А потом включился голос разума. Я недолго взвешивала все «за» и «против». Спустя пятнадцать минут сидения на лавке я вскочила с нее, боясь простудить мою крошечку. Еще месяц назад я не могла и подумать о том, чтобы стать матерью, а сейчас не могла уже помыслить мою жизнь без этого божественного создания в моем животе.
– Пап, лучше сядь, – сказала я отцу, вернувшись домой, он был в кабинете.
– Твоей матери уже шесть лет как нет в живых, а ты все вытворяешь чудеса? – с улыбкой спросил он. – Ты давно уже не удивляла старика, должно быть у тебя что-то важное.
– Очень важное, ты станешь дедушкой.
Отец так и открыл рот.
– Раз ты мне об этом говоришь, значит решила оставить ребенка. И замуж ты конечно не собираешься?
– Да, ты хорошо меня знаешь.
Папа сел в кресло и задумчиво тер подбородок. Я села на стул стоящий рядом со столом и ждала, пока он переварит новость. Минут через пять он расплылся в улыбке.
– Ну что ж, значит будет внук, или внучка. Я думал, что не доживу до этого момента. Надо же как получается, дожил. – Он помолчал с минуту, а потом добавил, – не хочешь замуж, значит не пойдешь, вырастим малыша сами, да?
С того момента, как я вернулась в Москву из Питера наша жизнь стала другой, мы с отцом сблизились, он наконец-то проявил свое родительство и очень помог мне пережить ужасную историю в которую я попала в Питере. Вот уже на протяжении двух с лишним лет мы жили с ним душа в душу, и проживем так еще четырнадцать замечательных лет.
Когда мне сказали, что отец Евы вероятно больше подходит для пересадки, я незамедлительно отправилась к нему. Был разгар рабочего дня, недавно он получил новую должность, и уже стремился к следующей ступеньке карьерной лестницы. Он был очень удивлен, увидев меня в своем новом кабинете. Никогда раньше я не была у него на работе. Ему я тоже предложила сначала присесть. У него не было времени, вот-вот должно было начаться какое-то важное совещание. Но я не могла ждать, моя дочь умирала, и я вывалила на него все разом. Он сидел как громом пораженный, переваривал новость о том, что у него есть двухлетняя дочь.
– Послушай, давай ты потом переваришь это. Сейчас мне нужен всего лишь кусок твоей печени. Просто скажи да.
– Ты с ума сошла, Вера?! Просто кусок печени? Ты вообще понимаешь, что говоришь? О чем меня просишь?!
– Понимаю. И понимаю, что нельзя делать вот так, как я. Ты бы никогда не узнал о том, что у тебя есть ребенок, если бы не крайняя необходимость.
У него зазвонил телефон, его присутствия требовали на совещании.
– И как теперь прикажешь мне работать?
– Как-нибудь отработаешь, ты же умный, – с улыбкой ответила я. – Мне нужен ответ, подумай до конца дня. Если откажешься, я отдам ей часть своей печени, но лучше твоя, меньше вероятности что ее организм отторгнет ее. Операция будет в любом случае в ближайшие дни, потому что у нее просто нет времени. Я не прошу тебя быть отцом, мне просто нужна человеческая помощь, моему ребенку нужна помощь.
Он удалился на совещание, а вечером позвонил домой. Папа подошел к телефону, полминуты он кивал головой, а потом положил трубку.
– Он не может, – сказал отец.
– Он что, даже не позвал меня к телефону?
– Нет. Он сказал, что у него нет времени на объяснения и разговоры, просто просил передать тебе, что он не может, что почитал об этой операции, а ее мало кому делали, и он боится, и все в этом духе. Извинялся.
– Пусть в жопу засунет себе свои извинения!
– Ну а чего ты ждала, дочь? Если бы у вас хотя бы были нормальные отношения, а так… он ведь даже не знал, что у него есть ребенок.
– Не защищай его! Он трус и слабак!
В заботе о своем здоровье все мужики делятся на две категории. Первые, это те, которые с температурой сорок идут на работу и говорят «херня, само пройдет». Этих даже рак не пугает. Я не знаю глупость это или просто наплевательское отношение к своему здоровью, но Леша к этой категории не относился. Он относился ко второй категории, к тем, кто кидается писать завещание с температурой тридцать семь и два, кто кричит, что он смертельно болен, если его вдруг прохватил понос. Эти бегут к врачу по поводу и без, на них платные клиники делают немалые деньги.
