– А в нашем Комитете мы должны соблюдать секретность, – скучным голосом продолжила я, усевшись на единственный свободный стул, который стоял у стены, завешанной пробковыми досками. – Дайте мне нового напарника, что ли.
Пройсс оторвался от бумаг, очень медленно снял очки и положил на стол.
– Вот как? Быстро же ты передумала.
– Я не передумала.
– Не ты ли по возвращении из Хельсинки – ладно, что кривить душой, теперь я знаю, где ты была после Хельсинки, – устроила на этом же месте демонстрацию своего выдающегося темперамента?
Тогда я перегнула палку. Все было как в тумане.
– Вы пытались пойти против желаний ВИПРА, когда хотели уволить Андерсена, – Пройсс сверлил меня взглядом, но я не стала отводить глаза. – Это все. Мне трудно справляться и с обходами, и со всем этим расследованием одной.
Начальник вздохнул. Встал, немного походил по комнате. Я молчала.
– Твоя бабушка опять звонила. Я не стал ей рассказывать подробности.
– Да плевать мне, – пожала плечами я. – Плевать мне на ее мнение.
– Страшно просто это, Хлоя. Когда молодая девчонка оказывается втянута в такое, – Пройсс провел рукой по влажному лбу, ослабил галстук. – Мы, что уж скрывать, все тебя используем. Пытаться понять логику Веслава невозможно, поскольку…
– Это уже и не человек вообще, – фыркнула я.
– Да, – кивнул начальник. Подошел ближе, по-отечески потрепал по плечу. – Я понимаю, что ты боишься. Ждем ответа от берлинцев – второй лаборант, Алекс Хартинг, может быть еще жив, и это снова доверят нам, и если это будет до возвращения Андерсена, то…
– Я этим займусь, – я встала и шагнула к двери. – Не волнуйтесь, господин Пройсс.
***
Я задумчиво достала ключи из кармана. В связке их было два: один от моей старой квартиры, двадцать седьмой, а второй – от новой, двадцать восьмой. Как я ни упиралась, ни настаивала, что защитные заклятья, навешанные Веславом, спасут меня от него же и в моей старой квартире, поскольку они располагаются по соседству, Пройсс был непреклонен. Теперь я ночевала только в двадцать восьмой, но вещи из старой квартиры переносить не стала, за исключением ноутбука да разных принадлежностей для ванной. Помимо гостиной, которая выглядела довольно заброшенной с этими тяжелыми бархатными шторами и потертым лиловым диваном, в квартире имелась еще одна комната: спальня с огромным трюмо, стенкой 70-х годов и гигантской кроватью, почему-то казавшейся мне прискакавшей сюда на своих коротких ножках из двухзвёздочной гостиницы. Я открыла дверь двадцать восьмой, не глядя швырнула рюкзак и куртку на пол и рухнула на диван.
Забавно, как я попалась в ловушку, оказавшись в ситуации, которую раньше ненавидела, будучи с другой ее стороны. Меня бесили чужие тайны, а теперь я сама – та, кто вынужден держать рот на замке.
Я и не заметила, как провалилась в тяжелый, душный сон. Там за мной бежали, хватали за ноги – за руки, кто-то орал, кто-то ругался.
Я проснулась с гудящей головой и отправилась в ванную. Та была вполне уютной, с трогательным фиолетовым кафелем и цветочками на раковине. Помылась, заклеила боевые раны пластырем и вспомнила, что сегодня вечером обещала быть на концерте с участием Ингрид. Честно говоря, терпеть не могла все эти новые авангардные прочтения симфонической классики, но деваться было некуда: Ингрид со скрипкой я не видела больше года. Так что я наспех перекусила рогаликом, надела приличное ярко-зеленое платье, пальто, теплые ботинки и отправилась на трамвайную остановку.
Октябрь сделал Краков совершенно коричнево-золотым, без всяких оттенков и вольностей: осень есть осень, а значит, полагаются лужи, горы прелых листьев, свежий воздух, отчетливо пахнущий речной водой и печным дымом. Последнее время меня не тянуло ни в паб к Крокеру, ни в парк, ни в гости: я либо спала как убитая в своей старой или новой квартире, либо работала с Пройссом. Мы с начальником перебирали старые берлинские бумаги, переписывались с Вероной, которая передавала нам указания ВИПРА, составляли отчеты о Веславе. Кажется, я никогда так много не вспоминала годы колледжа, как сейчас: от меня требовались любые, даже самые крошечные, детали о будущем Вортексе. Но оказалось, что я не знала о нем ровным счетом ничего. И это немного завораживало – не находить ни единой зацепки, ни намека в своем прошлом на свое будущее.
