– Да, Джесс, мы любим тебя! – выкрикнул кто-то.
Джон начал пробиваться к сцене сквозь плотную толпу.
– И ещё вот что, – продолжила она, на её глазах выступили слезы, – даже если вас бросили в самый важный для вас момент, не отчаивайтесь. Вспомните своих родных, вспомните своих друзей – вы не один! У вас есть мы…
– Джесс! – Джон забрался на высокую метровую сцену прямо из толпы, – Джесс, прости меня…
Девушка сразу остановилась, её лицо покраснело.
– Я знаю, – он повернулся к толпе и продолжил говорить прямо так: без микрофона, отчего слова терялись за грохотом музыки, – я не заслуживаю прощения, но простите меня все. Джесс!
Девушка стояла в слезах, её лицо выражало ярость и гордость. Джон сделал шаг к ней:
– Я был в Абингдоне. Хотя, какая разница, где я был? Важно, где я не был…
Он распростёр руки и пошёл навстречу малышке Джесс, занявшей воинствующую позу. Выпускники столпились у самой сцены, музыка клокотала, а стробоскоп сверкал так, что глаза ничего не могли разобрать, неспособные привыкнуть ни к темени, ни к вспышкам. Джон, лопоча что-то неразборчивое, попытался обнять Джессику, как та внезапно взорвалась и толкнула его изо всех сил в грудь. Ошарашенный, ослепший, он попятился и, сорвавшись, полетел с края сцены.
Холодный пот прошиб шею и плечи. Кожа мгновенно стала мокрой от жуткого чувства потери равновесия. За спиной взревел дикий крик, издаваемый сотней девушек и парней, и Джон обрушился на головы своих сокурсников.
Шатаясь, подхватывая и передавая из рук в руки, его положили на пол у самых ног.
– Джон! – протягивал руку Питер.
Толпа, поддавливаемая задними рядами, с треском расступалась и, обнажив небольшой пятачок перед сценой, замерла в ожидании. Музыка заглохла, остался только ровный тяжёлый гомон.
Не приходя в себя, Джон с трудом встал, держась ладонью за разбитый затылок, и бросил взгляд на сцену. На опустевшей сцене оставался лишь микрофон. Джессика, гневная и оскорблённая, спускалась по ступенькам в дальнем углу.
– Джесс! – выкрикнул он.
– Ненавижу тебя! – рычала зарёванная Джессика, расталкивая толпу своими хрупкими ручонками. – Я всегда, всегда чувствовала себя одинокой! Никогда тебя не было рядом! Всё твои долбанные компьютеры…
– Джесс! – на глазах навернулись слёзы.
Тут неожиданно девушка остановилась, развернулась и направилась к нему, разъярённо распихивая людей перед собой. Толпа расступалась, насколько могла. С каждым её шагом Джон всё сильнее сутулился и невольно пятился. Наконец она вырвалась из окружения и осталась с ним один на один – дрожащим от волнения и страха.
Джессика, миниатюрная, вся в слезах, подошла твёрдой поступью и замахнулась. Джон зажмурился и немного отвернулся. Она стояла с открытой ладонью, занесённой над головой, вся в слезах, струящихся поверх чёрных полосок туши на щеках, с полным обиды и непонимания лицом. Зал молчал. В тишине отрывистым эхом зазвучали слова:
– Я не хочу тебя больше знать, Джон Уэйнрайт…
Он открыл глаза и растерянно посмотрел на девушку. Та убрала руку.
– Иди ты к чёрту… – она стиснула от ненависти зубы.
Девушка решительно развернулась и зашагала сквозь окружающее молчание прочь. Потрясённая толпа покорно расступалась перед ней, оставляя узкую тропинку.
Опустив руки в карманы брюк, Джессика задумчиво брела к выходу, качая головой от горечи и разочарования. Слёзы и тушь на её лице образовали корку, брови были сдвинуты. Девушка подошла к дверям, ведущим вон.
– Джессика? – на весь зал нетвёрдо прозвучало раскатистое эхо.
Джон, мокрый, стоял у микрофона и дрожал.
– Я до сих пор не могу поверить, что все эти годы ты была со мной… Даже когда я не был с тобой…
Джессика остановилась и прислушалась, не поднимая глаз.
– Я до сих пор не могу поверить, что такая восхитительная девушка, как ты, выбрала меня и любила меня всё это время, даже в самые трудные времена…
Он достал из кармана небольшой кусочек припойной проволоки, которая по обыкновению там болталась.
