Свет. Такой яркий, что сразу заболели глаза. Серый набухший от влаги потолок в уродливых темных пятнах.
– Сеньорита…
Рауль? Она повернула голову, протянула ему руку. Он подошел, похудевший, осунувшийся, с ввалившимися глазами. Что с ним? Щетина на подбородке – не меньше трех дней… так сколько же она…
– Где я?
Младший открыл было рот, но он сразу перебила, заторопилась, с трудом выплевывая слова.
– Нет, я не то хотела… я хочу сказать… где же? Все ли… в порядке…
Посмотрела в его бледное лицо, задохнулась.
– Мне очень жаль.
Рауль опустил голову и тяжело вздохнул
– Врачи сделали все, что могли, но… наша медицина еще не достаточно хороша. Брат просил передать, что вы должны быть сильной. Ради него и ради себя.
Она попыталась сесть и только сейчас почувствовала боль.
– Нет, – он осторожно прижал ее к кровати, – вам нельзя пока вставать, швы могут разойтись… Все пройдет, сеньорита, все образуется.
Марита отвернулась, запрокинула голову. Потолок расплывался, пятна на нем плавились и стекали ей на лицо.
– Я хочу его видеть, – выдавила она, пытаясь сдержать рыдания.
– Как, разве вы не поняли? Ребенок… умер.
Она стиснула зубы.
– Не ребенка, Фиделя
– Увы. Пока команданте не может прибыть. Но сердце его с вами.
«Сердце его с вами». И со всем его народом: с каждой дояркой, с каждым рыбаком в порту. Он для всех – такой большой и сильный, благодушное божество, готовое дарить любовь всему миру. Но не одной единственной женщине.
– Проснулся?
– Как видишь, – он привстал и картинно потянулся. – Как видишь, моя морская королева. А ты, я смотрю, уже завтракаешь?
Она усмехнулась.
– Нет, я уже пью.
И протянула ему полную до краев рюмку.
– Ох… ром. На завтрак. Сейчас лучше было бы заварить матэ…
– Матэ пусть дамочки пьют, – отрезала она. – А ты привез мне ром, самый лучший.
Он засмеялся и взял рюмку из ее рук.
– Это так. Но ты должна быть осторожна, так и алкоголичкой недолго стать. Правда, правда. Кто научил тебя пить ром по утрам? Это все твои калифорнийцы, наверняка они. Не умеют любить женщин, вот и учат плохому… ладно, молчу. Молчу.
Она смотрела, как он пьет и чувствовала, что ее собственное сердце тоже начинает стучать в ритме румбы. Тук… тук, тук. Все. Вот и все.
– Скажи, – отвернувшись, она осушила свою рюмку до дна, закашлялась, – если бы твоя жизнь должна была бы оборваться прямо сейчас – о чем бы ты думал? Радовался бы, что уходишь на пике славы, или грустил, что еще так многого не успел?
– Славы… – он медленно встал с дивана, приблизился, положил руку ей на плечо. – Она относительна. Человечество может исчезнуть, солнце может перестать светить… так чего стоит слава?
– Значит, грустил бы?
– Зачем грустить? Я многое успел. Могу сказать без лишней скромности, мне в жизни удалось сделать в десять раз больше, чем кому бы то ни было. Но я еще не скоро умру, Марита.
Его рука медленно двинулась вниз.
– Как знать. – Она усмехнулась. – Тогда другой вопрос, а боялся бы ты? Того, что ждет тебя после смерти?
– Ох. Какие у тебя сегодня вопросы… Нет, не боялся бы. Я никогда не был верующим… возможно, из-за тех методов, которыми пользовались учителя в школе, пытаясь убедить меня в существовании Бога… до сих пор считаю, что после смерти ничего не будет. И все же я умру не скоро.
– А я думаю, сегодня.
Она подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза – два горящих черных огонька.
– Почему? Только лишь потому, что ты подсыпала яд мне в рюмку? Пф-ф, капитанская дочь, не будь такой глупой.
Приготовленные слова застряли у нее в горле, она отшатнулась, пытаясь сбросить его руку, но он вдруг схватил ее за горло и наклонился, дыхнул перегаром в лицо.
– Меня нельзя убить. Разве мистер Лансдейл не объяснил тебе это? Они уже раз тридцать пытались, и все без толку. Думаю, он знает, почему.
– Ты… – она захрипела, задергалась, и он отпустил ее, выпрямился, мрачно глядя сверху вниз.