– Я уже думала, что ты не появишься, – Ингрид встретила меня у входа, кивнула охраннику и, продолжая широко улыбаться, повела сквозь толпу пестро разряженного народа в зал. Все это феерическое мероприятие проходило в «Харрис Пиано Джаз Клабе», известном клубе, про который я знала только одну-единственную вещь – здесь самая длинная в городе барная стойка. И если мне удастся к ней улизнуть, этот вечер может оказаться не столь уж беспросветно унылым.
– Спасибо, что бесплатно провела, – я выдала первую из своих сегодняшних вежливых фраз. Вторая будет «мне ужасно понравилось».
– Да ладно, а то я не знаю, что иначе тебя на подобное мероприятие силком не затащишь.
Мы наконец оказались у знаменитой барной стойки. Приглушенный бордовый свет противно резал глаза – я поморщилась и потянулась за меню. Ингрид кому-то оживленно махала в толпе, и я спросила:
– Когда начало?
– Через двадцать минут. Ого, да у тебя на лбу пластырь! Что случилось?
– Выполняла очередное задание Пройсса, – фыркнула я и заказала у бармена мартини с соком. – Ты же знаешь, старик с чего-то сильно меня возлюбил.
Ингрид печально поджала губы:
– Это отвратительно, что он запрещает тебе рассказывать о происходящем. Но, может, после концерта хоть намеками поделишься?
Я кисло кивнула. Ингрид убежала, а я проглотила мартини, заказала себе Лонг-Айленд и не спеша, огибая праздно шатающуюся публику, отправилась в зал.
Все столики уже были заняты, поэтому я прислонилась к стене и наблюдала, как на сцене один за другим появляются музыканты; предпоследней вышла и подруга – ее серебристо-черное платье красиво переливалось под ярким светом. Публика была спокойна и расслаблена, поэтому энергетический фон совершенно не давил. Так, под ненавязчивое нечто в исполнении контрабаса, фортепиано, ударных да скрипки Ингрид, один коктейль сменился вторым, потом и третьим. Я благополучно не думала ни о чем, наслаждаясь тем, что меня никто не дергал, я здесь никого не знала, в зале царит приятный полумрак, а завтра не надо рано вставать. Наконец, концерт закончился, и я забрала из раздевалки пальто. Тут словно из ниоткуда появилась Ингрид с букетом белых роз и потащила меня за руку на улицу. Там нас уже ждало такси.
– И с чего вдруг Пройсс попросил тебя переселиться в двадцать восьмую квартиру? – подруга устроилась рядом со мной на заднем сиденье. – До сих пор не понимаю.
Я поняла, к чему она клонит.
– Мы классически едем ко мне пить вино и вести откровенные разговоры, стало быть?
– А как же иначе? – пожала плечами Ингрид. – Ты забыла сказать…
– Про концерт? Мне ужасно понравилось.
– Хоть бы попыталась изобразить воодушевление, – скривилась подруга. – Ладно, золотая комитетская девочка…
Я знала, что Ингрид немного печалит то, что я стала такой замкнутой. С момента нашего знакомства она практически не изменилась, в отличие от меня.
Мы вошли в квартиру, я с грохотом открыла холодильник и достала бутылку вина. Ингрид осмотрела мое новое жилище, разлеглась на диване:
– Хороший фон у тебя здесь. Силы быстрее восстанавливаются?
– Да. Раз я теперь ценная боевая единица, Комитет обо мне заботится.
– Ну, это вряд ли, – подруга прищурилась, цивилизованно налила вино в бокал. – Я о заботе Комитетов. Знаем мы их.
Я села на пол, непроизвольно вспомнив, как точно так же мы сидели ночью вместе с напарником – только у него в квартире, и я была на диване, а он на полу…
– Боже, Хлоя, я не могу смотреть на это убитое лицо.
Я непроизвольно потерла лоб костяшками пальцев:
– Заживет скоро.
