– Порядок, ребята?
– Так точно, товарищ старший лейтенант, – отозвался Сафронов. – Тут даже чья-то добрая душа соломки натрусила.
Командир промолчал. Никто эту соломку в кузов не трусил – в грузовиках завозили корм лошадям. И никакая добрая душа, кроме высшего командования, не знала о предстоящем рейде.
Командир поставил ногу на ступеньку кабины, комиссар уже распахнул дверцу другого грузовика – но затрещал все громче и ближе штабной мотоцикл. Затормозил, развернулся, боец вручил командиру пакет.
Тот глянул, кивнул, расписался, застегнул его в планшетку. Что-то сказал курьеру. Комиссар расслышал только обрывок фразы: «…вскрыть за линией фронта».
Машины тронулись. Взошло солнце…
– Недолго же мы на фронт ехали, – с горечью сказал Сафронов, спрыгивая на землю.
– Ничего, – сказал комиссар, – настанет время, когда мы очень далеко будем от Москвы.
– Долог будет путь, – добавил Савельев, принимаясь за разгрузку имущества. – И не каждый его пройдет до конца.
– Разговорчики! – прикрикнул Бабкин. – Я вас с такими настроениями отстраню от участия в операции. И лишу продпайка, а также фронтовых ста граммов.
– Виноват, товарищ генерал.
Сафронов принимал из кузова вещмешки и лыжи и складывал их на утоптанный снег.
– А что-то тут боя не слышно. Артиллерия спит, стрелки отдыхают. Непорядок на передовой.
– Типун тебе на язык, – сердито выразился подошедший красноармеец. – Вы, что ль, отряд «Смурной»?
– «Суровый», – строго поправил Сафронов. – Прошу не путать.
– А мне все едино. Приказано вашего командира к нашему комполка препроводить. И где он?
– А он уже там, – Бабкин махнул в сторону передовой, – у немца в тылу. Догоняй, пехота!
– Глупая шутка, боец Бабкин, – подошел Михайлов.
В блиндаже комполка прежде всего предложили согреться с дороги чаем. Потом обсудили детали перехода в немецкий тыл. Комполка решению перейти оборону противника среди бела дня не удивился. И даже его одобрил.
– А мы чуть позже огоньком вас прикроем, отвлечем немца. И надо сказать, место вы удачно выбрали. Здесь у него оборона слаба. Мы уже было намеревались прорвать ее, да сверху категорически отказали. Теперь ясно – почему. Удачи тебе, старлей. Иванцов, Сердюк, сопроводите группу к передовой линии. А там вас разведка наша примет. И минеры. В минном поле проход вам обеспечили – и у нас, и у фрицев.
Когда подошли к траншее передовой линии, пурга уже свирепствовала вовсю. В пяти шагах кроме снежной круговерти ничего не видать. И ничего не слыхать, кроме свиста и воя ветра.
Заслоняясь, прикрывая от снега карту, Михайлов и разведчик еще раз уточнили все приметы и ориентиры на местности.
Разведчик старательно пояснял:
– Вот эта ложбинка как раз к Семеновскому массиву выходит. В лесу у них практически ничего нет, мои ребята вчера опять проверяли. Батарея противотанковых орудий и капониры для грузовиков. А вот здесь – пулеметный расчет, вот тут – постоянный наблюдатель, а вот это – постоянный пост. Его вам никак не обойти. До него метров пятьдесят.
– Сафронов! Выдвигаешься с разведкой. Снимаешь часового. Очень чисто.
Сафронов потрогал нож, подвигал его в ножнах, перевалился через бруствер и исчез в снежной замети.
– Группе приготовиться!
Чуть пошевелились и замерли.
Напряженное ожидание. С немецкой стороны – ни звука, ни выстрела. Откуда-то свалился в траншею Сафронов. Перевел дыхание, доложил:
– Порядок, товарищ командир. – Голос его чуть дрогнул.
Разведчик с интересом взглянул на него:
– Он у тебя первый? Тогда с почином тебя, не знаю твоего звания.
– Старший сержант. По общему счету не первый. Я как Белоруссию прошел, с десяток их уложил. Одного даже лопатой. А вот ножом – первый.
– Выдвигаемся! Справа по одному марш. Комиссар – замыкающим. Пошли!
Спецотряд Сосновского
– Как у тебя с немецким, капитан?