– Я бессмертен, капитанская дочь. Бессмертен.
«Магия существует!» – в памяти всплыло перекошенное лицо Лансдейла, его глаза, горящие фанатичным блеском. «И только мы, европейцы…»
– Это смешно. – Марита встала и подошла к дивану.
Сумочка, вчера она лежала здесь… где же?
– На полу, – подсказал он вежливо, тоном, от которого по ее спине мгновенно потек холодный пот. – Я сбросил ее на пол вчера. Смотри, вон, возле ножки.
Она наклонилась, дрожащими руками раскрыла сумочку.
– Браунинг? Девятьсот шестого? – он засмеялся, но в голосе не было веселья. – А я думал, их давно не выпускают. Что за ничтожные люди, они даже не достали тебе нормальное оружие.
Марита выпрямилась и обернулась. Прицелилась в этот ненавистный широкий лоб, чуть выше переносицы. Стрелять? Нужно стрелять, но, Боже, почему так трудно…
– Предохранитель слева на рамке, – команданте стоял спокойно, сложив руки на груди. Лицо его было… не злым, нет, но искаженным, словно от боли: уголки рта подергивались, глаза горели ровным огнем.
Она сняла браунинг с предохранителя, снова прицелилась. Почему он не пытается помешать ей? Не верит?
– Стреляй, капитанская дочь!
Прогремел выстрел, рука дернулась. Марита зажмурилась на мгновение и, когда открыла глаза, чуть не вскрикнула – он стоял целый и невредимый, ни царапины. Даже позу не переменил.
– Еще раз. Целься точнее. А лучше, подойди ближе, приставь дуло прямо мне к лбу. У тебя руки трясутся, ты иначе не попадешь.
Вот как? Как ни странно, эти его слова задели ее, заставили выйти из ступора, вызвав волну ярости. Не попаду?
Она сделала шаг. Еще. И приставила браунинг к его лицу.
– Не страшно? Кровь же забрызгает все вокруг. И руки твои, и личико. – Он оскалился, наклонился вперед, огромный и жуткий, борода вздыбилась, словно живая.
– Ну, давай. Докажи, что не боишься испачкаться. Стреляй.
Она закричала одновременно с выстрелом, ожидая увидеть круглое кровавое отверстие в его лбу. Но он даже не дернулся. И, казалось, ни один мускул не дрогнул не го лице.
– Я… – горло перехватило от ужаса, – я попала, точно. Где же пуля? Я…
– Исчезла, – он пожал плечами. – Просто исчезла, так бывает. А бывает, что рана остается, но почти сразу затягивается. Попробуй еще. Сколько у тебя там патронов? Используй все.
Марита опустила пистолет, отступила назад. Потом вскинула руку и снова выстрелила. На этот раз пуля точно вылетела из ствола, но попала почему-то в тумбочку возле дивана, намного левее от того места, где стоял команданте.
«Сейчас прибежит охрана, – подумала она отстраненно, как о чем-то постороннем. – Или Рауль. Должен же кто-то услышать выстрелы и прийти ему на выручку».
Голова ее вдруг закружилась, ноги подкосились, и пол ушел из-под ног.
– Тихо, тихо, – он подскочил, обнял, прижал ее к себе. Потом осторожно усадил на диван. – Все закончилось, все. Не паникуй.
– Ты… – зубы ее стучали.
– Выпей, – в ноздри ударил запах рома – рюмка оказалась у самого лица.
Она давилась, глотая обжигающую жидкость.
– Меня нельзя убить, я же сказал. Лансдейл пытался уже раз двадцать. А до него еще много раз пытались… а когда мы делали революцию, знаешь, сколько раз я был на волосок от смерти? Все без толку, она меня обходит. Я заговорен.
Марита поставила рюмку, откинулась на спинку дивана.
– И… кто же заговорил тебя?
Он вздохнул.
– Сложно сказать. Я и сам до сих пор не знаю… Что ж, если ты уже пришла в себя, расскажу. – Сел возле нее, наклонился вперед, упираясь локтями в колени, задумался.
– Это было в пятьдесят шестом. Через три дня после высадки в Лос-Колорадос… Ты наверняка слышала эту историю – яхта «Гранма», восемьдесят два бойца на борту, и ужасный шторм, внезапно налетевший на нас у побережья. Франк ждал подкрепления в Сантьяго-де-Куба, нам нужно было высадиться и двигаться ему на помощь… но мы не могли. Не могли даже причалить – яхту болтало там, как жалкую щепку, и пытаться добраться до берега было бы чистым самоубийством. В итоге, когда мы все-таки высадились, люди Франка были уничтожены. Все до одного, Батиста просто раздавил их… А мы, восемьдесят два опоздавших неудачника, уже не представляли для него угрозы и должны были в скором времени отправиться вслед за Франком.