– Ага… Слушай, я прекрасно знаю, как тебя бесит вся эта перестановка кадров. Пожела в отделе распространения информации, Пол – в Варшаве, Майло…
– В ВИПРА, – выдохнула я. Ингрид сделала непонимающее лицо, и я продолжила: – Да прекрасно я знаю, что эта сплетня уже распространилась, как чума.
Официально про ВИПРА никому ничего не рассказывают, но Пройсс уже давно признался, что Верона не так уж строга.
Я была уверена, что больше подруга не знает ничего. Ни того, кем на самом деле является Вортекс, ни того, кем является Майло. И мне стало горько.
Ингрид удобнее устроилась на диване, потрогала рукой шторы.
– Такие плотные, специально для параноиков, – хмыкнула она, – чтоб никто не подглядел.
– Этаж высоковат, – я нервно рассмеялась. Удивительно, как Хвальковска попала в точку, даже ничего не зная про Веслава-Вортекса. Не догадываясь о том, каких трудов мне стоило спокойно засыпать в этой постели, учитывая, что когда-то на ней спал он. Как страшно ждать первых холодов, первых морозных узоров. Слишком напоминающих о том, что было в Хельсинки и в том маленьком сарае на берегу озера.
Я мрачно отхлебнула из бутылки. Ингрид изобразила безмятежность и сделала большой глоток вина из бокала.
– И чем же Майло занимается в ВИПРА?
– Насколько я знаю, проходит обучение. Потом будет выполнять свой первый ритуал – ту штуку, чтобы ослабить заклятье апокалипсиса.
Майло просто пропал посередине дня. У нас должно было быть совещание с Пройссом, а напарник не явился. Затем шефу позвонила Верона и вкратце объяснила ситуацию: ждать больше нельзя, нужно выполнять протокол. С тех пор прошел почти месяц.
От Андерсена не было никаких вестей. Верона выходила на связь лишь по почте, ничего не сообщая о его судьбе, будто существовала лишь «проблема Вортекса» – наше задание.
Пройсс проверял каждое письмо, которое я ей отправляла. И он сказал, что дела Майло – не наши проблемы.
Не стоит спрашивать, и точка.
«Делай свою работу».
– Тебе надо надавить на эту стерву, – вдруг заявила Ингрид. – У нее нет никаких прав скрывать от Комитета, что с их сотрудником. Может, его там все же закрыли, спрятали, как хотели в первоначальном варианте.
– Причем тут вообще я? – я устало потерла лоб рукой и бросила взгляд на часы: в полумраке мигало обескураживающее «2:30». – Я ничего не могу. И мое ли это дело?
Ингрид так громко фыркнула, что я вздрогнула.
– Знаешь, Хлоя, у меня дежавю. Кажется, мы совсем недавно точно так же обсуждали Майло: с выпивкой и целой галереей твоих мрачных лиц. Только погода была получше. В остальном ничего не изменилось. Когда ты уже себе признаешься в очевидном?
– Давай, озвучь это, пожалуйста, – я выпрямилась и с вызовом посмотрела на Ингрид. В голове слегка шумело от выпитого.
– Ты за своего напарника, Майло, с самого дьявола шкуру сдерешь. Голыми руками.
– Перестань, – я остановила ее взмахом руки, схватила пустую уже бутылку и отнесла на кухню. Взяла из холодильника следующую, вернулась и поставила на пол. – Ты ничего не знаешь, Ингрид. Если бы все было так просто…
– Я предполагала, что он каким-то образом скрывает свою личность, – подруга аккуратно открыла бутылку и с серьезным видом налила себе вино в бокал, – поэтому и ведет себя странно и в чем-то отталкивающе.
– Отталкивающе было с ним в столовую ходить, когда он набирал по три мясных рулета и ел их руками, – я усмехнулась, – а потом бросался салфетками в практиканток.
Внезапно Ингрид перестала пить, села ровно и с широко распахнутыми глазами уставилась на меня. Я перепугалась:
– Что?!
– О боже мой, – протянула подруга, – ты с такой ностальгией говоришь об этом… О тех временах, о первой, хм, версии Майло… Ты уже тогда была влюблена в него!
– Пришло время красивых слов, – я поморщилась. – Слушай, ну что за чушь, а?
Хвальковска, однако, меня не слушала.
