– О-о… второй день уж.
– И как?
– Привыкаю потихоньку. Я ведь раньше поваром работала, так что жарить, парить и варить для меня не ново. А ты сейчас где?
– Вон там, – я ткнул пальцем в направлении ларька и тут же спрятал руку в карман от жгучего мороза.
– Это где? – тётя Люба вывалилась за прилавок, и я испугался, что сейчас что-то треснет и она вместе со всеми пирожками и кастрюлей кипящего масла повалится на землю.
– Там ларёк есть. Соки, воды, водка да сигареты. Как у Николя.
– Так ты до сих пор у него? Даже после того?
– Нет. После того я к нему больше не вернулся. Это теперь мой ларёк.
– Твой? – тётя Люба вернулась за прилавок и упёрла руки в бока.
– Ну да… Даром что ли я батрачил на двух работах.
– Молодец. И как бизнес?
– Кручусь потихоньку.
– А я то тут, то там. С одной палатки до другой бегаю как угорелая. Пытаюсь денежек заработать, а всё как-то не выходит. А ты молодец. Я всегда знала, что у тебя получится. Всегда в тебя верила. Даже тогда, когда на Николя наехали эти, как их, – тётя Люба наклонилась и шепнула: – Местные бандиты. И Николя срезал нам всем зарплату. Даже тогда я знала, что у тебя получится. Я, конечно, отбила своё, но всё же…
– Тётя Люба, – прервал я её. – Я на секунду выбежал. Мне обратно к торговле надо.
– Так ты, что, и торгуешь сам?
– Пока что да. Может, скоро кого и найму.
– Имей в виду, – сказала она и подмигнула.
– Обязательно.
– Давай я тебе свеженьких дам.
Она выбрала из горы выпечки пирожки и завернула в пакет, закинув туда пару салфеток.
– Чайку налить?
– У меня там свой чайник. Спасибо, тётя Люба, – сказал я и помчался обратно.
– Если нужны будут продавцы, помни, что у тебя есть я! – крикнула она вслед.
Каждый божий день я ходил в ларёк. Уходил рано утром, возвращался ближе к ночи. Приходил уставший. Ел, мылся и ложился спать.
Видимо, не такую жизнь ожидала увидеть Катя, когда я забирал её из села. Видимо, и я не такую ей обещал.
Но было то, что было. Один ларёк, худо-бедно приносящий доход. Один сменщик.
– А что, если ты заболеешь? – спросила как-то Катя. – Что, если ты сляжешь на пару недель? Макс не сможет работать там сутками.
– Найму кого-нибудь ещё.
– А сейчас нельзя это сделать? Пойми меня правильно, Кирилл, но я тебя почти не вижу. Ты запрещаешь мне работать. Говоришь, что будешь сам обеспечивать семью, и, сказать по правде, у тебя это получается. Но зачем? Зачем мне такой муж, который уходит до рассвета, а возвращается к ночи? Зачем? – она отвернулась и зарылась в длинные чёрные волосы.
– Катя, ты же знаешь, что я тебя люблю.
– Знаю. Но таким образом мы будем любить друг друга на расстоянии, и ничего не изменится.
– Пойми, что сейчас я не могу позволить себе второго человека. Точка только начала приносить стабильный доход. Поработаю полгодика, и дальше всё должно завертеться как нельзя лучше. Потерпи. Надо просто перетерпеть.
Я обнял её, и Катя уткнулась мне в грудь. С наслаждением вдыхая аромат волос, я крепко сжал хрупкое тело и поцеловал в макушку.
– Давай я пойду на работу, – предложила она и снова щенячьими глазками взглянула на меня.
– Тебе отведена другая роль, – улыбнулся я. – Мы же говорили с тобой на эту тему.
– Я помню, – ответила она и опустила взгляд. – Но пока я ещё не беременна. Могу ведь я куда-то устроиться.
– Тебе это надо? Многие женщины только и мечтают о том, чтобы муж обеспечивал их, а они спокойно занимались хозяйством и детьми.
– Потом да. Но сейчас я больше чувствую себя твоей наложницей. Живу в четырех стенах. Вижу тебя два раза в день. Готовлю и потихоньку деградирую. Мне жалко этого времени.
Я тяжело вздохнул, сел рядом с ней и сказал:
– Если тебе так хочется, то можешь пойти.
– Спасибо! – взвизгнула она как маленькая девочка, которую отпустили гулять до темноты.
– Пойдёшь к Максу в сменщики? – тут же предложил я.
– Дурак! – улыбнулась она и ткнула крохотным кулачком в плечо.
– На самом деле я сегодня встретил тётю Любу. Помнишь, я тебе рассказывал о ней. Мы вместе у Николя работали. – Катя кивнула. – Короче говоря, просилась ко мне на работу.
– И?