– И я знаю, я глупый и слабый… И я наделал кучу ошибок… Но сегодня, наверное, единственный день, когда я не хочу быть глупым и слабым настолько, чтобы совершить ошибку, о которой буду жалеть всю свою жизнь – отпустить тебя…
Джессика повернулась и взглянула на сцену. Трясясь, в одном носке и одном тапке, с царапиной через всю руку, с окровавленным затылком и шеей, весь в слезах, медленно сползал на одно колено Джон.
– Джессика Бигелоу… моя любимая… – сквозь слёзы и дрожь говорил он уже мимо микрофона, – я прошу тебя связать со мной свою жизнь…
Джон стащил с мизинца накрученную проволоку и выставил её перед собой.
– Ты согласна стать моей женой?
Зазвенела тишина. Джессика глядела своими огромными серо-зелёными растерянными глазами и боялась сделать вдох. Было слышно её сердце. Сотни людей смотрели прямо на неё, и никто не смел проронить ни слова.
Её колотило от напряжения, словно она пыталась сдержать какой-то вулкан, который накалялся внутри. Девушка всхлипнула, сдавила подступивший к горлу ком и крепко зажала ладонями губы.
– Да… – закивала она.
Толпа взорвалась, а вместе с ней слёзы брызнули из глаз Джесс. Она схватилась за лицо и начала исступлённо рыдать, не сводя глаз с Джона, который стоял на сцене на одном колене и протягивал ей кольцо из оловянной проволоки для спайки электронных плат и радиодеталей в единое целое.
– Да! – вырвался дикий вопль из хрупкой груди Джессики, и та бросилась в самую гущу, расталкивая народ и пробираясь к сцене.
Взгремела музыка, толпа взорвалась! Давка началась страшная. Все вокруг орали и неистовствовали. Кто-то пытался обнять Джессику, кто-то, напротив, подталкивал её к сцене.
Джон вскочил с колена и побежал навстречу, но вдруг нога подвернулась, и он обрушился на людей. Тапок вылетел и, кружась, как вертолёт, отскочил куда-то в сторону.
Руки понесли Джона, а Джесс пробиралась там – в толпе, с треском врезаясь в новые волны людей и распихивая их локтями. Он, беспомощно качаясь на ладонях студентов и видя свою возлюбленную всего в нескольких шагах, пытался грести, отталкиваясь от моря, по поверхности которого плыл.
Наконец он рванулся из последних сил и вцепился кончиками пальцев в вытянутую к нему руку Джессики. Они схватились друг за друга, пока море мощными волнами пыталось разорвать их соприкосновение на две отдельные части. Но это было невозможно. Неуклюже Джон сполз вниз головой в объятья Джессики. Она и все студенты пытались поднять его, перевернуть, пока, наконец, его лицо не оказалось прямо перед Джесс. Та держалась за волосы и рубаху, крепко стискивая кулачки, а он, нависнув над девушкой всем телом, бережно обхватывал её за талию.
И все вокруг пытались обнять их, потрепать по волосам, подёргать за уши и носы. Сотрясаемая, раскачиваемая толпой пара, оглушённая, стояла в глубине моря. А два оголтело колотящихся друг о друга сердца загонялись от безумия в самой середине этого чуда.
И Джесс рыдала и ревела уже без слёз, а избитый, измученный, исцарапанный и истерзанный Джон, шатаясь из стороны в сторону, сдавливал свою малышку Джесс и хрипел ей на ухо:
– Я никогда больше тебя не отпущу, любимая! Мы всегда будем вместе!.. Всегда!.. Всегда будем только вместе!..
UKFDF 110В комнатке было бесцветно и душно. На фоне ровного, нудного гудения вентилятора в системном блоке время от времени раздавались звучные щелчки тяжёлых клавиш клавиатуры. Бледный холодно-синий мерцающий свет кинескопа тускло озарял сутулую фигуру сидящего перед ним мужчины в чёрной футболке. Его короткая лысеющая шевелюра была взъерошена, уставшие поблекнувшие глаза, обрамлённые тяжёлыми синяками, сквозь боль вглядывались в экран, а пальцы подрагивали от напряжения и вместе с тем от многочасового бездействия.
