А жизнь, как ни странно, продолжалась и шла своим чередом, я снова ехал на завод, а думал о пролетевшем выходном. Вчера опять были на рыбалке, мотыля было мало и в добавок он был не свежий, хорошо что я с вечера приготовил мытое тесто и намолол сухарей, ну на авось, ёрш не клевал совсем, и мы напрасно насверлили два десятка лунок, я сидел, глядел на неподвижный сторожок и вспоминал прошедшую ночь. Вечером, когда готовились ко сну, я не мудрствуя лукаво, сам разобрал диван и застелил наше супружеское ложе и лёг под одеяло. Тоня выключила везде свет и легла рядом, ко мне спиной, я как законный муж придвинулся к ней и обнял за талию, она, убирая мою руку, прошептала, у меня критические дни, и отодвинулась. Выходит не всякая ночь супругов мирит, подумал я, и тоже отвернулся. А на рыбалке удача всё-таки улыбнулась нам, видя бесполезность нашего хождения от лунки к лунке, я взял ледоруб и просверлил три лунки поближе к дамбе на глубине, и решил, если клёва не будет, значит не наш день, идём домой. Прикормив лунку сухарями и насадив на мормышку тесто, я стал настраивать глубину, прицепив на леску маленький пробковый поплавок, и едва мормышка коснулась дна, поплавок пошёл вверх. Подсечка, и я уже чувствовал, по натянутой леске, под водой приличный трофей, им оказался чебак весом до 400грамм. Не теряя времени, опустил наживку снова, и опять уверенная поклёвка, со дна. Поймав ещё две рыбины, я позвал сыновей. Андрей и Семён, увидев моих чебаков, в азарте поспешили настраивать свои снасти, Сёмка сразу стал таскать чебаков, одного за другим, а Андрей поймал трёх и клёв у него прекратился. Он взял шнек и на удалении от нас просверлил несколько лунок, но клёва не было, вытаскивая удочку из лунки, его рука дёрнулась от сильного рывка, оказавшись без мормышки, он понял, что это щука. Быстро размотав удильник с блесной, он стал блеснить, и через минуту на льду уже трепыхалась щучка до килограмма. Он продолжал блеснить, ходя от лунки к лунке, и старания его оказались не напрасны, он получил такой удар, что чуть не выронил удильник, с большим трудом, вываживая рыбину, он с радостью обнаружил, что поймал большого судака. Я прикинул на взгляд, весом более трёх килограмм. Я, по прежнему, ловил чебаков, а Семён поймал десять штук и клёв прекратился, но он упорно ждал поклёвки, поплавок чуть-чуть шевелился, и он никак не мог подсечь, думая, что это балуется мелочь. Но при очередной подсечке он понял, что зацепил, что- то тяжёлое, и, боясь оборвать леску, он с трудом, потихоньку подтягивал рыбу к лунке, но увидев рыбину, он понял, что она не пройдёт в лунку, и закричал. Мы с Андреем бросились ему на помощь, подо льдом был лещь, до двух килограмм, мы провозились с ним целый час, аккуратно расширяя лунку пешнёй. К этому времени погода резко испортилась, подул холодный ветер, полетела снежная крупа, нужно было идти домой, но мы все были очень довольны, и торопливо собирали рыбу в рюкзак.
Выходя из автобуса на остановке, я нос к носу столкнулся со Светкой, которая вышла из впереди идущего автобуса. – Привет, Коленька! – Что-то ты от меня бегать стал, как заяц? – Или я уродина, или другая приглянулась?! – О чём ты, Света, я женатый человек, отец семейства, может ты не выспалась? – Такие беспочвенные обвинения на честного и верного супруга другой женщины! – Я буду жаловаться в профком! После этого, мне стало смешно, и я прыснул в кулак. – Ладно, ладно, – улыбаясь, говорила Светка, – поймаю с поличным, сама сделаю заявление, кому надо и где надо! А я понял, что с ней надо держать ухо востро, сквозь шутку явно просвечивала угроза, бабы ни когда не прощают подобных обид!
