Марита закрыла лицо руками.
– О чем ты говоришь… Рауль?
Он развел руками:
– Рауль сказал, что я не могу приехать в порт, что тебе будет тяжело меня видеть, и ты просишь простить тебя и не ждать. Разве я мог спорить? Это была твоя воля… А теперь ты ввернулась, капитанская дочь, вернулась с поручением от Лансдейла, с ядом и пулями. Я был в замешательстве, просто смят. Никак не мог поверить. И тогда брат предложил встретиться с тобой, чтобы посмотреть и убедиться самим, правда ли все это. Может, наша разведка ошиблась…
Она убрала ладони от лица, подняла на него глаза.
– Твой брат был со мной все это время. Он один меня поддерживал и утешал… И он говорил, что у тебя слишком много дел и совсем нет времени на меня…
– Ясно.
Он сел рядом с ней, запустил пятерню в без того уже взъерошенную шевелюру.
– Рауль не так прост, как кажется, я всегда это понимал. В тот день, когда я разговаривал со старухой, он был с отрядом Эрнесто… может, они тоже кого-то встретили, не знаю. Но с тех пор он изменился. Стал… более циничным, что ли. Более жестоким. И всегда действует только в интересах Кубы и революции, «личное – ничто перед главным» – его любимая фраза. Что ж, я не могу его винить… К тому же, теперь уже все равно ничего не поделаешь. Прошлого не изменить, – он помолчал, потом осторожно коснулся ее руки. – Скажи, что я могу сделать для тебя сейчас, моя колдунья?
Она усмехнулась.
– Может, отпустить с миром?
Он удивленно покосился на нее и пожал плечами.
– Ты свободна. Это твое судно, ты вольна плыть на нем, куда хочешь, никто не посмеет задерживать. Но знай, что и Остров всегда открыт для тебя.
Марита вздохнула. Смешно, повторил почти слово в слово те слова, с которых начался их роман. Когда это было? Кажется, сотню лет назад.
– Вы уже закончили осмотр? – отец гневно сверкал глазами и стискивал зубы, с трудом удерживаясь от брани.
– Нет, – высокий затянутый в военную форму бородач остановился возле него и ухмыльнулся. – Мы только начали, судно подлежит полному досмотру, капитан. Время сейчас неспокойное, сами понимаете.
– Я… – отец набрал в грудь побольше воздуха, – вынужден выразить… выражаю протест! Мы теряем время! А ваши люди ведут себя бестактно и грубо!
– Что поделать, – верзила откровенно насмехался, – это простые парни, и манеры у них не очень. Кстати, вы бы вашу девушку увели в каюту, от греха.
Отец дернул щекой.
– Это дочь! Марита, спустись вниз, прошу тебя
На самом деле он просил ее уже третий раз, но она боялась оставить его одного. Ей почему-то казалось, что в присутствии дочери военные не посмеют причинить старику вред. Глупо, она сама понимала, глупо – этим головорезам было явно плевать сантименты. И все-таки старалась держаться возле отца.
– Дочь? – Бородач перевел на нее взгляд и вдруг изменился в лице. – Прошу прощения, капитан. Прошу прощения, сеньорита. Это в корне меняет дело. Капитанская дочь, разумеется, имеет полное право находиться на палубе и следить за досмотром своего корабля. Впрочем, мы уже почти закончили. – Он сверкнул белозубой улыбкой и неожиданно показался ей совсем не страшным… даже почти симпатичным.
– Простите, я не представился, – шагнул вперед, протягивая ей руку. – Команданте Кастро, для друзей – просто Фидель. Да, тот самый. Поступили сведения… в общем, сегодня я посчитал нужным лично произвести досмотр… Кстати, с латинского мое имя переводится как «преданный», «надежный». А вас как зовут?
Она невольно улыбнулась.
– Марита
– Не может быть! – поймав ее руку, он поднес ее к губам. – Это же означает «супруга», «жена», вы знали? У вас есть супруг? Нет? Прекрасно, очень рад!
– Э… – отец попытался отодвинуть его, – команданте, я хотел…
– Да, мы уже заканчиваем. Еще раз простите за причиненные неудобства. Скажите, Марита, а вы читали роман русского писателя Пушкина «Капитанская дочь»? Нет? Вы должны прочесть, непременно. Там почти про вас.
