Тем летом, четырнадцатого июля, друзья Кати пригласили ее в модный ночной клуб «Парадокс», где проходила тематическая вечеринка, посвященная Дню взятия Бастилии и организованная, скорее всего, кем-то из французского посольства. Ночь обволакивала тогда самых разных ее гостей, среди которых были студенты, бизнесмены, певцы, музыканты, бандиты, проститутки, режиссеры, журналисты, преподаватели, чиновники, художники, пекари, шпионы, трансвеститы, домохозяйки, спортсмены. Сладковатый запах марихуаны витал в воздухе вместе с весельем, свободой и предвкушением сказочных приключений. Громкая музыка билась с ними в танце, будоража кровь каждому, и объединяла всех без разбора состоянием, близким к экстазу.
В этом фейерверке страстей (кто бы мог подумать) оказался и Платон. Он приехал в клуб со своей сестрой Агатой, та попросила брата поехать с ней, чтобы, как она выразилась, «не было так страшно». Он согласился, хоть и без особого энтузиазма, поскольку не любил ночной город, который всегда угнетал его. Вскоре к Агате присоединились еще несколько ее подруг, они были очень веселы и постоянно дразнили Платона, который на их фоне выглядел чрезмерно зажатым. Он брезгливо смотрел на окружающих, как бы компенсируя в себе этим чувство стыда, подло прилипшее к нему с рождения. Пожалуй, он был единственным, так сказать, незваным гостем в этом порочном месте, подогретом теплой летней ночью и безмерно далеким от целомудренного ханжества нашего героя, стыдливо скрывающего под собою комплексы и, что хуже всего, надуманный образ праведного романтика. В общем, Платон был девственником, и, скорее всего, это чувствовали развеселившиеся и не очень симпатичные подруги Агаты; они шутили над ним, пока несчастный был вынужден находиться в их обществе. К счастью, барышни нашли каких-то развязных студентов и переключили свое озорство на них. Тогда обиженный Платон (больше всего на Агату – за то, что она воспользовалась его братскими чувствами) стал протискиваться сквозь плотную толпу к выходу в надежде поскорее убраться подальше от этого кошмара.
– Платон?
Платон обернулся. Перед ним стояла его сокурсница, имени ее он не помнил. Молодой человек уставился на девушку с испугом и одновременно со смущением. Его бледные щеки вспыхнули, но в полумраке было видно лишь только то, как сверкают его глаза, в которых проницательная Катя успела считать неопределенность и тоску.
– Э…
– Это я, Катя. Не узнаешь меня? Мы учимся вместе. – Из-за громкой музыки Кате приходилось кричать в самое ухо Платону, чтобы тот мог ее услышать.
– Привет.
Платон почувствовал ее запах. Она пахла кофе и корицей. Во мраке ее зеленые глаза казались карими, а пышные каштановые волосы были предусмотрительно собраны в пучок, чтобы не так сильно впитывался дым от сотен сигарет.
– Что ты тут делаешь?
Девушка никак не могла представить Платона – отличника, победителя всевозможных телевизионных олимпиад и викторин – в таком злачном месте.
– Я… я с сестрой, – в ответ прокричал Платон и повернулся, чтобы поискать глазами Агату, но ее нигде не было видно.
– У тебя сестра есть? А у меня брат, – прокричала Катя и неожиданно протянула Платону руку, которую тот машинально пожал.
– Он тут? С тобой?
Платон не знал, что еще спрашивать. Ему захотелось поскорее закончить этот пустой, как ему казалось, разговор и отправиться домой, подальше от всех этих людей, шума и неожиданных встреч.
– Нет! Он уехал в Бейрут, у него там практика! Он археолог!
– Археолог?! – переспросил Платон.
– Ну да! Он как Индиана Джонс!