Перед началом смены, мастер собрал всю бригаду в курилке, на пятиминутку. Объявил всем работавшим в субботу благодарность, от начальства за хороший труд, и призвал всех отнестись с ответственностью, и пониманием текущего момента, как бы ненароком, обязав всех выйти в следующую субботу. – Очень приветствуются желающие выйти ещё и в воскресение, которым в добавок ко всему, ещё и будет оплачена смена наличными, сразу после работы! Некоторые рабочие недовольно зароптали. – Что у нас капитализм возвращается? – Или война началась? – Почему такой произвол? Но основная масса «трудяг» угрюмо молчала, потому как, наученные горьким опытом, понимали, что такое случается не только на нашем заводе, а повсеместно, и план великая сила, не выполнение которого грозит начальствующим управленцам потерей премии и служебного положения. Все разошлись по рабочим местам, и всё потекло по обычному руслу, по плану. Как обычно, не принуждённо, заученными движениями, соединяя не сложные узлы в детали и сваривая их по шаблону, я думал о жизни, о Тоньке и детях, и поймал себя на мысли, всё чаще о Наташе. Скрежет отодвигаемой двери, с тыльной стороны кабины, оборвал мои думы. – Эй, стахановец, айда позобаем, – ни когда не унывающий Толя Няшин, сосед по кабине, приглашал меня покурить за компанию. Я прикурил сигарету, от не успевшей остыть проволоки, и вышел из кабинки. Там в закутке, у цепного конвейера, была самодельная скамейка, на которой мы всегда втихаря курили наскоро, что бы не бегать, теряя время, в курилку, хотя это было строго- настрого запрещено, в целях пожарной безопасности, смешно, как в анекдоте, и так курили все. Петрович смотрел на это сквозь пальцы, но старшему мастеру или начальнику цеха не попадайся, грозил штраф 30% премии. Всё у нас было ещё по старинке, и время на перекуры было не предусмотрено, как на передовых предприятиях, где были введены 10 минутные перерывы через каждый час. В стране начиналась перестройка, которую настойчиво внедрял новый лидер страны советов Михаил Горбачёв. Мы жадно затягивались и выдыхали дым, – ты скажи, Колян, как они на нас «едут», обнаглели в корень, и как не изворачивайся, в субботу придётся выходить, а я имел другие планы! Толян, весельчак и балагур, был душой бригады, и все его, не замысловатые начинания, заражали всех, но редко приводили к чему- ни будь хорошему. – Понимаешь Колян, познакомился я с одной кралей, перед новым годом, у моей бывшей подруги, разведённой, как и я, и присохли мы друг к дружке накрепко, налюбиться не можем! – Встречаться нам запросто нельзя, замужем она, мужик её тоже где то сварщиком работает, полный тюхтяй, она об его ноги вытирает, так вот договорились мы с ней встретиться у меня, теперь придётся отложить. – Колян, я ей инженером представился, и она поверила, с машиной я тогда был, волга от отца по наследству досталась, вот в ней то, у нас всё первый раз произошло! Толя слыл бабником, наверное, навёрстывал упущенное, ему не повезло с женой алкоголичкой, с которой развёлся два года назад, разменял двушку, и переехал в комнатушку на общей кухне, дочке исправно платил алименты и на этом воспитание заканчивалось. – А ты, Колян, в воскресение тоже выйдешь? – Пока не знаю. – Доживём увидим! Мы затоптали окурки и разошлись по кабинкам.
Так незаметно день за днём пролетела неделя, в пятницу в конце смены, мастер снова собрал нас в курилке. – И так, товарищи, вот у меня ведомость, на ваши бесплатные обеды, тут две графы суббота и воскресение, поставьте, пожалуйста, свои подписи напротив фамилий. – Давайте, пишите по очереди, побыстрее, мне нужно знать, сколько заказывать! Короче, была поставлена точка, для, забывчивых, хитро и просто! Я, оказался крайним, и когда бумага с ручкой дошли до меня, прежде чем поставить подпись, я мельком изучил документ. В итоге, из 17 членов бригады, двое не поставили своих подписей, трое, как самые хитрые, записались на воскресение, а на субботу и воскресение, кроме меня, записались Фёдор Кузьмич и его сын Серёжка. Последние, упорно горбатились за копейку, так как копили Серёжке на жильё.
Я же ни на что не копил, меня тяготила домашняя атмосфера и отношения с женой. Приехав домой застал всех в сборе, готовились к ужину, Тоня испекла рыбный пирог, и ждали меня, пирог, надо отдать должное хозяйке, удался на славу, и мы его быстро умяли с молоком. – А мы вот завтра с ребятами решили пригласить тебя в кино, Коля, – заискивающе говорила Тоня, я не переставал удивляться перемене её настроений. Длинно вздохнув, ответил, – уважаемые, детки и супруга, вынужден вам отказать, поскольку ни завтра и не послезавтра у меня не будет выходного! Антонина, как будь то ждала этого, и cделав рассерженное лицо, устроила сцену ревности, – как тебе доверять, пропадаешь каждый выходной, неизвестно где и с кем!? Но я видел, что это наиграно. Больше всего были расстроены сыновья, которые по детской простоте, уже уверились, что в семье снова лад и благодать. Я развёл в стороны руки и посмотрел на ребят, – пока ещё я не cделал ни чего плохого, зарабатывая деньги для семьи, – и ушёл в комнату. Пацаны вошли следом, – папка, мы тебе верим и побудем дома одни! А Антонина, уже кричала из прихожей, Андрюша, Сёмка собирайтесь быстро, поедем к бабушке, на все выходные! Они смотрели на меня, а я с жалостью думал, зачем им всё это, и с теплотой в голосе, сказал, – не переживайте, надо ехать сынки! Они уехали, и навалилась пустота, и ничего не хотелось делать, я лёг на диван и уснул, наверное, сразу, потому, что без всяких проволочек, провалился сразу в тот далёкий век!