– Я хотел… – растерявшийся отец выглядел жалко.
– Капитан, еще полчаса, и можете отплывать. Это ваше судно, и вы вольны плыть на нем, куда захотите. Никто не посмеет задерживать. Но знайте, Остров свободы всегда открыт для вас. Может быть, желаете сойти на берег и насладиться нашим гостеприимством? Вы ведь, наверное, устали от качки – день, другой на твердой земле вам не повредит. Сеньорита, что скажете?
– Могу я предложить вам мохо?
Она обернулась и покачала головой. Кажется, это уже было, не далее, как вчера. Дежа вю? Рауль склонился в поклоне, протянул поднос с графином и сахарницей. Посмотрел ей в глаза и вздохнул.
– Нет, так нет. Команданте передал вам подарок, желаете получить?
– Подарок? – она пожала плечами. – И что там? Зная его, какой-то новый дамский пистолет последней модели. Или капсулы с ядом.
– По правде говоря, я и сам не знаю, подарок спрятан в шкатулке.
Она нахмурилась, сердце сжалось от тревожного предчувствия. Осторожно вязла из его рук маленькую серебряную шкатулку, откинула крышку.
Да. Прозрачный светло-розовый камень на бархатной подушке. И свернутый пополам лист бумаги. Письмо?
«Здравствуй, капитанская дочь. И прощай. Знаю, я сломал твою жизнь. С этим ничего уже не поделать, но мое сердце разрывается на куски и не хочет больше отстукивать румбу. Тик-тик-так, тик-тик-так – вот, как оно теперь стучит. Европейский вальс, красивый и грустный, как ты. Долго думал, чем я могу загладить свою вину, и понял, что не смогу ничем. Все, что мне остается – это обмен, жизнь за жизнь. Я сломал твою, ты вольна сделать то же самое с моей. Старуха говорила, не отдавай врагам, но ты ведь не враг мне, капитанская дочь. Хочется верить, что нет. Впрочем, можешь делать с этим камнем все, что тебе заблагорассудится: Можешь передать Лансдейлу, можешь утопить или разбить молотком. А можешь хранить. Я бы хотел, чтобы ты держала его у сердца, носила на цепочке каждый день, но шкатулка тоже подойдет. Только почаще доставай и касайся его руками, я буду чувствовать твои прикосновения и знать, что ты меня помнишь. Ну, а если все-таки решишь отдать Лансдейлу, то постарайся не прогадать, запроси хорошую цену и гарантии своей безопасности. Будь счастлива. По крайней мере, постарайся быть».
– Что там? – Рауль смотрел на нее из-под опущенных ресниц, во взгляде его читалась тревога.
Марита положила письмо поверх камня, закрыла шкатулку.
Ну вот. Все закончилось. План сработал, как и предрекал Лансдейл.
Она сомневалась, но он был так уверен…
«Я знаю людей, – сказал он тогда, и его вечно мокрые усики торжествующе встопорщились. – Все люди похожи, и есть определенные ловушки, в которые они всегда попадаются. Будь ты хоть Чингиз-хан, хоть Ленин, хоть Магомет, тебе не избежать общей участи. Эмоции, чувства… привязанность. Вот, что делает людей слабыми и позволяет играть на струнах их души любые песни. Он раскроет вам свой секрет. И покажет точки уязвимости. Туда вы и ударите, важно лишь не пропустить нужный момент. Любую защиту можно обойти, даже магическую, если не ломиться в закрытые ворота, а подождать, пока их откроют».
Что ж, похоже, он был прав. Она вернется с победой, отдаст камень и забудет этот жаркий остров и чертовых братьев Кастро навсегда. Месть – свершится, справедливость – восторжествует, как всегда. Возможно, ее даже наградят: подарят новый дом, обеспечат неплохое содержание… а, возможно, убьют по-тихому, чтобы не трепала языком. История в любом случае сохранит ее имя – как же, женщина, которой, наконец, удалось убить зарвавшегося революционера… тирана, так они напишут в учебниках истории. Красиво, черт возьми. Узурпатор пал жертвой любви – «дамочки» будущего будут замирать в восторге и хлопать в мокрые от пота ладошки.
– Возьмите, – она протянула Раулю шкатулку. – И больше не позволяйте команданте дарить такие подарки.