– На уровне… – Сосновский поскреб пальцами два дня не бритую щетину. – На уровне «хэнде хох!» и «Гитлер – капут!»
– Негусто. – Майор-особист глянул на него и погладил ладонью чисто выбритые щеки. – А у твоих ребят?
– Еще лучше, – усмехнулся Сосновский. – «Доннер-веттер… твою муттер!»
– Понятно. Вам переводчик нужен.
– Не просто переводчик, майор. Нам нужен настоящий немецкий офицер. Форма, документы, знание обстановки.
– Поищем. У нас много чего найдется. И переводчики, и разведчики.
– Разведчик у нас есть, комполка выделил.
– Это само собой. Еще чаю? Это само собой. Но тебе нужен не только тот разведчик, что ползает. А тот, кто в полный рост ходит. Так я понял?
Сосновский молча кивнул.
– Ладно, капитан, шагай. Комполка ждет. Шагай налево по тропке, не ошибешься, его блиндаж аккурат под сосной.
Блиндаж был добротный. В углу – даже настоящая печь. Комполка заметил его взгляд, усмехнувшись, пояснил:
– Мои умельцы сочинили, саперы. Кирпича-то – хоть завались, – это он с горечью сказал. – Как отстраиваться-то будем?
– Отстроимся. Надо прежде немца прогнать.
– Прогоним. Не вековать ему на нашей земле. Садись. Чай будешь?
Сосновский улыбнулся.
– Спасибо, товарищ подполковник. По третьему разу не смогу.
– Понятно. Как устроились?
– Нормально. Люди отдыхают.
– Это хорошо. Отдыхать всегда лучше, чем работать. Тогда вот смотри, – он развернул на чистом столе карту, – вживайся. Вот здесь, – комполка повел торцом карандаша по истертой, испещренной значками и знаками трехверстке, – вот здесь – линия обороны моего полка. Сосед слева – 176-й мотострелковый полк, справа…
– Извините, товарищ подполковник, – перебил его Сосновский, – может, лучше на местности посмотрим?
– Что, карту плохо читаешь? Ладно, пойдем. Только вот что, капитан. Перебивать старших по званию у нас не положено.
– Виноват, учту. Я ведь не строевой офицер.
– Однако и я – не кадровый. Строитель я. Потому и душа болит. За каждый битый врагом кирпич. – Он сунул карту в планшет, перекинул его на плечо, надел ушанку. – Ребята, подъем!
В углу, занавешенном плащ-палаткой, шорох, зевок – возникли два бравых автоматчика.
– Пал-Петров, – фамильярно посоветовал один из них. – Каску бы надели.
– Ничего, сейчас тихо. Пошли.
Небо совсем засинело. Будто замерзло к ночи. На западе мерцали сполохами разноцветные ракеты. Но стрельбы не было.
– Затаился фриц, ждет, – проворчал комполка, поправляя ушанку. – Чует что-то, стервец.
О готовящемся наступлении никто не знал. Но знали все. Фронт – как большая коммунальная квартира. Всем известно, у кого в какой кастрюльке что закипает. Обстановка строжайшей секретности. Скрытное перемещение частей. Смена соседа по обороне. Чуть слышный гул техники в тылу, на рокадах. Частые самолеты воздушной разведки. Пополнение частей, усиленное питание. И боепитание тоже. Солдат все видит, все слышит, а значит, и все знает.
Вышли к линии обороны, спустились в траншею. Один автоматчик шел впереди, отвечая на оклики часовых и наблюдателей, второй мягко топал валенками сзади, ворчал пожилым, прокуренным баском:
– Шлём не носит, а сам приказ издал: кого без шлёма увижу – табачного довольствия лишу. А то и фронтовых соточек. Людей берегёт, а сам не берегётся.
Тишина нарастала. Напряглась перетянутой струной – вот-вот лопнет со звоном и взорвется огнем и грохотом. Воздух был свеж – не утомлен гарью. Только местами потягивало запашком тяжкого окопного быта.
Дошли до пулеметной ячейки. Пулеметный расчет стоя подремывал, подняв воротники полушубков. Но начальство почувствовал разом.
– Ну-ка, братцы, пропустите отцов-командиров, – скомандовал комполка.
Сосновский втиснулся с ним в ячейку, принял бинокль.
– Смотри внимательно, капитан. Прямо – овражек заминирован с обеих сторон, там и воробью негде покакать. А со стороны противника еще и колючка, в четыре ряда, с сигналами. Это понятно?
