Лесовик заметно вздрогнул.
– Врешь! – закричал он. – Быть того не может!
– Поди, сам погляди, ежели не веришь…
Смельчак парень надвинул на голову колпак и пошел к кучке товарищей, которые окружили потерявшего сознание Агадар-Ковранского.
– Взаправду князь? – спросил он, подойдя.
– Он самый, – ответили лесовики.
– Кабы знать было то, – отозвался один из них, – так и пальцем не пошевелили бы, пусть бы его на здоровье медведь заломал…
– Вестимо так, – сказал другой лесовик, – медведь меньше зла творит, чем князь Василий; известно – Божья скотина…
– А как князь мучил нас для забавы! А вон теперь лежит и не двигается… Видно, зверь-то лесной – не наш брат, лютовать под ним не моги…
Князь Василий, беспомощный, жалкий, без сознания лежал на снегу среди этих явно враждебно настроенных против него людей.
Пожалуй, и лучше было, что сознание покинуло его… Судьба, вырвав его из когтей одной опасности, кидала его в объятия другой, еще более грозной…
– Расступись-ка, братцы! – раздался звучный голос того лесовика, который принял на рогатину медведя. – Дай мне взглянуть на князеньку!
Голос этого смелого человека звучал как-то совсем особенно. В нем ясно слышались и злоба, и тоска, и нестерпимая мука. Люди расступились.
– Ой, князенька, – прерывисто захрипел лесовик, – вот как нам встретиться пришлось… Бог-то все видит: бывает время, что и богатым поплатиться нужно… Так-то! Дайкось топор-то! – обратился он к ближайшему из товарищей.
Тот в ужасе попятился.
– Ой, ой! Пришибет он князя-то, – пронесся кругом тихий шепот.
Лесовик злобно засмеялся.
– Миловать не буду… – коротко произнес он и добавил с невыразимой тоской в голосе: – Сестренку, им для забавы замученную, вспомнил… Давай топор!
Тут сказалось все, что накипело на душе этих измученных людей. Отуманенный клокотавшею в нем злобою человек видел перед собой тирана и не задумывался совершить кровавое преступление…
– Разойдись, братцы, – выкрикнул лесовик, которому кто-то из товарищей сунул в руку топор, – я в грехе, я и в ответе, а вы ни в чем не повинны… У-ух! – размахнулся он топором.
Но опустить удар на голову бесчувственного князя Василия ему не пришлось.
– Не трожь! Чего ты? Или Бога позабыл! – раздался около него окрик, и чья-то сильная рука ухватила, как клещами, его руку и отвела в сторону.
Это был вершник воеводы Грушецкого, Иван.
– Не трожь, не моги, – повторил он, – вспомни, на какое дело идешь!
– Ты чего? Тебе-то что? Наши счеты…
– В них я не встреваюсь, – твердо ответил Иван, – а у нас на Руси лежачего не бьют… Видишь, князь-то словно мертвый валяется, а ты его такого-то пришибить задумал… Небось кабы он на ногах был, так не посмел бы… Брось, тебе говорю, топор, не то, смотри, худо будет! – И Иван изо всей силы сжал кисть руки лесовика.
– Ты – чужой, – пробормотал тот, – нечего тебе промеж нас встреваться… Небось не тебя его княжеская лютость коснется… А он, наш князь-то, говорят тебе, хуже зверя лесного…
– Пусть! – столь же твердо, как и прежде, возразил Иван. – Вот очнется он, лютый твой князь, и делай с ним, что тебе душа велит, а до тех пор не трожь, не дам!