Несколько секунд Младший молча смотрел на нее, потом его взгляд потеплел.
– Спасибо, сеньорита. Рад, что вы приняли это решение… впрочем, я и не сомневался. Да, такими вещами нельзя разбрасываться. Шкатулка будет теперь храниться у меня.
Она недоверчиво покачала головой.
– Так вы… знали?
– Конечно, – он кивнул. – Брат горяч, эмоции иногда захватывают его… но для того я и нахожусь рядом с ним, чтобы удерживать от безумств и предотвращать жестокие ошибки.
Марита медленно кивнула.
– И если бы я не отдала вам сейчас шкатулку…
– Да. Вынужден признать, – он продолжал ласково улыбаться, но в глазах – теперь она видела это – клубилась та же тьма, что у старшего брата. – Вы бы не покинули с ней Остров.
Она отвернулась. И все-таки план был не удачным, как ни крути… как ни крути.
– Что же мне теперь делать? Уехать назад без камня? Они не простят. Впрочем, если прикинуться дурочкой…
– Можно уехать, а можно и остаться, – повторил он сказанное когда-то. – На Острове свободы много мужчин, и многие из них будут рады составить ваше счастье. Например, я – как вам я?
Она подняла голову, посмотрела в затянутое тучами небо. Вот ведь, еще вчера мечталось – ну, хоть бы облачко, хоть бы одна маленькая тучка – не было сил терпеть это проклятое солнце. А сегодня… влажная клубящаяся хмарь надо всем островом, и на сердце такая тоска. Словно не только небо, но и всю жизнь накрыла сверху эта серая беспросветная дрянь.
И все-таки в глубине души она знала – тучи не надолго. Пройдет час, полтора – поднимется ветер. Дохнет в лицо морской прохладой, разгонит всю эту пакость к чертовой бабушке… и солнце вернется.
Оно всегда возвращается.
Фарфор
Любовь Перова
Модный квартал Второго подземного города – гигантская сияющая кроличья нора пару сотен метров в диаметре, вертикально уходящая примерно на полкилометра вниз в голубоватом мареве вывесок и реклам.
Если пробраться в город перед рассветом через взломанный выход на очистительной станции – можно застать момент, когда воздухозаборники начинают работать в полную мощность, – и нырнуть в нору на ховерборде, кувыркаясь в мощном потоке и забывая дышать от восторга и ураганного ветра.
Наверху даже новая доска перестает слушаться на несколько секунд, и я чувствую себя немного Алисой, падая мимо сверкающих вывесок и витрин. Торможение срабатывает в последний момент над узкой галереей, опоясывающей нужное мне кольцо магазинов и переходов. Последнее сальто – и я выравниваюсь, лихо приземляясь перед крошечным кафе со старомодными неоновыми контурами чашек и бокалов на окнах. Проходящие мимо ярко накрашенные модницы вскрикивают от неожиданности и восторженно хихикают, а Хэппи за барной стойкой, заметив синие огни моей доски, поднимает голову и улыбается. Машу ему рукой и, распахнув дверь, одним шагом оказываюсь в теплом зале всего на четыре столика, утопающем в ароматах корицы, кофе и миндальных пряников.
Он оглядывает меня, качает головой, по-прежнему счастливо улыбаясь, и кивает в сторону уборной. Задерживаюсь там на минуту – проверить, не осталось ли на мне пятен. Подмигиваю своему отражению. Из зеркала смотрит чистокровный подземник – тощий, бесцветные брови и ресницы, сиреневые глаза альбиноса и белые волосы, выкрашенные в модный небесно-голубой: под землей почти все любят яркое.
…крошечные красные брызги подсохли на подбородке. Еще немного – на носках ботинок и коленках джинсов. Почти незаметно. С внезапным омерзением умываюсь. Возбуждение уступает место усталости, мрачной удовлетворенности и пустоте, всегда ждущей своего часа.
Еще немного осталось.
Кофе, очень крепкий и сладкий, ждет меня на стойке в цветной чашке, рядом с Хэппи и вазочкой домашних конфет. Он сейчас из персонала один – и я позволяю себе расслабиться, подавшись вперед, подпереть подбородок и ухмыльнуться, как довольная кошка, только что растерзавшая мышь.