Леша был не прочь помочь мне и нашей дочери, но как представил, что его самого разрежут, откромсают у него долю его родной и горячо любимой печенки, его кинуло в дрожь. Нет уж, видимо подумал он, раз я сама могу сделать это, то он никогда не пойдет на такие рискованные авантюры.
Я не знаю, на что рассчитывала, когда шла к нему, я просто должна была сделать это и все. Но его отказ сильнее укрепил мой растущий цинизм и отвращение к мужскому полу. Он даже не смог мне лично сказать нет. А если бы трубку взяла я, он что, бросил бы ее? Фу. Мужская слабость вызывала у меня рвотный рефлекс, да и до сих пор вызывает.
Все в своей жизни я делала сама. Никогда и никто мне ни в чем не помогал, за исключением одного случая, но мне пришлось очень дорого заплатить за это, своей жизнью. Но это было всего раз и давно, и кажется уже не со мной. Я выросла с осознанием того, что помощи ждать неоткуда, и если я сама не сделаю, то за меня никто не сделает.
Переведя на разные языки не один научный труд по психологии, я начинала понимать суть всех своих проблем – это моя семья. Мать, которая не дала мне ничего кроме чувства неполноценности и синдрома отличницы, и отец, пример мужчины, который не участвует в твоей жизни, и никогда тебе не поможет. Мужчина в моих глазах был просто пресмыкающимся.
Однажды я шла из магазина, в обеих руках тяжелейшие пакеты с продуктами, я как всегда не рассчитала свои силы. Вдруг, проходящие мимо меня два молодых парня предложили мне помочь донести пакеты. Первое, что пришло мне в голову, это то, что они сейчас возьмут мои продукты и убегут с ними, украдут их. Помню, я одарила их таким взглядом, что они от меня аж отпрянули. А потом, придя домой, я думала о том, до чего же я дошла. Эти мальчики просто хотели мне помочь! У какого нормального человека возникнет мысль о том, что у него хотят украсть продукты??? Да, мама, я же ненормальный человек. Я не могу положиться на другого человека, особенно, если это мужчина. Это дикое недоверие к людям удивляет меня саму, я как Маугли в джунглях, как дикий забитый звереныш, привезенный в зоопарк.
Я делала сама исключительно все. И не принимала никакой помощи. Я не допускала даже мысли о том, чтобы ее принять. Просить помощи??! Да я лучше съем свои ботинки. Как-то у меня телефон упал за диван, и я непременно должна была его достать. Диван я отодвинула, телефон достала, но вот назад диван я задвинуть не могла, у меня просто не хватало физической силы. Это надо было видеть, как я пыталась его задвинуть назад. Оказалось, что ножка дивана зацепилась за трещину в старом паркете. Я билась над диваном почти час. Я прервалась на слезы от бессилия, сидела и кляла на чем свет стоит всех ублюдско-уродливых мужиков за то, что их нет рядом, чтобы помочь мне. Наревевшись, я встала и все же сдвинула диван с места, вырвав с нутром паркетину.
Я была мужиком в юбке. Все мужчины казались мне слабыми, даже действительно сильные не были сильнее меня. Я со всеми мерялась яйцами, и у меня они всегда оказывались больше. Мне казалось, что я смогу ужиться только с тем мужиком, который будет сильнее меня. Но я ошибалась. Я смогла бы ужиться только с тем мужиком, с которым я просто не захотела бы бороться и соперничать, доказывать, что я круче.
Мне было противно слушать женский бред о принце на белом коне, который прибежит, убьет дракона, и спасет тебя из башни. Я сидела в своей башне и пила с драконом на брудершафт, говоря ему «фас», и он дышал огнем на любого осмелившегося посмотреть в мою сторону мужчину. Я могла сигануть в окно этой самой башни, и приземлиться на четыре лапы, как кошка, отряхнуться и пойти в вольное путешествие. Но в башне мне как-то уютнее, тут все родное и привычное, и дракон всегда на подхвате.