– И взаправду, Петюшка, – подошел кузнец, – дурное ты замыслил… Сердце-то ты свое потешишь, а потом каяться придется. И никакой поп тебе такого греха не отпустит. Потому, какой он враг сейчас? Малое дитя и то забрыкается, как топор над собою увидит, а он лежит и не дрыгается…
– Верно, верно он говорит! – раздались со всех сторон голоса. – Брось, Петюха, будет у тебя время с ворогом за все поквитаться… Оставь! Не дадим мы тебе душу свою загубить…
– Так это! – опять заговорил кузнец. – Нет ни в одном нашем поселке и во всей округе никого из подлых людей, кто не хотел бы вот, как ты теперь, ему, князю, топором голову раскроить… И стоит он того, окаянный, но убить-то его надо в честном бою, а не тогда, когда он даже не поймет, кто его убил… Не примем на себя его крови, ребята! Пусть Петруха на сей раз уймется…
– А-а-а, – не то застонал, не то заревел Петр, – провались вы все и с князем окаянным вашим! – И он бросил топор. – Делайте, как хотите, берегите его на свою голову!.. Мало им в округе девок да баб перепорчено, мало на роду медведями для потехи народа перетравлено?.. Так и еще больше будет! Хотите того – пусть, а мне с вами не дорога… Нянчайтесь с окаянным… Эй вы, проезжие, айда за мной! – И, не обращая внимания ни на князя, ни на товарищей, Петруха пошел прямо через кусты вперед.
Смущенные вершники Грушецкого последовали за ним.
XX. Успокоившаяся буря
Оставшиеся после ухода Петра и вершников лесовики несколько времени стояли молча вокруг своего князя. Удручающе подействовала на них вся предыдущая сцена. В душе каждый сочувствовал Петру и каждый действительно был готов поступить, как намеревался поступить он, но слова чужого человека пристыдили их: им и в самом деле показалось незамолимым грехом убить бесчувственного князя даже в отмщение за все то зло, которое причинял он им.
– Ну и ввалились же мы! В недобрый час из избы вышли, – проговорил один из них, нарушая тягостное молчание.
– И в самом деле, – проворчал другой, – гораздо лучше было бы на печи сидеть.
– А уж если вышли да такое дело приключилось, – выступил третий, – так не сидеть же нам весь век тут…
– А что делать-то? Ну, скажи! – послышались вопросы.
– Как что? Посмотрим сперва, жив или помер князь-то? – И лесовик подошел к князю Василию и потряс его за плечо.
Тот слабо застонал.
– Ишь, жив! – с заметным неудовольствием и даже, вернее, с досадой пробормотал один из лесовиков. – Пойдет теперь перепалка…
– Да его, кажись, и зверь не ломал! – заметил товарищ.
– Значит, таково хорош, что и лесному зверю противен, – философски промолвил первый, – и в аду не надобен.
– Полно вам, братцы, – отошел от князя возившийся около него лесовик, – немощный он, а немощный хоть и враг, но милосердия достоин… Лучше обсудим, что нам делать… Трое нас, рук довольно…
– Что? Да сволочь его в лесное его логово, тут напрямки совсем близехонько, особливо ежели через чащу!
– Так-то так, а только троим нам не снести! – сказал молодой лесовик, косясь на тушу бездыханного медведя.
– Скажи лучше, шкуру бросить жалко! – заметил ему товарищ.
– И то верно, – согласился тот. – Батюшки, да чего мы думаем? Ведь конь есть, наезжие холопы его вытянули из берлоги, пока мы тут с князем возились…
Действительно, Митроха и Константин, заметив бившегося почти под землей коня, воспользовались удобным моментом и освободили его.
– Где же он, конь-то? – водя всюду взглядом, спрашивал лесовик постарше. – Что-то нет его…
Коня и в самом деле нигде не было видно.
– Сорвался да убег, вот тебе и все, – решили лесовики.
Князь между тем метался и стонал. Он все еще не приходил в себя, его стоны были сильны и надрывисты. Видимо, даже будучи в бессознательном состоянии, он сильно страдал.
– Не снести нам его, – твердил лесовик помоложе, – рук мало, да и шкуру здесь оставить нельзя… Попробуй-ка уйти, сейчас лисы явятся, да и волки пожалуют, весь мех перепортят…
– Так оно выходит, – согласился лесовик постарше, которому медвежьей шкуры было гораздо больше жаль, чем своего князя. – Тогда вот что, – предложил он, – пусть кто-нибудь на усадьбу сходит; и впрямь тут через чащу недалеко, пусть подмогу дают… Чу, слышите!
Где-то в отдалении раздавались человеческие голоса. Издали доносились ауканье, кликанье, громкие удары колотушкой по набатному билу.
– Ишь, – даже испугались лесовики, – ищут самого!
Они не ошибались.