Хэппи ждет, пока моя чашка опустеет наполовину, и доливает молоко. В эту минуту кажется, что кофе у Хэппи – лучшее, что случилось со мной за последние несколько месяцев. Трудно сказать, рад он мне, или предпочел бы, чтоб я сгинул однажды наверху. Мне единственному известно, откуда взялся Хэппи. Он – хорошо знает, где пропадаю я и что там ищу. Общие тайны объединяют порой крепче кровного родства.
Нос и кончики пальцев согреваются с приятным покалыванием. Жизнь замедляется до обычного своего ритма, пока я сижу над чашкой, вслушиваясь в ларго Бетховена, легкий шум квартала за дверью, шелест конфетных оберток…
Мой собеседник с жестянкой пива усаживается по другую сторону стойки. Ждет, когда я заговорю.
– Умрешь толстяком, – киваю на его пиво. Хэппи – полукровка; в отличие от меня, с мышечной и жировой тканью у него порядок. К сорока годам нажил уже небольшое брюшко, заметную проплешину и отвисшие щеки.
– Умру стариком, – отмахивается он.
Тоже справедливо. Чистокровные андеры стареют очень медленно, без морщин и облысения, но и жизни нам отмерено… редко встретишь подземника старше теперешнего Хэппи. Что-то не так пошло с генетическими играми два столетия назад – модифицированное сердце изнашивается слишком быстро. Хотя, вполне вероятно, таков и был первоначальный план.
У нас к наземникам всегда много претензий.
– Как сейчас там, наверху? – спрашивает он, решив, что я вполне уже в состоянии описывать обыденные вещи.
Большой мир совсем другой, и я никогда не знаю, с чего начать. Сырой и холодный, он бывает прекрасен – с ветрами, похожими на горы облаками и звуками…
– Когда я уходил, снег пошел. Правда, земля еще слишком теплая, и листья слишком свежие… и пахнут осенью. А ветер уже морозный и ничуть не похож на здешние сквозняки – от него стынет нос, краснеют щеки и саднит в горле, если на полной скорости…
– …сматываться? – хмыкает Хэппи понимающе и опускает уголки губ.
Пожимаю плечами и замолкаю. От осуждения он далек. В чем же дело тогда?
– Переживаешь, что ли? – спрашиваю издевательски.
Хэппи смотрит без улыбки, скорее заинтересованно.
– Что будет, Джин, когда ты ошибешься? Станешь неосторожен, не успеешь уйти или оставишь следы… Рано или поздно что-нибудь всегда идет не так.
– Бывает. Но я почти закончил, док. Еще немного везения…
– …и? что дальше, когда закончишь с последним?
И правда – что? Я не задавался этим вопросом, предпочитая занимать делами каждую свободную минуту времени. Сейчас, прикинув возможные варианты, с отстраненным удивлением понимаю, что значения это не имеет.
– Ничего, Хэппи, – искренне отвечаю после паузы. – Меня устроит любой расклад. А что, у тебя в этом свой интерес, профессор?
– Ты же знаешь, наверху у меня давно интересов нет, – отвечает он сварливо, придвигая мне новую чашку. И тут же вновь улыбается немного безумной улыбкой, щуря жизнерадостно глаза. – Скорее, завидую.
– Мне?!
– Бесстрашию твоему.
Это не похвала, мы оба в курсе. Бесстрашие не обязательно делает человека героем, а страх – предателем. Очень часто – совсем наоборот. А иногда случаются психопаты, вроде нас с ним.
Я – из плохих парней. Страхи мои исчезли три года назад, после того взрыва на переговорах с наземниками, сменившись постепенно желанием найти всех виновных – и искалечить собственными руками. Нет, не убить – пусть чувствуют, дрожат помнят!..
Хэппи, увидев нехорошее в моем взгляде, отворачивается к новым посетителям, не переставая улыбаться. Наверное, он – из хороших ребят. Но и Хэппи не всегда был таким счастливчиком.
Говорят, сон разума чреват чудовищами. Бессонница разума Хэппи породила ту самую антигравитационную бомбу, единственное безобидное испытание которой положило конец войне с наземниками. Профессор, ужаснувшись собственному изобретению, сделал все возможное, чтобы никто не сумел его повторить, а сам превратился в полнеющего весельчака, владельца маленького кафе.