– Не знаю. Во-первых, сейчас мне надо подкопить, чтобы открыть вторую точку, а во-вторых, когда мы работали вместе, она часто продавала налево. Не думаю, что она изменилась за это время.
– Ты так говоришь, словно твой Макс не продаёт налево.
Я посмотрел на Катю так, словно она знала намного больше моего.
– То есть?
– Все продают налево. Каждый крутится, как может. Я, конечно, не утверждаю, но уверена процентов на девяносто, что Макс тоже чем-то торгует своим.
– Нет, он хороший парень.
– Этого я тоже не отрицаю. Он может быть отличным парнем, но при этом может и приторговывать. Все люди такие, от этого никуда не деться.
– Я не такой. Я ни разу ничего не продал лишнего у Николя.
– Ты у меня исключение, – Катя приблизилась и одарила меня коротким поцелуем. – Глупенькое, но исключение.
– Тогда уж не глупенькое, а честное исключение.
– Пусть будет честное.
Дни завертелись, как снежинки за окном, – одинаковые и быстрые. Катя не могла устроиться на работу, а я по-прежнему ходил в ларёк. Правда, стал более подозрительно смотреть на Макса. Как-то показалось, что я поймал его, но нет… Выкрутился парнишка. И как браво выкрутился. Даже я поверил, что там всё так и было. Действительно, смышленый.
Несколько раз натыкался на тётю Любу, и она не забывала напомнить о том, что, дескать, готова хоть сейчас снять фартук, бросить эти треклятые пирожки и пойти торговать в ларёк. Но я отказывал. Точнее, не брал из-за ненадобности.
Привычная железная коробка перекочевала со мной и теперь. Я аккуратно складывал в нее деньги и не забывал хотя бы раз в два-три дня пересчитывать. Не потому что не доверял Кате. Просто мне нравилось их считать. Чувствовать плотную бумагу банкнот и представлять, что совсем скоро я потрачу их. Приобрету ещё один ларёк, найму персонал и буду дальше развиваться. Для меня это стало традицией. Я держал деньги, а сам, уносился далеко в будущее. Даже не считал их, а машинально перебирал пальцами купюры, шевелил губами и мечтал.
Через три дня Катя встретила меня шикарным ужином. Она всегда хорошо готовила, но тут превзошла все ожидания. Это были блюда, которые привели меня в восторг. На столе стоял борщ – красный, горячий и густой, как каша. В соседней кастрюле – домашние пельмени, а рядом, под бумажным полотенцем, покоились пирожки с зеленью. Я с наслаждением и некоторой долей удивления посмотрел на стол.
– Садись, покушай, – и Катя выдвинула стул, как в лучших ресторанах.
– Ты решила меня раскормить? Или что-то случилось?
– Сразу что-то случилось. Я, что, не могу накормить любимого мужчину.
– Можешь. Конечно, можешь. Просто это странно выглядит. То от тебя борща не допросишься, то ты вываливаешь всё самое любимое в один вечер. Я же теперь с кухни не выйду, а выползу. Или, точнее, выкачусь как колобок.
– Садись, а то остынет.
Я присел, и Катя тут же поставила передо мной тарелку с борщом, банку сметаны и чёрный, душистый хлеб. Я приступил к еде, а Катя, подперев голову тонкими руками, смотрела на меня.
После того как тарелка борща, горка пельменей и пара пирожков исчезли, она сказала:
– Ты прав. Что-то всё-таки случилось.
Я вздрогнул.
– Но ты не переживай. Случилось хорошее. Я себе работу нашла.
– Гмм… – с набитым ртом промычал я.
– Что?
– Я говорю, молодец. И где?
– А тут кроме этого городка есть ещё варианты? Здесь же. В Южном. Теперь я администратор в салоне красоты.
– Это секретарь что ли? – как-то слишком грубо и насмешливо спросил я. И тут же осекся, поняв промашку, но было поздно. Катя подметила мой тон.
– Ой, а то, что ты в ларьке торгуешь, это значит нормально!
– Ну, извини. Вырвалось как-то. Ты молодец. Все с чего-то начинают. Я тоже когда-то ночью фуры разгружал и попутно у Николя торговал. А теперь какой-никакой, а бизнесмен. Хотя иногда думаю, к черту этот бизнес. Тебя не вижу, дома не бываю, работаю днями и ночами, а кому это надо. Чёрт его знает.
– Думаю, полгодика нам должно хватить, чтобы ты смог нанять ещё одного человека и хотя бы чуть-чуть больше времени уделять мне.
– Я бы тебе уделял всё свое время, – сказал я, и глубокая, гортанная отрыжка случайно вырвалась наружу.
– Видимо, тебе очень вкусно, – засмеялась Катя.
Тем же вечером она приставала ко мне, когда мы только легли в постель, но я был непреклонен.
– Я бы с радостью. Я бы с огромной радостью, но мне даже дышать тяжело.
– Ну!