Сорвавшийся конь примчался прямо в лесное поместье князя Агадара и переполошил там всех. Через старика Дрота весть о примчавшемся коне была передана Марье Ильиничне, и та, поняв, что с племянником случилось что-то дурное, сменила свой гнев на милость и не на шутку забеспокоилась. Как-никак, а она любила князя Василия, как родное дитя, любила его со всеми недостатками, всю жизнь жалела его, а узы такой любви не рвутся в одно мгновение, что бы ни говорил внезапно вспыхнувший гнев.
Всполошилась старушка; куда только и сон девался, откуда и силы взялись. Она загоняла своего старого Дрота, отдавая распоряжение за распоряжением, и глаз больше не сомкнула до рассвета, пока наконец разосланные холопы не принесли из леса стонавшего князя Василия.
По приказанию старушки он был уложен в постель. Страшно страдая, князь то бормотал, то лепетал что-то совсем несуразное. Видимо, ему пришлось пережить сильнейшее потрясение, и он всецело находился под впечатлением его.
Старушка с тревогою смотрела на метавшегося в лихорадочном жару племянника, и слезы проступали на ее глазах.
В усадьбе Агадар-Ковранских был весьма искусный костоправ. Марья Ильинична немедленно вытребовала его в хоромы, и он ловко вправил вывихнутую ногу князя. Тот, почувствовав облегчение, сейчас же крепко заснул, и только тогда уставшая донельзя старушка удалилась в свои покои.
На свете так уж устроено, что стоит сойтись троим, четверым людям – добрым, честным, дружным между собою, – и непременно один среди них окажется сплетником. И не то чтобы его сплетня была злостная, а просто хочется ему рассказать о том, чего другие не знают еще. Вот и начинает такой человек хвастаться своим всезнайством, болтать, нисколько не думая о последствиях своей болтовни.
Так было и тут.
Когда холопы подобрали князя, то двое лесовиков остались обдирать зверя, а третий, надеясь получить благодарность, увязался за людьми Агадар-Ковранского. Это был молодой и словоохотливый не в меру парень.
Он уже по дороге начал с подробностями, которые только в одном его воображении и существовали, рассказывать, как они, провожая наезжих вершников-холопов, натолкнулись на громадного медведя, готового задрать молодого князя. Когда же малый очутился на кухне и выпил хмельной браги, то его язык уже совсем развязался, благо вокруг него набралось много слушателей. Он рассказывал и как княженьку хотел зарубить сердитый на него за сестру Петруха, и как его руку задержал от рокового удара наезжий холоп воеводы Грушецкого. Не преминул он сообщить и то, что наезжие холопы сильно беспокоились, как бы князь Василий не попортил их боярышни, а потому так и спешили уйти от места ночного происшествия.
– И ладно, что они Петруху да кузнеца с собой увели, – высказывал свои предположения разболтавшийся лесовик, – кузнец-то ничего, а Петра, кабы остался, так пришиб князеньку бы!
– Выходит так, – вмешался Дрот, – что они, Грушецкого холопы, нашего князя спасли!
– Выходит, что так! – согласились с ним почти все слушатели.
Тотчас же все подробности этого рассказа через Дрота стали известны Марье Ильиничне. Старушка даже заплакала, слушая их.
– Господи милосердный, – шептала она, – сколь неисповедимы пути Твои! Воистину сказано, что ни единый волос не спадет с головы без воли Твоей… Злое задумал Васенька на наезжую боярышню, а вот как вышло: ее же люди от гибели неминучей его вызволили… Вот пусть светает только, соберусь да поеду сама, погляжу на красавицу…
XXI. Неожиданное знакомство
Томительные мгновения пережили и старый Серега, и юный Федька, пока за дверью слышались приближавшиеся шаги.
– Не сдавай, Серега, – шепнул старому холопу кравшийся к двери подросток, – все равно где погибать, здесь ли, или в Чернавске у воеводы… Я живым не сдамся.
Старый Серега ничего не ответил, а только еще крепче сжал и выше поднял дубовую скамью. Зюлейка, вынырнувшая из-за полога, так и замерла в ожидании.
Весь этот шум разбудил, наконец, спавшую мамку.
– Что вы, что вы, оглашенные! – спросонок заголосила не знавшая, в чем дело, старуха. – Разбойничать в чужом доме задумали?.. Вот я вас! Кыш… окаянные!
