Всё это мне уже надоело. До смерти.
Я медленно встал и, стараясь не шуметь, подошёл к открытому проёму. Заглянул внутрь. Посреди комнаты стояли Клаус и Лили, что-то активно обсуждали, шёпотом естественно. Какие у них могут быть секреты? Неужели всё-таки решили сплавить меня в дурдом?
– Я не могу так, – сказал чуть громче Клаус, прижимая ладонь ко рту, словно боясь закричать в ту же секунду. – Мы не можем так. Это жестоко.
– А то, что он с петицией сделал, не жестоко? Сколько людей уже в больницах лежат с бешенством? А сколько умерло, Клаус, – последнюю фразу она сказал даже без вопроса в голоса, она жёстко констатировала факты, и меня это задело. Я порвал петицию, потому что не хотел причинять животным боль, ведь они не могут дать сдачи, у них нет таких же прав, как у нас. А в итоге всё стало только хуже. Опять же из-за меня.
– Пятеро, – тихо ответил Клаус, стыдливо отводя глаза. – Но это ничего не меняет. Кто ж знал, что так получится?
– Я знала. Все знали. А теперь он сходит с ума. Сам только что бормотал про то, что смерть видит, не может спать, постоянные галлюцинации. Мне кажется, это знак. Его нужно убрать, или хотя бы сделать так, чтобы он никому и никогда не навредил.
– Что ты предлагаешь?
– Уведём в лес, и дело с концом. Он оттуда не выйдет. Никто не выходит.
– Я слышал он вышел оттуда полуживой, когда в последний раз был там, – с сомнением в голосе прошептал Клаус. – Не думаешь, что он сможет выбраться снова?
– Тогда он был в ясном уме. А сейчас…
Лили случайно бросила взгляд на дверной проём, и я тут же ушёл обратно на диван. Сел, закурил, сделав вид, будто сидел там всё это время. Из открытого окна валил снег, и весь пол уже начинал покрываться тонким слоем свежего покрова. Морозный воздух неплохо отрезвлял. «Надо делать так почаще, – подумал про себя я, делая максимально непринуждённый и отстранённый вид». А в глубине души царила томная, напряжённая тишина. Я ждал, что будет дальше. Было, конечно, страшно слышать это от тех, кто помогал мне выживать последние несколько месяцев, но я так привык к предательствам, что уже ничему не удивлялся.
Хотя, если честно, со временем даже от недоверия к людям можно устать и вновь окунуться в этот омут с головой. И снова страдать.
Только мы выбираем через что получать боль: через одиночество свободы или через привязанность души. И я каждый раз метался меж двух огней, не мог найти золотой середины то делая людей центром своей Вселенной, то отрекаясь от всех сразу, уходя в отшельничество. Эти метания убивали меня изнутри, и теперь, когда я уже успел немного привязаться к Клаусу и Лили, то вновь понял, что привязанности – худшее, что в нас есть. Эта способность медленно убивает нас изнутри, и мне это совершенно не нравилось.
Я посмотрел на правую руку, проверил ещё жгущий шрам от судьбоносной встречи в лесу. Боль придавала мне сил не умереть от тоски.
Из кабинета вышли Клаус и Лили и начали торопливо собираться.
– Нам нужно идти, – резко сказал мой друг, заметив мой вопросительный взгляд. – Дела не ждут.
– Что вы там делали? – спросил я, понимая, что правды они мне всё равно не скажут.
– Целовались, – притворно хихикнула Лили, обмотала шарф вокруг шеи и надела меховую старую шапку. – До встречи, Адам. Не унывай, мы скоро вернёмся.
– Очень в этом сомневаюсь, – прошептал я, когда дверь закрылась. Вновь воцарилась тишина, снедаемая завываниями ветра за окном. Он продолжал плеваться в меня снегом, заставляя дрожать от холода и осознания собственной беспомощности. Шторы продолжали качаться на ветру, и этот пейзаж лишь вновь пробуждал во мне воспоминания, которые я хотел бы забыть навсегда.
В один момент я понял, почему Клаус и Лили ушли. Прошло уже несколько часов, солнце висело высоко над горизонтом, обливая своим безжизненным светом весь мир, а я сидел на кухне и пил одну за одной чашки крепкого кофе. Старая джезва стояла на плите – вся грязная, с засохшим кофе на стенках, – всё ещё полная остатками уже холодного кофе, который на деле был горьким и совершенно не вкусным.