– Но охранение какое-то там есть? – спросил Сосновский, не отрываясь от бинокля.
– Охранение есть. Но не сугубое. Наблюдение ведут небрежно, разведка проверяла. – Он тронул бинокль, чуть довернул его вправо. – Теперь смотри дальше. Саперы по ложбинке стежку проложили. Идет точно на ломаную ель. Видишь ее? Ни полшага в сторону. А дальше ложбинка вклинивается в рощицу. Она сквозная, просматривается со всех сторон. Естественно, там никаких дислокаций противника не имеется. Разведка это тоже проверила. И не раз. Кстати, твой, теперь твой, Кочетов туда ползал. Очень парнишка дотошный.
– Дальше?
– А дальше совсем хорошо. Рощица в лесной массив вливается. Глухой. Этим лесом вы без проблем до самого Михалева доберетесь. Все ясно, капитан? Вопросы есть?
– Что-нибудь отвлекающее намечено?
– Обижаешь. По левому флангу имитируем атаку двумя взводами. С артподготовкой. Обстрел, конечно, будет не «ах». Девять снарядов нам выделили. Бухгалтерия. Но мы еще свои мины покидаем. Это все, что могу.
– Спасибо.
– Ну, пошли, капитан. Отдохнуть тебе надо. Отдыхать лучше, чем работать. Особенно отдыхать перед работой. Сейчас у второго батальона мои ребята тебя до места проводят, так покороче будет. – Он забрал свой бинокль, привычно повесил на шею, приладил. Снял рукавицу, протянул руку. – Счастливо. Желаю, чтоб вы вернулись все.
– Мы постараемся, – просто пообещал Сосновский. – До встречи.
– Бриться будешь, командир? – спросил Дубиняк. – Я водички согрел. А то когда еще придется, – засветил трофейную карбидную лампу.
Сосновский расположился за столиком из ящиков, прислонил к кружке карманное зеркальце. За эти дни лицо его, слегка схваченное морозцем, приобрело красноватый оттенок. Задубело от лесных ночевок, от студеного ветра, неласкового снежка. Подвернул ворот гимнастерки, намылил щеки. Вспомнилось: «Поищем. У нас много чего есть».
Видать, уже нашли: зашуршала на входе плащ-палатка.
– Можно? – немного стесняясь, жмурясь на лампу, вошел штатский на вид старший лейтенант.
Пригляделся, безошибочно нашел глазами Сосновского, представился. Щелкнул кнопками новенькой планшетки, достал документы.
– Садись, старлей. Минутку. – Сосновский закончил бритье, захватил кружку с чистой водой, вышел, ополоснул лицо.
Дубиняк, вышедший следом, протянул ему полотенце, флакон одеколона.
– Добрый деколон, командир. Питьевой, – и назидательно добавил: – Советский офицер должен хорошо пахнуть – коньяком, «Казбеком» и крепким деколоном.
Сосновский вернулся к столику, спросил прибывшего, придвинув к себе его документы:
– С мороза – чаю двести или спиртику сто?
– И того, и другого. Только побольше, – усмехнулся старший лейтенант.
– К нам, значит, прибыли? В опергруппу по борьбе с фашистским бандитизмом? Славно. И кто вы такой? – Сосновский взял командирскую книжку. – Как по имени звать?
– Сима, – просто и застенчиво ответил старший лейтенант.
– Это как? – несколько опешил Сосновский. Служба в угрозыске, конечно, удивляла его порой всякими странными фамилиями и именами. Помнится, был такой фигурант – Передрищенко. Над этой фамилией сыщики посмеивались. Тем более что ее обладатель и на допросах вполне ее оправдывал. Но вот позже оказалось, что есть такая фамилия, на Украйне милой, Гоголь ее упоминал. Но чтобы офицера, пусть и худенького, но все же мужика, звали женским именем… – Это как? – повторил Сосновский в растерянности. – Вроде женское имя.
– Не всегда, – чуть заметно улыбнулся старшой. – Серафим по паспорту.
– Что ж так чудно? Как же тебя угораздило?
– Батя окрестил. В честь преподобного отца Серафима. Батя у меня священник.
Вот еще новости!
– Интересно, Сима! Батя – поп, сынок – большевик. Да еще и разведчик.
– Так батя наградил. И хорошим именем, и профессией, – пояснил: – Деревушка, где мы жили, крохотная, на два неполных десятка дворов. Приход небольшой, храм нищий. А батя у меня запойный был…
Сосновский с сочувствием покачал головой.