– Молчи, бабушка, – тихо, но внушительно проговорил Сергей, – спала ты, а мы в лютую беду попали…
– Что зря мелешь? – выкрикнула мамка. – В какую еще там беду?..
– А в такую: боярышню ты проспала бы, кабы не мы…
Старуха привзвизгнула и, закрыв лицо руками в немом ужасе, присела на пол.
В это время дверь приотворилась, и Федор, согнувшись, как кошка, уже готов был прыгнуть вперед. Однако, радостно вскрикнув, он выпрямился, и даже нож выпал у него из рук.
– Дядя Серега, – во все горло заорал он, – брось скамью-то: наши там, Константин с Дмитрием и сам Ванятка… пропащие! Там еще какие-то, а здешнего хозяина и не видать и не слыхать…
Действительно, за дверьми были возвратившиеся вершники, но, отстраняя их, вперед продвинулось двое совершенно незнакомых людей.
Один из них, оставшийся позади, был в черной монашеской сутане, выдававшей в нем, как и едва заметная тонзура, католическое духовное лицо.
Другой, красивый молодой человек, скорее – юноша, с гордым и смелым лицом, в богатом польском одеянии, прямо прошел в покой и зорко окинул взглядом всех находившихся там.
На его лице отразилось нескрываемое удивление, когда он увидал и нож, валявшийся у ног Федора, и Сергея, все еще державшего за край скамью, и сидевшую на полу старушку-мамку. Он сразу же понял, что эти двое, а с ними и красивая молодая женщина с кинжалом, только что были готовы на отчаянную борьбу для защиты кого-то им дорогого, и только их появление успокоило их отчаяние, укротило их решимость.
В это время Ганночка пришла в себя. Она услыхала шум, голоса и, превозмогая слабость, поднялась с постели и вышла из-за полога. Молодой поляк сейчас же увидал ее и сразу понял, что это-то и было то дорогое существо, ради которого эти люди готовы были пожертвовать своей жизнью. Одежда Ганночки подсказала ему, что это не простолюдинка, а вполне равная ему по своему общественному положению девушка. Сейчас же на губах юноши заиграла улыбка и, приблизившись к Ганночке, он почтительно склонился перед нею, говоря совершенно чисто по-русски:
– Пан Мартын Разумянский, герба Подляшского, королевский поручик. Прошу прелестную панну не обидеть меня своею милостью и дать мне для привета свою ручку.
Ганночка вся вспыхнула, но, будучи привычной к польскому обращению, с легким поклоном протянула пану Разумянскому руку. Тот припал к ней в почтительном поцелуе.
В покой тем временем все более и более набиралось людей. Однако ни холопов Грушецкого, ни приспешников Агадар-Ковранского не было видно. Новопришедшие и по типу, и по одеждам, и по вооружению все были поляки и литовцы. Тут были и старики, и молодые; они держались свободно, но с соблюдением собственного достоинства.
Вершники воеводы Грушецкого, выйдя из леса на наезженную дорогу, прямо и натолкнулись на них, словно нанесла их тут сама судьба.
Пан Разумянский в сопровождении иезуита отца Симона Кунцевича и большой свиты из поляков и литовцев ехал по своим делам на Москву. У него – вернее, у его отца – были поместья и под Смоленском, и в Чернавском воеводстве, и молодой человек был послан родителями, чтобы разобраться в имущественных делах после недавней войны.
Дорога через лес не была прямым путем к белокаменной, но почему-то Разумянский и его товарищи захотели сделать порядочный крюк и направились именно этой дальней, кружной дорогой, и не какой-либо другой.
И вот вдруг из-за кустов, прикрывавших перелесок, появилось трое конных и двое пеших; среди поезжан начался было переполох, так как встречных людей путники приняли было за разбойников – много остро отточенных сабель вылетело из ножен, но, к счастью, недоразумение скоро разъяснилось и все обошлось благополучно.
Вершники простодушно рассказали обо всех своих приключениях, расписали, насколько им позволяло воображение, красоту своей боярышни и высказали опасения за ее участь.
– Хоть сам-то здешний князь, – сказал вершник Иван, – в беду попал и двинуться не может, а кто знает, какой им приказ своим холопам дан?