Они ушли, чтобы привести санитаров. Я был в этом уверен. Эта мысль до того разрослась в голове, что я не мог больше сдерживаться и побежал в спальню собирать вещи. Скинул всё, что было в шкафах: одежду, обувь, книги и шкатулки с ненужным барахлом – и положил самое ценное в чемодан. Теперь там лежали только вещи, книга Ремарка «Триумфальная арка», часы на цепочке, подаренные отцом на восемнадцатилетие и ещё несколько совершенно необходимых вещей. Туда я кинул и письмо от Элизабет, решив его вскрыть только когда почувствую себя в относительной безопасности, когда, например сяду в поезд или на пароход до другого порта.
На сборы ушёл от силы час. Закрыв дверь на ключ, я выбросил его в глубокий сугроб, знал, что больше сюда не вернусь. Спустился по ступенькам и, постоянно оглядываясь, ушёл в порт, в надежде на то, что там меня кто-то ещё сможет спасти.
Спустя несколько часов поездки на старом джипе до ближайшей железнодорожной станции и пары потерянных марок, я уже ждал свой локомотив, готовящегося унести меня в туманное будущее.
Душу не покидало беспокойство, поэтому я постоянно то отстукивал ногой ритм, стуча подошвой о деревянный пол, то пугливо озирался, надеясь не встретить в этой глуши, потерянной среди мёртвых деревьев и грязного снега, тех, кому доверял несколько дней назад.
Поезд приехал через полчаса томительного ожидания. Стальная гусеница остановилась прямо передо мной, испустила пар из своего двигателя, словно бы облегчённо вздохнув, и замерла. Я быстро вбежал внутрь и сел в своё купе и стал ждать отправления.
И когда двери в вагон уже закрылись, а поезд только дёрнулся, отталкиваясь от станции, я увидел, как Клаус и Лили взбегали на платформу. Они увидели меня в окне. Я смерил их презрительным взглядом и умчался вперёд, в неизвестность. Туда, где меня бы никто и никогда не нашёл.
Глава V
Я был в городе уже три дня, и до сих пор не знал, что делать дальше. Всё это время прошло в тумане, помню только, как вышел на грязном перроне, огляделся по сторонам и увидел их. Людей. Не обременённых тяжелой жизнью. Не знающих о смерти столько, сколько знали те, кто жил в глуши. Не понимающих страданий других. В глазах блестел азарт, жажда жизни, и я выглядел среди них, как бельмо на глазу.
Прошёл сквозь огромные двери и очутился практически на окраинах. Я бродил долго, упорно, стучался во все двери, где висела табличка «сдаётся в аренду», но каждый раз уходил ни с чем – слишком дорого.
День только занимался, солнце встало невысоко, обливая косыми лучами мостовую. Помню, как стоял на небольшой площади со старым памятником неизвестного мне писателя, облепленного со всех сторон неработающими фонтанами. Люди бродили вокруг, их ничто не заботило, и это злило ещё больше.
Однако я не увидел над ними ни одного Жнеца. Пустые крыши, переулки, наполненные лишь липкой тьмой и грязью, огромные полупустые площади – ни единого следа.
В конце концов я остановился в небольшом доме, где хозяйка по имени Габриэла Ройт – миловидная женщина лет тридцати пяти с веснушками на носу и огромными голубыми глазами – сдавала комнаты совсем недорого, у меня даже оставались деньги на пропитание. Она дала мне комнату на втором этаже, откуда из окна открывался неплохой вид на широкую, залитую светом, улицу. На другой стороне я увидел небольшое кафе с огромными панорамными стёклами, откуда лился неяркий тёплый свет.
Так я и прожил три дня в полном одиночестве. Каждое утро Габриэла заходила ко мне в комнату и будила, легко тряся за плечо. Её прикосновения казались мне словно прикосновения матери по утрам, когда та будила меня в школу. Я открывал глаза и, глупо улыбаясь, смотрел на неё.
– Доброе утро, мистер Моргентау, – она улыбалась в ответ. – Вижу, вы как всегда в хорошем настроении.
– Когда вас вижу, то у меня всегда хорошее настроение, – отвечал я, садясь на край кровати.
– К сожалению, быть с вами всё время не смогу. Я замужем.