Глава третья. И вновь я в той дали глухой…
Я, конечно, понял, что я уже там, куда, в общем то, меня всегда тянуло и манило, с непонятной тоской, но я совсем не узнавал местность. Ландшафт был совсем другой, не похожий на тот, который я видел здесь раньше. Я встал из под развесистой берёзы, под которой проснулся, и осмотрелся основательно, ни малейших признаков, знакомых с прошлого посещения! Уже полностью рассвело, я вышел на пологий пригорок, и увидел в низу реку, над которой клубился редкий туман, под берегом было, что-то вроде пристани, с десятком судов, не знаю, как их здесь зовут, ладьи или струги, но похожи очень. Другой берег был высокий с покатым склоном, и на берегу, вдоль реки раскинулось большое село, в четыре улицы и семь переулков, идти мне до него было с версту. Тайги не было вокруг, куда ни кинь взгляд, только засеянные поля, да редкие рощи, да перелески, а здесь на пригорке, и вдоль опушки рощи, наверное, было пастбище, или покосные угодья. Я оказался на просёлке, который, петляя между полями, привёл меня к реке, дорога упиралась в маленький причал, я понял, что здесь паромная переправа. Стоя на причале, я прикинул, до другого берега сто саженей, а вода пугала тёмной глубиной, переправляться вплавь, как то сразу расхотелось. От деревни к реке шёл мужик с вёслами на плече, наверное, паромщик, подумал я, когда он отвязал лодку, и, вставив вёсла в уключины, погрёб в мою сторону. Причалив лодку к причалу, сказал важно, – здрав будь, путник, – утро доброе, паромщик, – ну садись, что ли, – поплывём, чего зря лясы точить! Я сел в лодку и спросил, – а как мне, мил человек, до Ерофеевой Заимки добраться? Паромщик, а это был рослый плечистый парень, с длинными волосами и аккуратными усиками и бородкой, удивлённо оглянулся и молвил, так вот же она на берегу, и взволнованно, перестав грести, уставился на меня, – дядька Микола?! Нас сносило течением, я вглядывался в его лицо и узнавал знакомые черты, поразительно, – Митрий? – Как жив-здоров, тятька твой Ерофей и мамка Груня? – Мамка Груня, вон нас сейчас в окно видит, а тятька, царствие ему небесное, погиб геройски в битве с татарами 16 лет назад, – огорошил меня Митька! Я сидел, разинув, рот. – Ой, снесло то нас куда, сейчас на течение грести надо. – А ты то как, дядя Микола? – Мы ить тогда, тебя опять похоронили! – Как ты упал тогда, мужик этот с дубиной за мной полверсты бежал и догнал почти, да у меня ещё один пистоль был припрятан, и всадил я ему пулю прямо в рот. Митька, теперь уже Митрий, отец семейства, грёб против течения и говорил, говорил. – Купец тот слово держал, дядька Микола, он к тётке Устинье часто наведывался, привозил муку и зерно, и мы там тоже часто бывали, привозили соль и рыбу, так, что до осени запаслись мукой и зерном, и клин озимых добрый засеяли. – А купец этот на другое лето женился на Устинье, вдовый он был, и увёз её с ребятишками к себе в Травное. Но она через два года зимой простыла сильно, слегла и померла, а купец запил с горя и дело его прахом пошло! – Маманя наша, послала нас с Кешкой съездить за Юлькой и Петькой, мы привезли, и стали они нам братом и сестрой.
