Мир выключился. Он погас. Его выдернули из розетки. Щелк – и нет его! Платон снова оказался в кромешной темноте и в полном одиночестве. Так уж повелось…
«Катя…» – пробормотал он и отключился.
Глава 15. Яма
– Сильно стукнули-то его, – загнусавил кто-то.
– Да уж… – согласился хриплый голос.
– Ну хоть забинтовали парня, – вздохнул гнусавый.
– Бинтовать умеют, – с иронией заметил хриплый. – Вон сколько в лазарете лежит бинтованных! Поди, человек сорок, не меньше!
– Что же он натворил такого?
– А я почем знаю?
– Может, нагрубил? – предположил гнусавый.
– Не… За такое суточный «К» дают, но не колотят.
– А они поколотили?
– Ну, коротыша вроде стукнули разок.
– За что?
– Да он сам виноват. Показал свой голый тощий зад какой-то важной персоне с Земли. Персона прилетела с детьми-отличниками на ежеквартальную экскурсию.
– Да не может быть!
– Да может. Он такой. Вертлявый. Хамоватый. До того как на Земле бахнуло, он в цирке клоуном работал, а потом таким и остался… Чертов шут! Вечно с ним проблемы у нас в отряде! – Хриплый закашлялся.
– А я всегда думал, что они грустные.
– Хто? – не без труда выдавил хриплый. Кашель не унимался.
– Ну, клоуны эти… В жизни.
– А черт их знает. Гульба интуит, но ведь дурак дураком. Как такое может быть? Не знаю!
– Понятно… – сказал гнусавый и замолчал. Замолчал и хриплый. Но вскоре хриплый снова стал возмущаться:
– Вчера вон на три часа больше остальных с кораллами возились! А все из-за кого?
– Из-за коротыша? – догадался гнусавый.
– Конечно! Взял да и прыгнул на охранника сзади. Стал из себя корчить обезьяну – идиот!
Гнусавый захихикал.
– Не смешно! – оборвал хриплый.
Платон открыл глаза.
– Гляди, Петрович, он очнулся! – прогнусавил тучный молодой мужчина с наивным, почти детским лицом, которое было похоже на блин, висящий в пропитанном нафталином воздухе.
Седой и по-стариковски морщинистый Петрович отодвинул в сторону толстяка и нагнулся над Платоном, распластавшимся на белоснежных простынях своей койки.
– Как голова? – прохрипел он. Его колючие черные глаза глядели из-под торчащих во все стороны седых бровей.
Платон сразу почувствовал тупую боль в районе лба. Он машинально потрогал голову и почувствовал довольно большой бумажный предмет, налепленный на больное место.
– Где… я? – Платон постарался привстать.
– Не в самом лучшем месте. – Петрович помог Платону сесть. – В Яме ты, сынок.
Платон поводил глазами по серым стенам небольшого чистенького помещения с четырьмя койко-местами. Сперва он увидел раковину, побитый по краям столик и две прикрученные к полу жестяные скамейки. Затем посмотрел на дверь. Как и полагается в тюрьме, дверь была без ручек и с глазком для наружного наблюдения по центру, а вместо окна напротив двери зияло отверстие, из которого, к счастью, дул прохладный ветер, разбавляя неприятный запах нафталина.
Постепенно Платон стал вспоминать последние события, которые сейчас казались ему обрывками кошмарного сна, фантасмагорией, галлюцинацией, чем угодно, но только не настоящей реальностью. Эти правильные ответы ожившей Дженнифер, путешествие во времени, общение с Кэрол, таинственное сияние ее жемчуга в полумраке ресторана «Кинг-Кросс», подписанный им контракт, холод ночи (кто бы мог подумать!) двадцать первого апреля две тысячи первого года, все эти люди из прошлого, идущие по улицам, шум Садового кольца, полет в темноте, крушение контейнера, Марс с острыми, как бритва, камнями, пылью и песком, Марат с его скупыми объяснениями и грубостью, длинные подземные тоннели, изматывающий до смерти бег, фляжка с энергетиком, Котел, наконец, этот коллапсирующий гигантский шар и невероятно красивая, но давно им позабытая Катя Белозерова – первая настоящая любовь его беспечной студенческой юности.