– Это так, – Ингрид готова была расплакаться. – Куда смотрели мои глаза? Это же все объясняет. Тогда ты не могла себе в этом признаться, потому что он вел себя… специфически. А дальше началась вся эта история с заклятьем.
– «Специфически», – передразнила я. – Мы все – и ты, и я, и остальные ребята – относились к нему, как к животному, даже хуже. Признай это. Сейчас я понимаю, что ничуть не удивляюсь его поведению. И до, и после известных событий.
Ингрид молчала, приоткрыв рот.
– Да, пожалуй, ты права, – наконец проговорила она. – Мы все не воспринимали Майло всерьез.
– Хочешь, я тебе расскажу, кто он? Растреплешь дальше – на меня наложат взыскание. Ну и пусть. Может, даже уволят. И к лучшему.
– Хлоя, я не…
– Помнишь старика Ларса Андерсена? Изобретателя «ящика»? Мы в школе по его биографии писали реферат, – я отпила из бутылки большой глоток вина. – Родился в 1937-м году. Старый уже. Жена – основатель благотворительного фонда. Долгое время жили в Осло, иногда работали в Тоомпеа. Старших детей возили с собой, а младшего… Тут уже интересно – в официальной биографии этого нет – младшего всучили няньке и отдали в специальную закрытую школу, в деревне за полярным кругом. Экспериментальная обучающая программа по магии. Ларс Андерсен был очень доволен. Младшего сына звали Эмиль Аксель…
Ингрид побарабанила пальцами по краю бокала:
– Неужели ты ведешь к тому, что…
– Эмилю Акселю в шестнадцать жутко надоела школа, папочкины визиты раз в месяц, скучные письма вечно занятой другими детьми матери и тоскливые звонки старшего брата и сестры, —продолжила я. – Он собрал свои вещи, подделал документы – очень сообразительный ребенок – и бежал через всю Европу в Германию. Никто никогда не видел младшего сына знаменитого Андерсена, так что парня никто и не узнал.
– Это очень странно. Ходили слухи, что Андерсен прячет младшего сына, потому что тот болен.
– Жена Андерсена помогает больным детям, видимо, слух пошел из-за этого факта, – хмыкнула я, – дело в другом. Я узнала, что брат и сестра Майло, Катерина и Франк, не стали мастерами магии. Они вообще не изучали её дальше школьной программы, понимаешь? Говорят, у них сбой именно в головах, они очень плохи в магии, не могут сканировать ментальный фон, не умеют преобразовывать энергию. По единичке по шкале Лернера. Может, Ларс рано это понял. Знаешь, будто природа отдохнула на старшеньких, а на младшем оторвалась.
Ингрид обескуражено молчала. Я тихо продолжила:
– А теперь представь, что скоро начнется: ВИПРА хочет обнародовать информацию о заклятье апокалипсиса.
– Ох, Хлоя. Завтра я буду надеяться, что это был твой бред, – подруга тяжело вздохнула и растянулась на диване. – Они хотят рассказать общественности о Майло и его замечательном заклятье?
– Да, – кивнула я. Это тоже была закрытая информация, но пропадать, так с песнями. – Они скажут, что он сын Андерсена. И что, если с этим самым сынком что-то случится, все живущие на планете отправятся на тот свет. Им зачем-то нужна возня вокруг всех этих старичков – Ремана, Андерсена, они колышут всю систему Комитетов, сеют панику как в рядах магов-профи, так и остальных людей. Продажи заклятий, журналов о магии и зачарованных предметов упали на сорок процентов со времен Хельсинского инцидента – люди начинают бояться магии.
– Они боятся Вортекса, – тихо сказала Хвальковска. – Все его боятся. Потому что не понимают, как он вообще может существовать!
Я вытянулась на ковре, уставилась в высокий затемненный потолок.
– А я вообще не понимаю, как мы все можем существовать, – ответила я. – В нашем безумном, смешном мире с магией и сотовыми телефонами, с интернетом и заклятьями в бутылочках. «Только сегодня – заклятье от прыщей с банановым вкусом! Зачаруй свое полотенце – и ты забудешь о прыщах!». Но мы существуем.
– Ты же знаешь, что должна отправиться в ВИПРА, – вдруг сказала Ингрид. – Ты же знаешь, что должна быть с Майло, что бы ни происходило.