– Сама виновата.
– Ладно, спи. – Катя поцеловала меня и отвернулась.
Надеюсь, хоть не обиделась.
А ровно через неделю случилось несчастье. Оно подкралось незаметно. В общем-то, как и всегда.
Я был в своем тесном ларьке, когда мне позвонила Катя и сказала, что нас ограбили.
– Как ограбили? – переспросил я, надеясь услышать другой ответ.
– Я… я не знаю, как? – она заливалась слезами, и сложно было что-то понять. – Через дверь, наверное. Или через окно. Я не знаю. Тут всё вверх дном. Приезжай.
– Я не могу бросить торговлю, – снова ляпнул я какую-то чушь. Ну как же мне не бросить этот проклятый ларёк, когда мою, точнее, съёмную квартиру ограбили?
Я позвонил Максу, но не дозвонился. Не брал он трубку. Или же не хотел брать.
Закрыв ларёк, я помчался домой.
Входная дверь нараспашку. Выпиленный болгаркой замок валяется рядом. В квартире полнейший бардак. Вещи на полу вперемежку с вывернутыми ящиками. Даже бельё, и то сорвано с кровати и брошено рядом.
– Ты как? – спросил я Катю. Её трясло. Она обливалась слезами и никак не могла успокоиться.
Катя прижалась к моей груди. Я обнял хрупкое тело, и её дрожь, невольно передалась и мне.
– Мы… мы… – она пыталась что-то сказать, но поток слез обрывал предложение на первом слове.
– Всё будет хорошо. Главное, что ты цела. Остальное – наживное. Ну что здесь такого? – говорил я насмешливым тоном. – Сорвали постель, перевернули ящики. Подумаешь. Делов-то… Один вечер уборки, и всё встанет на свои места. Даже и не заметишь, что что-то случилось. Ничего ведь страшного. Ведь ничего?
Она подняла на меня мокрые глаза и глубоко кивнула.
– Ни… ни-ничего.
– Ну вот. Всё хорошо.
– М-м-мои серёжки. Они забрали серёжки, которые ты мне подарил.
– Подарю ещё. У нас ведь есть деньги… – спокойно ответил я и вздрогнул. Да так сильно вздрогнул, что и Катя это заметила.
– Ч-что случилось?
– Я сейчас.
Меня начало лихорадить. Так же или даже хуже, чем Катю. Мысли бегали в пустой голове. Руки дрожали. Катя что-то говорила, но я не слышал.
Подойдя к вывернутому наизнанку шкафу, я молился лишь о том, чтобы металлическая коробка была на месте. Вряд ли её нашли. Ведь она хранится на самом дне. Под простынями, под пакетами с обувью. Под старым хламом давно забытых вещей. Они не могли. Не могли. Не могли…
Аккуратно, как сапер на минном поле, я схватился за край постельного белья и потянул на себя. Из-под простыни показался край коробки. Я замер, боясь, что, потянув простыню ещё чуть-чуть, я увижу, что она пуста, что мои труды последних двух лет пропали вместе с этими гадами, вломившимися к нам. Но надо было решаться.
Я дернул ткань и увидел то, чего больше всего опасался, – коробка была без крышки. Она блестела гладким металлом и пугала пустотой.
Не говоря ни слова, я сел на пол, обхватил голову руками и закричал что есть силы. Легче от этого не стало. Скорее даже хуже. Я ни о чём не думал. Голова была абсолютная пуста, как та самая коробка на дне шкафа. Вместо мыслей я был полон эмоциями. Обида, досада, злость, отчаяние, снова злость.
– Ч-что случилось? – решилась наконец спросить Катя.
– Лучше уйди. Дай я побуду один.
– Кирилл! Кирилл! Скажи мне, что случилось.
– Уйди! – крикнул я, и Катя вновь заплакала.
Закрыв лицо руками, она выбежала из комнаты, а я остался сидеть посреди бардака, пытаясь хоть что-то понять в этой неразберихе – и в квартире, и в голове.
Мысли метались, но ни одна не уходила далеко от металлической коробки. Я вдруг понял, что вся моя жизнь, весь её смысл содержался в этой проклятой банке. И что мне теперь делать? И кто в этом виноват?
Вернулась Катя.
Она стояла надо мной со стаканом воды и шептала:
– Я вызвала милицию. Тебе надо позвонить хозяину и рассказать, что случилось. Наверное, прибираться пока что нельзя, потому что следователи должны снять отпечатки пальцев и подошв. Давай лучше выйдем отсюда, чтобы не мешать и не топтаться по следам.
– Катя… – сказал я, немного успокоившись, – ты понимаешь, что нам дверь спилили болгаркой. И скорее всего, пилили не одну и даже не две минуты. И ни одна падла не вышла посмотреть, что же там творится. Ты понимаешь, в каком паршивом месте мы живем. Понимаешь?