Сказав это, девушка наклонила назад голову и залилась смехом. Платон подумал, что она пьяна или под кайфом, и решил, что им пора прощаться. Но девушка схватила его за руку и повела за собой. Платон так растерялся, что последовал. Легко и быстро они добрались до самой центральной части танцевального пола. Играл новый хит Уитни Хьюстон Queen of the Night24. У Платона от волнения подкашивались ноги. Светомузыка слепила глаза, а когда Катя положила на его плечи свои тонкие гибкие руки, Платон понял, что уже никуда не денется. Придется танцевать. Надо сказать, что он это делал впервые, так же как и многие иные вещи, которые нам кажутся особенными в этом прекрасном возрасте. Ему только что исполнилось восемнадцать. Днем ранее Кате исполнилось столько же. Они еще не стали по-настоящему взрослыми, но и не были детьми. Они принадлежали к одному поколению, соединяющему в себе абсолютно разные эпохи. Им суждено было синтезировать совершенно разные миры, удерживая и примиряя их не только своей внутренней силой, о которой им, как и многим другим, ничего не было известно, но и, можно сказать, сверхъестественной способностью понимать друг друга без слов.
После Уитни был трек Бьорк, потом настало время Селин Дион. Время свернулось клубком и с интересом следило за парой, которая сближалась с каждым новым движением, с каждым новым ударом сердца; словно окутанные невидимой негой, они все дальше удалялись в пространства, из которых нет обратных дорог.
* * *
Девушка начертила на парте: «Знаешь, я теперь совсем другая, ты знаешь, я теперь совсем другая. Так много размышляла, мечтала о тебе. Мечтала о себе, о нас мечтала тоже… Безумны мысли были те, что ж – безумной казалась я себе. А ты по-прежнему молчишь… Ну что же, скажи скорее мне: ты воспоминание, родная. Не самое плохое, да? Представить только! Увы, не скажешь ты мне больше никогда: привет, привет! А вот и снова я! Скажи, родная, как дела? Вот время долгое прошло. И вдалеке от дома пребывая, я думал о тебе, родная!»
Глава 23. Встреча
«Следующий! Проходим! Проходим!» – донеслось из репродукторов.
– Ну что застыл, иди!
Платона кто-то толкнул в спину, возвратив из оцепенения. Когда он обернулся, то увидел афроамериканца, тот раздраженно и зло смотрел на него.
«Следующий!» – повторил металлический голос.
Платон не заметил, как миновал переход и оказался в основном зале купола. Перед ним стояли охранники и врачи, которые распределяли между всеми белые гидрокостюмы. За их спинами располагался овальный бассейн средних размеров, наполненный темной водой, сильно пахнущей хлоркой или чем-то вроде нее. Со шлепками туда падали белые гидрокостюмы. Они вылетали из основного отверстия никелированной трубы, похожей на кран умывальника, который грозно нависал над всеми и сочился. Один санитар вылавливал костюмы из бассейна каким-то крюком и бросал в огромное алюминиевое корыто, расположенное рядом со смотрителями. Из корыта уже другой санитар с усердием вытаскивал костюмы, а потом скручивал их под катушкой пресса, чтобы выжать. Затем он пополнял ими стопки, стоящие горками у распределителя. Платон подошел к нему. Великан был плотного телосложения, с толстыми губами, короткой мускулистой шеей и здоровенными руками в серебряных кольчужных перчатках, как у мясника. Платон протянул руки, и распределитель плюхнул в них гидрокостюм, оказавшийся невероятно легким.
– Следующий! – пробасил он.
Дальше очередь вела по винтовой лестнице вверх. Люди, которым выдали гидрокостюмы, поднимались по ней как-то неестественно. Ступали они лениво, вяло, какие-то все бесстрастные и безразличные к такой вот судьбе, совсем смирившиеся. Им было не привыкать, но только не Платону! Его понятное возбуждение сильно контрастировало на фоне этой обезличенной массы. Там, где лестница заканчивалась, он увидел стоящие в ряд черные капсулы. С человеческий рост, с дверцами-гармошками, совсем как у троллейбусов. Когда двери разъезжались, в капсулы проходили люди. Петрович и Шурик шли бок о бок в одну из кабинок, привычно неся перед собой гидрокостюмы. Платон поспешил за ними, а когда все оказались внутри, то он понял, что это раздевалка. Десятки голых тел неспешно наряжались в гидрокостюмы. Смотрящие за ними санитары в паре с солдатами сидели на высоких стульях и неспешно обсуждали что-то, время от времени делая замечания тем, кто совсем медлил или вовсе сидел на скамейке, опустив голову в задумчивости.
Шура, увидев Платона, по-свойски кивнул ему и принялся раздеваться, обнажая нежную розовую кожу на объемных припухлостях. Петрович кряхтел, снимая через голову полосатую робу. Платон увидел глубокие шрамы на его обнажившейся спине. Синие, словно вздутые вены тянулись и кое-где пересекались, отчего создавалась иллюзия, что это чертежи с каким-то загадочным смыслом.