Он покачал головой, лицо исказила гримаса страдания, видно было, что воспоминания до сих пор причиняют ему боль.
– Ничего не оставалось, как разделиться на маленькие отряды и по отдельности пробираться к Сьерра-Маэстре – в горах нас не так-то просто было обнаружить, и оттуда можно было начинать революцию сначала. Эрнесто повел один отряд, я другой… через три дня псы Батисты нашли нас. Представь, – команданте прикрыл глаза, повел рукой по воздуху, словно обрисовывая видимую только ему картину, – маленькая деревня, всего два десятка домов. Люди попрятались, заперли двери, так пустынно… Солнце палит с небес, словно адский огонь. И звуки выстрелов, как похоронный марш всем надеждам.
Мы отступали, пытались прятаться за домами, но они брали нас в кольцо, и времени оставалось мало. Пуля попала мне в плечо… я чувствовал эту боль, но боль в сердце была сильнее. «Все кончено, кончено, кончено, – крутилось у меня в голове. – Ты проиграл». Я не знал, сумеет ли Эрнесто начать все сначала без меня, и не знал даже, жив ли он. Рауль был слишком молод, на него надежды не было… Мне казалось, что революция заканчивается навсегда, и от этого чувства бессилия хотелось кричать. Потом я услышал голос…
Он открыл глаза и невидяще уставился в стену.
– Старческий женский голос, такой насмешливый и неожиданно бодрый. «Эй, барбудо, – сказала эта женщина, – ты помираешь, что ли?» Я оглянулся и увидел, что рядом со мной стоит маленькая седая старушка. Совсем крошечная, карлица, наверное. Она улыбалась, но как-то ехидно, зло. Казалось, наше положение веселит ее. «Пока нет, – ответил я в пику ей, хотя, конечно, так оно на самом деле и было. – Пока нет, я жив, и собираюсь пожить еще. Ну, хотя бы пару минут. А тебе стоит спрятаться, эти собаки не посмотрят, что ты маленькая и старая, они убьют тебя за компанию с нами». Она засмеялась. «Нет, барбудо, меня они убить не смогут. Ведь я не человек». Я решил, что она сумасшедшая… после прихода Батисты к власти, военные творили в деревнях настоящие зверства, и немудрено было повредиться рассудком. Я улыбнулся ей, не желая спорить, и прислонился к стене дома, ожидая врагов. Но она не уходила, и, казалось, чего-то ждала от меня. «Вижу, что ты хороший парень, – сказала она, наконец, как бы в задумчивости. – И помирать тебе пока рано. Но у меня есть вопрос: если ты не умрешь сегодня, и не умрешь еще много-много лет, как ты распорядишься своей жизнью?» Странно было пускаться в философские дискуссии с этой маленькой крестянкой, там, на солнцепеке, находясь на волосок от смерти. Но я ответил ей, не раздумывая.
«Я продолжу бороться. Буду биться с врагами, пока на Кубе не воцарится справедливость. Я соберу товарищей и мы построим тут новое, совершенное общество. Я знаю, что для этого нужно делать, а чего не знаю, тому научусь. И потом я продолжу свою битву, и буду бороться со всем миром, если понадобится, пока революция не охватит весь земной шар. И пока во всем мире не воцарится справедливость». Так или почти так я ей ответил, даже прокричал, на одном дыхании, без запинки. Я знал, что всему этому не суждено сбыться, и эмоции захватили меня. Тогда она засмеялась и кивнула. «Хорошие слова, барбудо. Глупые, но хорошие. Все это звучит смешно, и ты, конечно, мог бы выразиться более толково, у тебя же высшее образование, да? Ты ведь юрист». Тут я вздрогнул и посмотрел на нее с изумлением, и она вдруг показалась мне намного выше ростом, чем была только что. «Ты не так прост на самом деле, – продолжила она и надвинулась на меня, начиная расти прямо на глазах, – и не так уж и добр. Но в тебе есть правда. И сила. И смелость. Думаю, пришло время, когда ангелы смерти должны сражаться не только на стороне зла, но и на стороне добра». Тут она протянула мне открытую ладонь, на которой лежал прозрачный светло-розовый камень. «Возьми, – она усмехнулась и положила этот камень прямо в нагрудный карман на моей рубашке. – Пусть это будет твоим талисманом. Береги его – пока он будет с тобой, ты будешь жив, кто бы ни захотел лишить тебя жизни. Но смотри, не давай его в руки своим врагам, если они уничтожат камень, уничтожат и тебя». В этот момент выстрелы стихли, и слова ее прозвучали громко, неожиданно громко и четко. Я встал и увидел, что ростом она уже с меня, а ведь только что казалась карлицей. Признаюсь тебе, я растерялся. Стоял там и бестолково топтался на месте, не понимая, что происходит, и что за создание вижу перед собой. А вокруг была тишина. Потом старуха шагнула назад, за дом. И исчезла, словно растворилась в воздухе, только камень в моем кармане остался доказательством того, что мне не померещился этот разговор.