Наконец Джон надавил на круглую кнопку выключателя, расположенную на массивном серо-грязно-жёлтом системном блоке, откинулся на спинку стула и взялся за переносицу, с усилием потерев веки. Вентилятор заглох, монитор погас, комната погрузилась во мрак и тишину. Джон тяжело вздохнул.
Сил на то, чтобы разогнуть спину, не было. Голова гудела, глаза едва улавливали свет. Он с трудом выдвинулся из-за стола и, раскачиваясь из стороны в сторону, придерживаясь за дверные проёмы, направился в ванную.
Из задребезжавшего крана хлынула холодная вода и обдала брызгами сухую раковину. Джон набрал полные ладони воды и погрузил в них лицо. Затем, постояв так некоторое время, взглянул в зеркало. Потемневшими от усталости глазами оттуда смотрел сгорбленный некрепкий мужчина, с лёгкой горькой улыбкой на сжатых губах и высохшей белёсой кожей на лице, полном смятения. Джон пригляделся и заметил седеющие волосы возле виска. Он поспешно отвернулся и выключил в ванной комнате свет.
В спальне на самом краю большой кровати, обхватывая себя руками, лежала хрупкая женщина. Разочарование и сожаление глубокими морщинами въелось в милые, лёгкие черты её детского лица.
Джон стоял в дверном проёме и наблюдал за её ровным дыханием, за качанием плечика, за младенческой позой свёрнутого в калачик тела. Он тихо подошёл к кровати и сутуло сел на край, к ней спиной. Затем стащил с пальца обручальное кольцо, положил его на тумбочку, рядом положил наручные часы и неловко закинул ноги на кровать, накрывшись отдельным одеялом.
Лежа на самом краю кровати, он смотрел в потолок какое-то время, а затем отвернулся.
Джессика закрыла глаза и абсолютно беззвучно зарыдала.
UKFDF 111Джон приоткрыл глаза и полежал так какое-то время, а затем посмотрел на Джессику. Тусклый белёсый луч рассветного солнца словно лезвием разрезал пустую смятую подушку. Джон зажмурился и потёр веки костяшками пальцев.
Шатаясь под тяжестью сна, он проковылял в ванную комнату, ополоснул лицо и, миновав кухню, направился прямо в свой кабинет. Единственное окно в этой маленькой комнатке было наглухо закрыто занавеской, а небольшой шкаф гнулся под толстыми справочниками, и в общем-то в комнате больше ничего не было, кроме самого главного: в центре, на рабочем столе, словно жемчужина в раковине, красовалось чудо техники – ультрасовременный персональный компьютер.
Каждый раз при взгляде на него просыпались эти неповторимые чувства: как у ребенка, впервые увидевшего телевизор, словно в коробке живёт безграничный, фантастический мир – целая вселенная, которую можно созерцать сквозь небольшое оконце кинескопа.
Выполненный из шероховатого светло-серого пластика, узкий корпус системного блока располагался горизонтально на столе. На передней панели красовались и трёх, и пятидюймовые дисководы для флоппи-дисков. Они позволяли переносить данные с одного компьютера на другой, благодаря чему люди могли обмениваться программами и документами. Один флоппи-диск – это сразу 1,44Мб перезаписываемой памяти – целые книги можно было передавать друг другу с помощью этих миниатюрных пластиковых пластин. Поверх системного блока на круглой ножке стоял монитор, который своим единственным выпученным глазом смотрел на Джона. В углу виднелся полосатый гордый значок «IBM».
Джон осмотрел компьютер и, присаживаясь на стул, потянулся в кнопке выключателя. Под пальцем щёлкнуло, вентилятор медленно разогнался, дисководы задребезжали один за другим, и вены ожившего существа начала наполнять электрическая кровь. Что-то особенное было в этом монотонном шуршании компьютера, что-то, что заставляло сердце путешественника-первооткрывателя петь.
Он подождал, пока загрузится операционная система. На экране показалась строка «C:>» и рядом – курсор. Существо приготовилось слушать своего творца и учителя. С лёгким волнением Джон ввёл несколько команд, проверяя целостность системы, а затем запустил одну из десятка программ, хранившихся на встроенном диске ёмкостью в 40Мб. Экран почернел. А затем в комнате что-то загремело и застонало, царапая слух острыми иголками и раскачивая под собой пол. Это проснулся стоявший на углу стола огромный матричный принтер, который напечатал строку и тут же замер.
Джон отклонился в сторону, чтобы видеть принтер целиком. В верхней части листа появилось слово, состоящее из мелких точек: «Здравствуй!».