– А сейчас Юлия, жена мне венчанная, и растёт у нас сынок Ерошка. На месте Заимки нашей к осени уже деревня выстроилась, молва пошла, прознали люди о хорошем месте и липли на него, как мухи на мёд! – Дня не проходило, что бы кто то не пришёл, не приехал! Тайгу окрест на десять вёрст вырубили и пожгли, надо было избы рубить и где то хлеб сеять. Да ты и сам всё видишь! – Митрий, как брат твой Иннокентий и сёстры? – Сёстры замуж повыходили, Настёна уже овдовела, вернулась к нам с ребятишками, а Катьку муж-казак увёз к себе в станицу Ивкину, а Кешка наш казакует, где то на границе. Ну да наговоримся ещё, вот мостки наши, приплыли! Поднимаясь в гору в село, я искал знакомый дом и не находил, всё вокруг изменилось очень, частоколов и след простыл, дворы огорожены либо заплотом или тёсом. – Вот и пришли, – молвил Митрий, – не узнал что ли место то, вот он дом наш! За тесовой оградой стоял большой дом, похожий на терем, – перестроили мы заимку то, мала стала! – Ну заходи, все тебе рады будут, – сказал Митрий, открывая калитку. Войдя во двор, я увидел, что на крыльце стояла Груня, пристально глядя на меня, она мало изменилась, на лице появилось несколько морщинок, да в волосах проблёскивала седина, – здравствуй Груня! – Ой, господи, Микола! Живой! Вот радость то! И бросилась с крыльца обнимать меня. – Что с тобой случилось то? – Где же был ты столько лет? – Очнулся я тогда в кутузке, конный дозор меня подобрал, пачпорта при мне не было, на дознании допрос с пристрастием учинили, – сочинял я на ходу, – ну, не поверили мне, в общем, и в железах угнали на дальний острог. – Батюшки, досталось тебе, ну проходь в дом, мы зараз завтракать собрались! Я вошёл в дом, и как было принято здесь, перекрестился на божничку, сказал, – здравствуйте все, хлеб да соль! В просторной комнате, за общим столом, сидели все домочадцы, я узнал Настёну и Юлию они стали красивыми молодыми женщинами и с удивлением смотрели на меня. В торце стола, сидел рослый широкоплечий юноша-Ерофей, и глядел на меня с любопытством. Ещё сидели два пацана и девчушка, которых я знать, конечно, не мог. И только сейчас до меня дошло, что этот юноша сын Ерофея и Устиньи, Петро. А между тем Настёна и Юлия, как бы опомнившись, в голос вскрикнули, – дядя Микола?!
После завтрака Митрий распорядился, – ты, дядя Микола, отдыхай с дороги, мы с братом пойдём рожь косить, а Настя с Юлей снопы вязать! Я, чтобы не ронять его авторитет, в кругу семьи, подчинился. Сын Настёны, десятилетний Арсений, когда был занят Митрий, безропотно и с большой охотой исполнял обязанности паромщика, он запросто гонял паром с подводами или лодку на вёслах с пешими пассажирами. Вот и сейчас, он спешил к реке, увидев на причале подводу. Восьмилетняя Алёна помогала бабушке Груне мыть посуду, четырёхлетний Ерошка играл в своё удовольствие, лишь один я безработный сидел на лавке и тоскливо смотрел в окно, как всё здесь изменилось, мои мысли были там, на прежней Ерофеевой заимке. Голос Груни вернул меня к действительности. – Так мы зараз и живём Микола, всего у нас в достатке и сыты и обуты-одеты и почёт и уважение, а всё мне не в радость без Ерофея, вот только внучата горевать не дают! И будь то в подтверждение её слов, Ерошка подбежал к ней, и дёргая за подол, пролепетал, – бауска, посли на ыбалку! – Ты видишь, родненький, с делами я не поправилась, поиграй пока! – Ты и рыбу ловить умеешь, казак? – Умею, – смело сказал мальчуган! – Да, из миски ложкой, – улыбаясь, молвила Груня, потрепав его по волосам. – Так готовь снасти и пойдём, подзадорил я, – и радостный Ерошка ушлёпал во двор. А Груня, занимаясь своими делами, рассказывала. – Помнишь наш первый паром, мы всегда перевозом занимались, и после гибели Ерофея, когда село выросло, староста учредил должность паромщика, назначив на неё Митрия с жалованием 10 целковых в год, огромные деньги. – И налогов мы не платим, потому, как именная бумага у нас от губернского атамана с печатью, в коей сказано, что с семьи героя никаких налогов и податей не брать и быть им вольными веки-вечные! И Кешу нашего этот атаман тоже обласкал! Кешка неслух, тогда за Ерофеем тайком в поход увязался и отличился там. Так вот, через два года после похода, забрал атаман Кешку на обучение в казацкую школу, где он усердно учился шесть лет, и вышел подхорунжим, начальник теперь наш Кешка, – с гордостью говорила Груня! – Да вот видимся редко, – и прослезилась. – Всё на границе на границе, в баталиях он бывал, два раза ранетый, второй раз крепко, на излечении лежал в лазарете. В Оренбургской крепости, и после на побывку приезжал, два месяца гостил. Три года минуло уж! Весной ноне с проезжим гонцом весточку прислал, летом в гости сулится, а когда не ведаем. Ой, а про Ерошку я забыла, давно не слыхать, уж, не пакостит, ли что?! Я выглянул в окно, и увидел как Ероха, только что сорванной травой кормил через прясло соседскую козу, и для него сейчас не было более важного занятия, он смотрел на козу и улыбался до ушей.