Через два дня Еве сделали операцию. Я помню, как эти два дня ей становилось все хуже и хуже. Она постоянно плакала. Наперекор рекомендациям врача не двигать ее, и вообще по минимуму менять положение в котором она лежит, я брала ее на руки. Я ложилась на кровать, клала ее к себе на живот и гладила по спинке. Она поджимала под себя ножки и ручки, принимая позу эмбриона, и тогда она замолкала, так ей было легче. Я боялась шевелиться и могла пролежать в такой позе долгие часы.
Помню, как лежала в холодной операционной и думала о том, как Еве должно быть страшно в соседней, такой же холодной операционной, среди чужих людей и жуткого больничного запаха.
Когда я очнулась в палате, я увидела рядом с кроватью отца, он сидел на стуле, и тихо молился вслух с закрытыми глазами. В тот момент я испытала безграничную, всеобъемлющую благодарность к нему, потому что папа не верил в бога.
Я посмотрела в окно, было темно.
– Пап, сколько времени?
– Пятый час, операция еще нескоро закончится. Поспи.
Отходя от наркоза, я то проваливалась в сон, то просыпалась, хватая отца за руку и спрашивая, не закончилась ли еще операция Евы. Я так боялась пропустить этот момент. Я должна была быть рядом с ней, когда она очнется. В виде исключения, благодаря знакомствам мамы и крупной суммы денег нас с Евой поместили в одну отдельную палату, с нами первые сутки постоянно была медсестра.
Очнувшись в очередной раз, я не увидела отца возле своей кровати. Я оглянулась и увидела его возле соседней кровати, он сидел рядом с Евой.
– Почему ты меня не разбудил?!
– Ее только что привезли, буквально пять минут назад, сказали, что она еще несколько часов проспит.
Отец лег на маленький диванчик в углу палаты и в ту же минуту заснул. Операция Евы длилась шестнадцать часов, ровно столько же, сколько я рожала ее. Отец не спал последние сутки, и провел их в больнице возле нас с Евой.
Через три недели нас выписали. Все обошлось, мою печень ее организм не отторг. Это было так давно, что теперь нам с Евой об этом напоминали только похожие шрамы.
4
Сердце в кармане
– Не хочу про отца, расскажи про кого-нибудь кого ты любила, – не отставала Ева.
– Хорошо. Я работала в Питере, помнишь? Так вот, я уехала туда за мужиком, можешь себе представить?
– Честно говоря, нет, – с улыбкой ответила Ева.
– Я расскажу эту историю, но только без окончания, потому что она настолько ужасно кончилась, что я не хочу тебя пугать.
– Согласна, – сказала Ева. А про себя подумала, что спросит, чем же дело кончилось у Даши.
На ее лице появился дикий интерес, я рассказывала ей о том, что когда-то любила мужчину, и переехала из-за него жить в другой город. Это была совсем не ее мама. Это действительно так, от той, старой Веры ничего не осталось, она давно умерла.
Даша, моя старинная подруга. Мы познакомились с ней в университете, когда она опрокинула на меня тарелку с жидким картофельным пюре в столовой, а из-за жирного пятна от котлеты мне пришлось выбросить почти новую юбку.
Она училась на историческом факультете, и была моей полной противоположностью. Вероятно, они действительно притягиваются. Даша тонкая, романтичная профессорская дочка, которая вечно опаздывала на занятия из-за того, что зачитывалась очередной любовной историей в метро и проезжала свою станцию. Она была как раз из тех, кто ждал принца на белом коне. Она очень живо представляла свою свадьбу в мельчайших деталях.
Мы уравновешивали друг друга, будучи двумя крайностями, и вместе отлично проводили время. Мы были на последнем курсе, и уже почти сдали все выпускные экзамены. После получения диплома, который мы обе получили в красной обложке, Даша устраивала вечеринку на родительской даче. Там я познакомилась с Пашей.