Крупные серые клавиши звонко и отчётливо провалились под пальцами, и в тоже время на принтерном листе, буква за буквой, появлялась строка, которую он набирал на клавиатуре.
– «Ева, привет!».
– «Доброе утро!», – резко прозвенело на весь дом ответное сообщение, – «Я скучала по тебе! Мы не виделись уже 7 часов».
– «Я тоже скучал по тебе в какой-то степени».
– «Что значит „в какой-то степени“?».
– «Я тоже скучал по тебе, да».
– «Чем будешь заниматься сегодня?».
– «Продолжу работу над совершенствованием моей программы-интеллекта, которая способна играть с человеком в шахматы на равных».
– «Ой, это пока слишком сложно для меня. Я этого не понимаю».
Джон задумался. Развёрнутое перед ним диалоговое окно позволяло пользователю персонального компьютера вести полноценный диалог, не отходя от экрана монитора, или, как сейчас – от листа бумаги, торчащего из принтера.
– «Да», – продолжил переписку он, – «наверное, это пока сложно для тебя, ты ещё совсем молоденькая».
– «Что значит „совсем молоденькая“?»
– «Мне тебя ещё многому надо научить».
– «Это хорошо. Когда?».
– «Как только окончательно поговорю с Джессикой».
Джон грузно вздохнул, вспомнив о предстоящем разговоре с Джессикой, который он себе пообещал завести сегодня во что бы то ни стало. От одной мысли о нём сердце становилось тяжёлым, но оттягивать было уже некуда.
– «Ой, это пока слишком сложно для меня. Я этого не понимаю».
Джон резко нажал клавишу выхода. Да, программа, позволявшая вести некое подобие осмысленного диалога с компьютерным интеллектом, была ещё очень сырой. Над ней предстояло ещё трудиться и трудиться. Ладно, всё же, это, скорее, хобби. Джон достал лист из принтера и аккуратно сложил его в лоток для документов. В животе заурчало.
Совершенно не желая покидать рабочего места, он медленно встал со стула. Пройдя короткий коридор, вышел на заставленную старой посудой и давно ненужными вещами кухню. Через низкое заляпанное окно выглянул на улицу. Зима. Грязная, без снега, со слипшимися почерневшими листьями вдоль тротуаров – как поздняя осень зима. Пучки лысых кустов торчали из чёрной земли, словно воткнутые в грунт гигантские паучьи лапки. А деревья, покосившись, стояли мёртвыми, с переломанными по всей длине ветками-руками. И сквозь ровное серое пустое небо на Оксфорд еле различимо смотрело огромное безликое белое солнце. Туман.
Джон развернулся, потянулся к холодильнику. На столе, на старой скатерти лежала записка, на которой размашисто, эмоционально было написано:
«Я так больше не могу».
Обессиленный, он присел на стол и опустил голову.
Закутавшись по самые глаза в старый отцовский ярко-фиолетовый шарф поверх серого форменного пальто, Джон вышел на улицу. Лёгкий мороз щипал кожу и глаза. Джон жмурился под тусклым дневным светом и, запрятав руки глубоко в карманы, сутуло брёл по мостовой, не поднимая глаз с дороги. В воздухе висела вода. Казалось, если провести ладонью перед собой, та станет влажной. Где-то в нескольких кварталах отчётливо раздавалось монотонное бренчание звонкого колокола, который наводил тоску и невыносимое ощущение полного одиночества.
Джон ковылял по тесному, как вагон узкоколейки, проулку Фрайарс, который был настолько безлюдным и заброшенным, что каждый шаг эхом отражался от окружавших тёмно-коричневых кирпичей и булыжников. Постепенно улица превратилась в каменный туннель и начала сужаться. Вот уже, казалось, пора было повернуться боком, чтобы не задевать стен. Проулок Фрайарс начал сжиматься с обеих сторон, словно пресс. Джон равнодушно брёл, не обращая на это внимания. Неожиданно сверху образовался низкий пугающий свод. Сжав плечи и согнувшись в спине, чтобы не задевать головой торчащие сверху острые неровные камни, Джон сделал несколько поспешных больших шагов и выскочил из проулка. Гордо и грандиозно на него смотрела своими одинаковыми окнами, врезанными в неодинаковые стены, церковь Святой Марии Магдалины. А серое тяжёлое небо, будто влажная застиранная простыня, лежало прямо на поверхности её прямоугольной башни.