– Понимаю, – отвечал я. – Может, будем друзьями?
– Мы и так друзья, мистер Моргентау. Мы все – одна большая семья, – отвечала Габриэла и начинала протирать пыль, слишком эротично выгибаясь, пытаясь добраться до кофейного столика. Не могу сказать, что я её хотел, но эта женщина была мне симпатична – впервые за много лет одиночества. И каково было моё разочарование, когда я узнал, за кого она вышла замуж. Мистер Ройт был законченным пьяницей, постоянно дрался с кем-то у входа в дом, блевал прямо в холле, ругался и стучал среди ночи в двери постояльцам её маленькой импровизированной гостиницы. Однажды, на второй день, он постучался ко мне в комнату.
– Чего нужно? – щурясь от яркого света из коридора, сказал я. Передо мной стоял мужчина: весь в лохмотьях, с запёкшейся кровью на губах и руках.
– Да ты… кто ты, мать твою, такой? – еле ворочая языком, сказал он и опёрся на дверной косяк. – Ты что делаешь в моём доме?
– Живу, я постоялец, – серьезно ответил я, понимая, что с такими людьми лучше разговаривать осторожно, ибо любое слово могло спровоцировать его на драку.
– А какого хрена ты тут живешь? – продолжал гнуть свою линию мистер Ройт. – Тебя Габриэла пустила что ли?
– Да.
– Чтобы завтра тебя здесь не было, – тихо сказал он, нагнувшись практически вплотную. От него несло перегаром и блевотиной. – Понял меня?
– Господи, Норман, что ты здесь делаешь? Я тебя уже спать уложила! – из другого конца коридора на него бежала разъярённая миссис Ройт. В тот момент мне было её по-настоящему жаль, но любовь зла – полюбишь и пьянь.
– Золотце, не мешай, – заплетающимся языком осадил её Норман, – не видишь, я тут с человеком разговариваю.
– Отстань от него! Иди спать, алкаш! – она взяла его за руку и повела к лестнице на третий этаж.
– Хэй, отпусти меня, женщина! – он пытался вырваться, но хватка его слишком ослабла из-за влитого внутрь количества алкоголя. – Мы с тобой ещё не закончили, урод! Завтра я тебе рожу-то разукрашу, если увижу утром!
– Извините, ради Бога, – говорила Габриэла, толкая своего непутёвого мужа к лестнице. – Это нечасто бывает.
– Ничего, к такому можно привыкнуть, – отвечал я, понимая, как ей тяжело с ним. – Доброй ночи, Габриэла.
– Доброй ночи, Адам.
Затем закрывал дверь и заваливался спать.
Наутро четвёртого дня я не выдержал и спустился в кафе напротив. Внутри было довольно просторно и даже мило: круглые столики, расставленные по залу, светлые полы и мятного цвета обои на стенах. Сверху свисали простенькие люстры с газовыми лампами. Я удивился, ведь весь мир понемногу переходил на электрические. Видимо, для антуража, подумал я, садясь за столик возле стены.
Вместе со мной в зале были ещё несколько человек, но все они выглядели как-то слишком весело для того, чтобы обратить внимание на нового посетителя. Все остались недвижимы. Кроме одного.
Стоило мне опуститься на мягкий стул, как передо мной тут же возникла фигура кельнера.
– Чего желаете, сэр?
– Кофе и солёные крендели, я видел, что на них у вас скидка, – непринуждённо ответил я.
– Сию минуту.
Он скрылся в дверях на кухню, а я вновь остался наедине со своими мыслями. Но ненадолго. Уже спустя несколько минут одиночества я почувствовал на себе пристальный взгляд. Незаметно оглянулся и понял, что на меня таращился молодой парень, слишком потрёпанный и старый для мальчишки, но слишком юный для зрелого мужчины. Стоило нам встретиться взглядами, как он тут же отворачивался к панорамному окну, делая вид, будто я ему совсем не интересен. Как только я вновь смотрел в стол, то снова начинал чувствовать на себе колющий пристальный взгляд.
«Да что ему надо? – подумал я, не решаясь встать и спросить напрямую».
Кельнер принёс кофе и крендели. Я пил его не спеша, растягивая одновременное удовольствие от выпечки вперемешку с отвращением от кофе, готовить его в этом месте совершенно не умели. Как только на столе остались лишь пустая чашка да блюдце, ко мне вновь подошёл кельнер и положил счёт. Видимо, он подумал, что на большее в их кафе мне денег не хватает. Пусть он и ошибался, и это даже как-то задевало моё самолюбие, но я решил просто оплатить счёт, не начиная бессмысленную стычку.