– Это не сон, – заключил вслух Платон.
Дед хохотнул и снова зашелся кашлем. Добрый толстяк поспешил ответить:
– Увы, нет! Не сон. – Он моргнул два раза и протянул Платону свою пухлую руку. – Я Шура! – бодро представился он.
– Платон. – Платон пожал руку Шуре.
– А это Петрович, он староста. – Шура с уважением посмотрел на Петровича, который тоже протянул Платону свою сухую руку.
– За что ж тебя так стукнули-то? – В голосе Петровича слышались нотки сострадания, но в глазах читалось: «Кто же ты такой, сынок?»
Платон пожал плечами.
– За побег, наверное.
Глаза Шуры округлились от изумления, отчего толстяк стал походить на пряничного человечка.
– Ты сбежал? – спросил он шепотом, отчего Петрович почему-то нахмурился. – Не может быть!
Платон про себя решил, что лучше он будет притворяться и поддерживать беседу, чем задавать неуместные для окружающих вопросы. «Мне нужна точка равновесия», – думал он, разглядывая своих новоиспеченных знакомых. Неплохой точкой опоры для Платона оказалась Катя. «Если она в этом мире и помнит меня, то не все так плохо. Но вот где же ее найти?» Платон вспомнил, как Марат метнулся к мерцающему шару (вероятнее всего, какому-то телепорту) и смог избежать удара по голове.
– А что было делать, когда контейнер-то разбился, – ответил Платон.
Петрович и Шура переглянулись. Было видно, как любопытство вонзает в них свои тонкие коготочки.
– Как это случилось, расскажешь? – Петрович перестал хрипеть.
Оба заключенных были готовы внимать, а когда они подвинулись к нему еще ближе, Платон понял, откуда шел такой сильный запах нафталина: их нежно-голубая пижама в полоску (в которую, кстати говоря, переодет был и сам он) оказалась насквозь пропитана этим веществом. Как только Платон открыл рот, чтобы поведать им пережитое, в камере повернулся засов.
На пороге появился самый настоящий великан.
– Поленов, на выход! – сказал он и с прохладой посмотрел на больных первой в истории марсианской резервации для струверов под неформальным названием Яма.
Платон, впервые увидевший нувра, обомлел. Это был человек ростом не меньше трех метров! И этого человека звали Гораном.
Глава 16. «Черт с вами со всеми, будь что будет!»
Платон поднялся, а когда Горан попросил его повернуться, то не сразу понял, что на него собираются надеть наручники. Он неуклюже выпрямил руки за спиной и увидел, с каким пронзительным сочувствием смотрят на него Петрович с Шурой. Страха Платон не испытывал, вместо этого его охватило любопытство. Он неожиданно представил себе, что попал в виртуальную реальность и все, что с ним происходит, не более чем сюжет, придуманный Дженнифер. Ведь могла она такое?
Когда Платона вывели из палаты, он увидел атриум с поперечными металлическими переходами, ведущими на разные уровни этого необычного режимного учреждения. Он шел мимо пронумерованных дверей с круглыми чугунными ручками, добротно ввинченными по центру. Помещение было явно закрытого типа, хорошо освещалось и казалось стерильным, о чем свидетельствовали кварцевые лампы, висящие на потолке через каждые десять метров.
Горан шел впереди, еще двое в белых халатах шагали в метре позади Платона. Двигаться приходилось достаточно быстро, так что вскоре Платон почувствовал свое дыхание, а с ним и разнообразные непривычные запахи. Больше всего пахло каким-то дезинфицирующим средством, но запах этот был не так сильно выражен, как запах нафталина, идущий от одежды его сокамерников.
Когда они достигли конца уровня, автоматически открылась решетчатая дверь, освобождая проход к довольно крутой лестнице, ведущей вниз. Дальше начинался коридор. Коридор показался Платону более-менее демократичным, поскольку появились незапертые помещения, где стояли столы и стулья, а на стенах висели приспособления, похожие на телевизионные пульты. В одной из таких комнат на крюках топорщилась чья-то одежда, в основном это были белые халаты, оранжевые спецовки и комбинезоны со светоотражателями.