В тот день… да, люди Батисты просто ушли. Вдруг. Развернулись и ушли, оставив нас там. Мы добрались до Сьерра-Маэстре и воссоединились с Эрнесто. И начали партизанскую войну.
Команданте вздохнул и медленно провел рукой по лицу, словно возвращаясь из воспоминаний.
– Я никому и никогда не рассказывал, даже Рауль не знает… но с тех пор храню этот камень, а он хранит меня. Можешь насыпать мне в рюмку хоть столовую ложку яда и расстрелять в меня две обоймы – я останусь цел и невредим… Ты веришь мне? – перебил он вдруг сам себя и наклонился, заглядывая ей в лицо.
Марита молча смотрела в пол.
– Веришь? – он протянул руку, приподнял ее подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.
Она мрачно хмыкнула.
– Я стреляла в тебя несколько раз, а на тебе ни царапины. Как я могу не верить? Но знаешь, что? – дернула головой, отбросила его руку в сторону. – Это не благословление. Пускай ты заколдован, но это не благословление, а проклятие. Годы будут идти, и ты увидишь, как все твои близкие стареют и умирают… увидишь, как вся твой революция пойдет прахом, как все, чего ты добился, разрушат и уничтожат!.. Все исчезнет, все умрут, а ты будешь жить! Ты проклят, команданте, проклят!
Он встал и медленно прошелся по комнате. Потом вдруг заулыбался той своей, безмятежной утренней улыбкой.
– Так вот оно что. Ты ненавидишь меня, капитанская дочка. Или думаешь, что ненавидишь. Вот, в чем дело. Поэтому и пошла на это. Я рад. Рад, что не ради денег или чего они там тебе предложили. Лансдейл просто запутал тебя, обманул, наплел про меня что-то и воспользовался твоими эмоциями. Женщины всегда были его оружием…
Она отвернулась.
– Да. Ненавижу. Но дело не в Лансдейле, мне плевать на все его рассказы.
– Так скажи мне, – он остановился перед ней, глядя сверху вниз, – скажи, что я сделал, чтобы заслужить твою ненависть, морская королева.
– Что? – она засмеялась, с трудом сдерживая слезы. – Что именно? Ты пригласил меня на свой Остров свободы, рассказал красивую историю. Влюбил меня в себя, сделал своей любовницей. Я терпела такое положение, тебе ведь нельзя разводиться с боевой подругой… Это разрушило бы твой благородный образ! Я терпела, потому что любила и была согласна на любую роль, лишь бы быть рядом с тобой… А потом я забеременела, а потом потеряла ребенка. И ты просто выкинул меня, как сломанную игрушку, избавился от компрометирующей тебя истории! Я… так ждала тебя! И в больнице, и дома, и потом в порту… Ты вот все время говоришь, что сражаешься во имя справедливости. Ну а я? Разве я не заслужила справедливости так же, как все те униженные и оскорбленные, за которых ты воевал?
Она замолчала, чувствуя, как по щекам все-таки катятся предательские теплые капли. «Как дамочка». Да, ревет тут перед ним, как дамочка – вот, к чему они пришли.
Он перестал улыбаться и смотрел на нее с изумлением.
– Что вообще… Выбросил? Когда тебя повезли в больницу, я был с тобой, ждал у дверей операционной. И после, когда ты лежала там в забытьи. Но очнувшись, ты не захотела меня видеть… так передал мне Рауль. Ты хотела побыть одна и могла говорить только с ним. Я ждал. Неделю, две. Ты вернулась в наш дом, но все еще не позволяла мне приехать. А потом решила покинуть Остров свободы.