Платон стянул с себя тапки, развязал пояс, снял штаны и скинул рубаху. Ему очень не хотелось расставаться с трусами, но это делали все. Стянув и их, он принялся примерять гидрокостюм. Удобнее всего это было делать сидя. Платон так и сделал. Он сел на скамейку и, задрав ногу, принялся натягивать на нее тянущуюся, как колготы, материю. На ощупь наряд этот был упругий, как силикон, и клейкий.
Далее из раздевалки они попали в коридор с водой на полу. Вода была темно-желтой и вязкой, почти как кисель. Она сочилась из маленьких дырочек, проделанных в полу, и слегка пузырилась. Шлепая и чмокая, все трое прошли по довольно узкому и приличному по длине коридору, освещенному плоскими лампадами, висящими синими блюдцами вдоль стен. Петрович открыл дверь. В новом помещении на потолке виднелись распылители, обдававшие каждого мелкой липкой влагой. Солоноватая на вкус, вода эта налипла тонкой пленкой на глаза, попала в нос, проникла даже в легкие. Дальше сквозь висящие макаронами радужные резинки они попали в навесной переход, пикантно подкрашенный оранжевыми оттенками планеты. Из окон коридора был хорошо виден перрон. На него пулей влетали новые вагоны, а передние, наоборот, улетали, скрываясь под широким козырьком горловины второго тоннеля. Платон посмотрел вдаль. Пейзаж показался ему банальным. Рыжая, каменистая, ухабистая и пустая планета простиралась за горизонт, который обрамлял однородное ее тело, одинаково тусклое и какое-то совсем обезличенное, унылое, словно созданное наспех. Глаз насыщался быстро, как насыщается он, к примеру, от видов моря – сперва не оторвешься, но спустя какое-то время привыкаешь, а чуть погодя и вовсе не замечаешь его ребристые просторы.
В конце перехода была расположена еще одна дверь-гармошка. Она со скрипом раздвинулась и пропустила их в клеть лифта. Несколько больших грузоподъемников покорно ждали своей очереди. Два медбрата выдали маски, трубки и баллоны с воздухом. Платон с ужасом посмотрел на снаряжение.
– Надо куда-то нырять? – чуть слышно спросил он своих новоиспеченных знакомых.
– Кораллы собирать будем, – буркнул в ответ Петрович, который довольно ловко вскинул на себя баллон огуречного цвета.
– Господи, помилуй!
Платон тоже стал надевать снаряжение, повторяя незамысловатые действия остальных. Нувры внимательно следили за его неуклюжими манипуляциями, но не вмешивались, чтобы как-то помочь, и ничего при этом не говорили, лишь щурились, как рептилии на солнце.
Вскоре аквалангисты были готовы и вместе с другими зашли в кабину лифта. Лифт немного раскачивался. Было слышно, как железными прутьями играется ветер. Медленно, громыхая и чиркая о стены, лифт неуклюже пополз вниз. Через минуту он выехал на свежий воздух. Платон отвернулся от солнца.
– Не дрейфь, – послышался сиплый голос Петровича, – нырять первый раз всем страшно…
– Куда нырять?
– В окиян!
– В океан? Какой океан? – испугался Платон.
– Окиян подземный тута у них обнаружился. – Петрович ткнул указательным пальцем вниз и притопнул еще вдобавок ногой, которая в гидрокостюме походила на лягушачью лапку.
Платон посмотрел на остальных. Помимо старика, толстяка и его самого, было еще четверо. Все они не обращали ни малейшего внимания на разговор, просто стояли и ждали, когда спустятся вниз. Только Шурик крутился и елозил, недовольный тем, как на нем сидел баллон. Баллон крепился круглой пряжкой на груди. На ней было что-то написано. Платон прочитал: «Occulu, Putatve, Liberalis»25.
– А зачем нам туда нырять? – спросил он и потрогал свою пряжку, на которой оказалась точно такая же надпись.
– А затем, – продолжил Петрович, – чтобы собирать кораллы.
– А зачем их собирать?
Петрович оглянулся на соседей. Платон тоже посмотрел на них. У Шуры совсем не ладилось с застежкой, и он снова снял с себя баллон, чтобы поправить размер крепления.