Наконец, загадочный юноша встал, и я уже подумал, что он направляется к выходу, как он тут же свернул в мою сторону. Он остановился возле моего столика и целую вечную секунду разглядывал меня.
– Что-то нужно? – не выдержал я.
– Нет… то есть да… – неуверенно начал он и аккуратно присел напротив. Замолчал. Тишина длилась ещё несколько неловких мгновений. – Мне хотелось бы нарисовать вас.
– Чего? Нарисовать?
– Именно. Мне нравятся ваши черты лица.
– Приятно, конечно. Спасибо.
– Пожалуйста, – легко улыбнулся он, ковыряя длинным ногтём полированную поверхность стола. – Ну так что? Согласны?
– Даже не знаю, – замялся я, не понимая, как надо реагировать. – Я должен за это заплатить?
– Скорее я. Просто побудьте натурщиком, всего пару часов в день. Это недолго, я даже могу заплатить.
«Странный тип, – подумал я. – Но деньги есть деньги, а они мне всегда нужны. Ладно, была ни была».
– Хорошо, – я развёл руками. – Где встретимся и когда?
– Вот, – он взял салфетку из подставки и, выудив из глубин своего большого для его тела пальто ручку, начеркал на ней пару слов. Придвинул ко мне.
– Я приду.
– Обязательно приходите. Это очень важно.
– Вы реальный художник?
– В каком смысле? – юноша впал в ступор.
– Ну, я думал, вы как-то зарабатываете на этом. Хотя, может, я всё не так понял.
– Ах, вы об этом, – вздохнул он. – Иногда удаётся продать пару картин на выставках. А так, это скорее хобби, чем профессия.
– Занятно, – ответил я и встал, надевая своё пальто. – Так, как говорите, вас зовут?
– Людвиг. Людвиг Тарновский, – он встал вслед за мной.
– Адам, – я протянул ему руку, и тот слабо её пожал.
– Ох, – вздохнул вдруг Людвиг, взглянув на настенные часы. – Мне пора, не забудьте про рисунок.
– Обязательно, – ответил я, и Людвиг тут же выбежал из кафе, негромко хлопнув дверью. Колокольчик над ней звенел ещё несколько секунд, затем быстро стих.
Я вышел из кафе сразу после него, но его и след простыл. Улица была пуста, и я просто закурил и пошёл дальше, вглубь города, вернее, на его окраины.
Сам того не заметив, я вошёл в старые кварталы, которые оказались чуть менее приятными на вид, чем я ожидал. Четырёхэтажные дома выглядели разбитыми, словно пару дней назад по этому району прошлась артиллерия или огромная революция захватила это место. Фасады отвалились, обнажая неприглядные внутренности из кирпичей и каменных блоков. Крыши косились, грозясь рухнуть прямо на дорогу, черепица с них изредка сыпалась на тротуары, и этот глухой стук с периодичностью отдавался в переулках.
– Ай! – вскрикнул кто-то вдали после очередного хлопка.
Я шёл по улицам и смотрел на людей. Выглядели они неважно. У стен домов стояли проститутки, размалёванные хуже, чем безвкусные картины в галереях. Они ждали свою золотую жилу, только вот с районом прогадали, поэтому курили сигареты одну за одной, изредка обсуждали что-то шёпотом, косились на прохожих, выглядевших, если често, не лучше их самих.
Они все ходили в лохмотьях, с грязью и кровью на лице. Погасшие глаза смотрели на всё словно сквозь какую-то полупрозрачную пелену, и этот взгляд каждый раз заставлял меня вздрагивать.
Я шёл всё дальше и дальше на окраины города, и с каждым пройденным кварталом становилось всё мрачнее и мрачнее. Вскоре в некоторых зданиях появились заколоченные двери и выбитые окна, а совсем уж на краю города в некоторых домах даже не было стен. Кирпичи и осколки стекла и мусора лежали по всей мостовой, ровным слоем укрывая район от холодов. Людей практически не было. Я бродил по Старому городу весь оставшийся день, наслаждаясь и одновременно ужасаясь всему тому, что мне пришлось увидеть.