Это была любовь с первого взгляда. Я могу утверждать, что сей феномен существует так как испытала его на себе. Все происходит в точности как в американских фильмах, люди встречаются взглядами и внешний мир перестает существовать. Ты перестаешь слышать посторонние звуки, не видишь людей вокруг. Становится совершенно неважно где ты находишься и что делаешь. Важно только одно – человек напротив, единственный, которого ты видишь. С ним не обязательно говорить, что-то делать, ты просто смотришь на него, и ощущаешь рождение. Свое собственное. Края сознания касается понимание того, что до этого момента ты не жил. Ты просто спал в ожидании. Также в тебе есть полная уверенность в том, что человек напротив испытывает совершенно те же чувства. Что это за чувства, ты еще не успел понять. Лишь спустя час-другой ты понимаешь, что это любовь.
Но как так может быть?! Как можно полюбить совершенно незнакомого человека? Как можно лишь сказав ему свое имя быть готовой идти за ним на край света? Как можно быть готовой отдать ему свою жизнь совершенно ничего о нем не зная? Да может он придурок? Нет, ты почему-то уверена в том, что он вполне нормальный. Нет. Он не нормальный. Он самый лучший. Ты любишь в нем каждый миллиметр, каждую родинку, каждый пульсирующий сосудик на теле, видный сквозь кожу, каждый волосок. Каждый жест, ты очаровываешься малейшим поворотом головы, слегка измененным тембром голоса, а случайное, едва ощутимое соприкосновение любых частей ваших тел вводит тебя в экстаз.
– Вера! Да что с тобой?! – буквально кричала мне в ухо Даша, тряся за руку.
– А? – непонимающе ответила я, вернувшись на планету Земля.
– Ты стоишь как вкопанная, уставившись на того парня. Над тобой уже ребята смеются. Да и над ним тоже. Стоите как два придурка и лупитесь друг на друга. Ты что его знаешь?
– Кажется что да. Но нет, нет, не знаю. А кто он? – спросила я.
У меня действительно было ощущение, что мы с ним знакомы всю жизнь, что я знаю о нем все и даже больше. Мне казалось, что я знаю о нем больше, чем он сам знает о себе.
К нему подошел однокурсник Даши, он тоже у него что-то спрашивал, потом они подошли к нам.
– Дамы, познакомьтесь, это Паша, – сказал Олег, однокурсник Даши. – Он приехал ко мне на пару дней из Питера, по делам, и я решил взять его с собой, ведь не только дела в Москве можно решать, а и отдохнуть по полной! Правда ведь?
Уже через пятнадцать минут мы сидели в беседке вдвоем и наперебой друг другу что-то рассказывали. Нас невозможно было друг от друга оттянуть. Я помню, как он накинул на меня свой пиджак. На нас смотрели как на зверей в зоопарке, все привыкли к моей нелюдимости. Нет, это не то слово, я не была нелюдимой, я не общалась с парнями. Да и о чем с ними вообще можно говорить?
Все знали, что покорение меня это дохлый номер, и если я захочу общения с каким-то парнем, то я сама к нему подойду. Если кто-то пытался покорить меня знаниями, то у меня их было больше, выносливостью – то же самое, дерзостью – здесь вообще можно заткнуться. Я была всем не по зубам. А тут вдруг я спокойно общаюсь с парнем, которому и подвигов-то совершать не надо было. Я просто с ним общалась.
– Наверно это любовь, – вздыхала Даша, заломив руки, и мечтательно глядя на нас.
Паша был несколько старше меня, ему было тридцать три года, а это на одиннадцать лет больше чем мне. Да, это число одиннадцать «мое». Когда меня спрашивают какое мое любимое число, я отвечаю одиннадцать. Но нет у меня любимого числа, да и что это вообще за бред, любимое число? Чушь собачья. Это число «мое» потому что оно меня выбрало. Одиннадцать лет, месяцев, часов, минут, параграф в книге, номер автобуса, номер в отеле, высота каблука моих любимых туфель, номер моего дома… Меня окружает это число. Не знаю, что оно в себе несет, но оно точно меня выбрало, это я давно заметила.
Так вот, Паша был старше меня на одиннадцать лет, жил в Питере и работал в Институте лингвистических исследований РАН. Я думаю, что не стоит даже упоминать о том, что мы говорили на одном языке, или даже на нескольких. Как минимум на четырех. Иногда в разговоре мы сами того не замечая перескакивали на разные языки и подолгу на них разговаривали.