Открылась очередная дверь, и Платон оказался в новом коридоре вполне приличного вида; на выбеленных стенах висели экраны с постоянно меняющимися марсианскими пейзажами, а вазы с ядовито-малиновыми цветами как бы насильно преображали уныние этого предприятия, стараясь не дать затосковать по дому. Наиболее интересным было то, что вдоль стен висели огромные прямоугольные табло, наподобие тех, которые информируют пассажиров о рейсах в аэропортах или вокзалах. На табло размещался перечень причудливых названий, таких как «циники», «афалины», «барракуды», «фантомы», «снегири», «инноваторы», и ряд других, а в графе по соседству стояли числа и какие-то различные по сложности символы: птички, тройные палочки-крестики, ножнички с галочками-черточками, шестеренки, волнистые синусоиды и так далее. Там постоянно что-то менялось, прыгало, мигало, двоилось, само по себе расчерчивалось, исчезало и появлялось вновь, но уже на другом месте. Платон решил, что на табло было расписание.
Впереди открылись белоснежные двери просторной лифтовой кабины. Защелкали и зажглись лампы – свет залил серые лица конвоиров. Горан нажал клавишу #01, двери шумно закрылись, и лифт устремился, как показалось Платону, куда-то вниз. Скорость спуска была приличной, о чем свидетельствовала мгновенно появившаяся заложенность в ушах. Платон стал открывать и закрывать рот, чем привлек внимание одного из санитаров. Санитар нахмурился и причмокнул.
«Донг!», характерного для лифтов, не послышалось. Двери раскрылись и выпустили пассажиров на пустой трапециевидный перрон.
«Теперь еще и ехать куда-то с ними на поезде…» – расстроился Платон и зашел в белоснежный вагон. «Пум-пум! Отправление. Следующая станция Комета ноль пять ноль. Время прибытия: девятнадцать пятьдесят две», – пропел нежный женский голос.
Поезд тихо двинулся и зажужжал колесами по темным тоннелям Ямы. Платон в стеклах видел свое отражение и не понимал, как могло случиться так, что он, совершив, возможно, самое удивительное открытие в мире, попал в такую передрягу. Ему было понятно, что он как-то изменил будущее, подписав тот самый договор на два миллиона баксов, но до какой же степени надо было его изменить? «Подумать только! – восклицал про себя Платон. – Я на Марсе! Среди струверов и нувров. Невероятно! И все же… факт создания искусственного интеллекта налицо?! Хм. Интересно…» Платон задумался. «Не думал ли ты, Платон, когда создавал Дженнифер, что она сможет вытворить еще и не такое? – вопрошал он самого себя. – Когда летел во времени сюда из апреля две тысячи первого года, не думал?» Платон был поражен: он заметил, как краешки рта его отражения шевельнулись, стараясь преобразиться в улыбке. На него точно смотрела Мона Лиза. Неужели он способен сейчас, в таком состоянии, транслировать в этот странный пугающий мир чувство радости от свершившегося чуда? Или это была всего лишь мимолетная гордость изобретателя? Возможно, и так… Платон почувствовал не совсем характерный для него внезапный прилив храбрости. Он как будто изменился и навсегда перестал бояться. Словно на секунду повзрослел. Как когда-то в детстве.