– Они их едят, – прошептал Петрович.
– Кто они?
– Нувры.
– Нувры едят кораллы?
– Да. Кашу варят. А вот нас заставляют собирать. Потому что сами не могут. – Петрович пожал плечами, словно не мог понять почему.
Кабину немного затрясло. Скребки и гулкие удары возобновились, но вскоре стихли – лифт застыл на месте. Что-то где-то громыхнуло в последний раз.
– Приехали, – пояснил Петрович.
Платону показалось, что спуск занял минут десять, возможно, больше. Двери стали неуклюже расползаться. Когда они открылись полностью, Петрович вышел наружу первым и, не дожидаясь, когда Шура закончит возню со своим баллоном, зашаркал ногами, медленно двигаясь прямо. Один за другим остальные вышли тоже. Платон заметил, что на блестящих от липкой пленки лицах не было никаких выраженных эмоций: ни радости, ни скорби, ни удивления, ни тоски – ничего. Шурик плюнул на свой баллон, взял его в руки и поспешил, труся за остальными.
Перед ними был широкий коридор, заполненный водой, которая доходила до щиколоток и лилась струями по выпускным каналам из стен. По консистенции и цвету вода была точно такой же, как наверху, но только приятно теплой. Коридор освещался плохо. Тусклые редкие лампы (некоторые из них не работали) висели под высоким потолком. При этом белые гидрокостюмы прекрасно контрастировали, отчего чуть ли не светились в этом ультрафиолетовом зареве.
Коридор не заканчивался, сворачивал влево. За поворотом воды добавилось. Она уже доходила до колен и все прибывала. Идти становилось сложнее. Булькая, они шли какое-то время вперед и вскоре свернули вправо, где коридор сначала сужался, а потом стал удлиняться. Флюоресцирующего света было больше, и можно было рассмотреть, как в конце светится квадрат выхода. В этом коридоре вода оказалась по пояс. Кому-то она доходила до подбородка. Шурик и Петрович поплыли. Вскоре они достигли конца коридора. Отсюда выход был закрыт куском резины. Резинка была квадратной, а ее конец спущен в воду, но он опускался не до самого дна, так что оставалось достаточно места, чтобы можно было поднырнуть. Люди стали надевать маски и уходить под воду. Платон не заметил, как остался один. Последним поднырнул Шура, который все же справился со своим баллоном.
Платон смотрел, как лопаются на поверхности пузыри, а когда они все полопались, новый прилив страха стал пробуждать в Платоне приступ паники. Он надел маску и опустил голову под воду. Там оказались указатели: волнистые неоновые стрелки, а под шматком резины на полу мигала надпись: «Поднырнуть». Платон не решался. Он снова вынырнул.
– Черт бы их всех побрал! – выругался он и со злостью ударил ладонью по киселю.
Кисель вспенился и разлетелся брызгами. Сразу началось какое-то брожение. Вода забулькала и как бы уплотнилась. «Что за дела?» – подумал Платон и стал разбираться со снаряжением. От баллона тянулась трубка, а на ней находился манометр давления воздушной смеси. Манометр крепился на правой руке. Далее еще одна трубка заканчивалась загубником. Сунув его в рот, Платон снова опустился под воду. На дне по-прежнему виднелись неоновые стрелочки, но теперь они мигали, а вместо «Поднырнуть» было написано «Подныривайте!».
Набравшись храбрости, Платон поднырнул. Вода сразу успокоилась, перестала бурлить и приняла свое обычное киселеобразное состояние. К своей радости, без особых затруднений он проплыл под перекрытием и вынырнул на противоположной стороне, где Петрович и Шура ждали его, держась за острые бортики вдоль стен. Платон не успел ничего сказать товарищам, так как сильное течение неожиданно потащило его, барахтающегося, мимо них дальше. В этой ситуации Платону требовалось быстро соображать, но делать это у него получалось крайне плохо. Единственное, что он сообразил сделать, – попытаться зацепиться за бортик, но, к сожалению, рука его соскользнула, а когда он попытался разглядеть, где эти двое, то течение принялось грубо швырять его из стороны в сторону по узкому желобу, куда он, к своему ужасу, попал из широких продольных коридоров. Вода постоянно попадала в рот, на вкус она была слегка солоноватая. «Совсем как кровь», – подумал Платон.