Однажды, еще школьником, он прятался с другом в укрытии после уроков. Мальчишки задумали его избить за то, что он пожаловался маме на трех хулиганов из пятого «Б». «Ты стукач, Поленов! Сегодня тебя будим бить. Жди гат!» – такую записку ему передали на алгебре, когда учительница рассказывала о Леонарде Эйлере16. Платон сильно испугался. Он очень не хотел драки. Он никогда не дрался и совсем не знал, как это делается. Увы! Время предательски шло вперед. Уроки заканчивались. Со временем всегда так: когда не надо, оно летит, а когда надо, чтоб летело, – оно лениво ползет, совсем как горбатая улитка. Куда же спешить? А главное, зачем? Ну не подлость ли? Самая настоящая! Платон почему-то совсем не удивился, когда увидел в мерцающем отражении окна поезда эпизод из давних школьных времен. Он здорово умел прятаться, можно сказать, у него был такой редкий природный дар, доставшийся, скорее всего, от деда, который в августе сорок первого умело прятался от фашистов в мазанке украинского села Елизаветовка. Как и его деда, найти Платона было просто невозможно. Двадцать ребят ловили его в течение целого часа и еще бы столько же ловили, если бы все это не наскучило мальчику и он, махнув рукой, не вышел бы навстречу неминуемой опасности. Он был очень удивлен своей смелости. Ему не было страшно, он просто чувствовал усталость, смирение и безразличие к своим врагам. «Будь что будет!» – сказал он своему другу и вышел из укрытия. Кто знает, возможно, именно в тот самый момент из мальчика он превратился в мужчину. Вот и сейчас так: поезд выкатился на залитую ярким светом станцию Комета ноль пять ноль, и Платон прошептал: «Черт с вами со всеми, будь что будет!»
Глава 17. Казимир
– Знаете, что дельфины намного совершенней, чем мы думали? – начал широкоплечий великан с овальным лицом и тусклым взглядом, когда с Платона сняли наручники и усадили в громоздкое и чрезвычайно неудобное нефритовое кресло.
Это был Казимир, главный врач Ямы – нувр, ответственный за перерождение неизменившихся. Белый халат Казимира был настолько велик, что он, наверное, смог бы накрыть собой троих или четверых рослых мужчин целиком или сослужить парусом для небольшой лодки, какие до сих пор используют рыбаки где-нибудь на Мадагаскаре. Если все, что видел Платон до этого, было самым неожиданным в его банальной (как он давно решил) жизни гротеском, то Казимир очень хорошо вписывался в этот гротеск, точно что-то искусственное, неживое и по сути своей поддельное. В общем и целом он не был похож на человека. Перед Платоном ходила, разговаривала и поворачивалась скорее кукла, а не гомо сапиенс.
Платон отрицательно помотал головой.
Казимир улыбнулся. Его улыбка была желтой и фальшивой, совсем как старое пианино, забытое всеми на чердаке.
– Дельфины всегда бодрствуют, – продолжил он, – и всегда спят одновременно. Одно полушарие спит, – Казимир нарисовал в воздухе круг (то самое полушарие, видишь), – а другое бодрствует, и наоборот. И извилин в два раза больше, чем у нас с вами. А самое интересное, что эти существа обладают поразительным красноречием, которое, оказывается, намного превосходит человеческое. Они, понимаете ли, осознанные личности, живущие по четким правилам социума и подчинившие себе свой подводный мир. Все, что мы так хотели, так это просто быть похожими на дельфинов, Платон. Вы понимаете меня?
Платон сделал вид, что да, он прекрасно понимает Казимира. Лучше, чем его жена, и даже лучше его пса, если у него, конечно же, он имеется.
Тем временем главный врач внимательно изучал Платона, вероятно, ему было очень интересно узнать, кто такой этот таинственный гость, который каким-то случайным (а возможно, и сверхъестественным) образом проник в их спокойный оранжевый мир – обитель песков, острых камней и трудовых будней.
– Извините, Платон Викторович, за это. – Врач указал на его голову. – Пришлось, понимаете?
Платон кивком ответил – мол, ничего страшного, понимаю.
– Отлично! – оживился врач. – Могу ли я теперь задать вам главный личный вопрос? – На слове «личный» Казимир понизил голос.
– Я думаю, можете, – интеллигентно ответил Платон.
– Вас заставили?
– Что именно? – Платон вопросительно посмотрел на этого огромного человека.
– Бежать с Ахметовым – заставили? Они заставили вас? Скажите прямо.
– Кто они? – переспросил Платон.
– Те, кто помог Ахметову скрыться! – спокойно пояснил врач. – Вы же понимаете, что сам бы он не смог?
Платон подумал, как правильно ответить, чтобы как можно больше смягчить последствия. Надо сказать, пока у него это неплохо получалось.