– Не в этом смысле, капитан. Читал батя запойно. У нас в избе, кроме голодных детей, драной кошки и книг, никакого добра не было. Вот я и пристрастился. Тоже запойным стал. К тому же у бати много книг было на иностранных языках. Незаметно для себя стал и в них разбираться.
– И что? Много освоил?
– Не очень. Французский, английский, немецкий. Ну, а уж потом, в училище, полностью изучил. А еще после – испанский, – поднял на Сосновского ясный, но непроницаемый взгляд. – Разговорный.
– И там побывал? – не удержался капитан. – Переводчиком?
– Не совсем. Но это… – пощелкал пальцами. – Не для беседы.
– Я понял. Давай, Сима, кушай и будешь с ребятами знакомиться.
Сосновскому этот худенький Сима здорово глянулся. Он вызывал уважение, настоящее мужское уважение тем, что делал свое трудное и опасное дело и ничуть не кичился своим мужеством, не гордился своей судьбой.
Сосновский понимал всю сложность такой работы. Понимал потому, что сам в какой-то степени испытал ее. Несколько лет назад он внедрился в банду Кожуха. К счастью, это длилось недолго. Через неделю началась операция, и он, как говорится, вышел к своим. Но месяцы, а то и годы находиться среди врагов, дружить с ними, давя в сердце ненависть, каждую минуту контролировать свои действия, взгляд, мысли, даже сны… На такое способны очень редкие люди.
И Сосновский не удержался, спросил о том, о чем в их кругу спрашивать не принято:
– Не страшно тебе, Сима?
Серафим улыбнулся, понимая, что стоит за этим вопросом. И ответил опять же уклончиво:
– Дважды, капитан, я по-настоящему испугался. Первый раз в самом начале, когда не вдруг отозвался на свое новое имя. И в другой раз, когда почувствовал, что начал терять самого себя.
– Ну да, настолько вживаешься… Мне это немного знакомо.
Мгновенно мелькнувшее во взгляде Серафима недоумение сменилось пониманием и догадкой.
А Сосновский, глядя в его спокойные глаза, подумал, что изо всех сил будет беречь этого милого Симу как самое ценное в отряде.
Знакомство с ребятами состоялось пока односторонним – они спали. Наверстывали хронический московский недосып.
– Вот этот богатырь, – Сосновский указал на крайнего слева бойца, спавшего в обнимку с автоматом, – Дубиняк. Старший уполномоченный МУРа. Главный в группе захвата. Медведь.
– Это хорошо, – серьезно кивнул Сима. – В нашем деле кроме ума и хватки еще и сила нужна.
– Елочкин, – продолжил Сосновский, теплым взглядом лаская хрупкого паренька, приткнувшегося к Медведю, как к родному папе. – Золотые руки, курсы радистов закончил. Осинин – водитель высшего класса, механик. От велосипеда до самолета. Кленин, Березкин, Липчук, муровские опера, надежные ребята.
Сима усмехнулся, как отец на озорных детишек, хотя и сам не многим был их старше, и сказал то, о чем Сосновскому в голову никогда не приходило и прийти не могло:
– Русский лес. Полный набор. Даже в лице командира.
Сосновский, когда шутка дошла, подхватил, да не очень удачно:
– Главное, чтобы нас на дрова не порубили.
– С такими мыслями, капитан, в тыл, да и вообще на любое задание идти нельзя. Нужно верить в себя и в своих товарищей. Осинкиных и Елочкиных. И Рябинкиных.
Простые вроде слова, но правильные. После них Сосновскому этот Сима еще старше показался. Да не годами, а его непростым опытом, нажитым постоянной тревогой. И как-то увереннее почувствовал себя командир спецгруппы, хваткий опер рядом с этим худеньким долговязым Симой.
– Поднять ребят? – спросил Сосновский. – Для знакомства.
– Не надо. По опыту знаю: можно про запас и поспать, и…
– И поесть! – Плащ-палатка на входе дернулась в сторону, в проеме появился еще один боец с двумя плотными вещмешками. – Товарищ капитан! Продовольствие доставлено. Повышенной калорийности.
– Это ефрейтор Кочетов, – пояснил Сосновский, – армейский разведчик. Приданная нам боевая единица. Большой специалист по части что-нибудь достать, взять… Харчишки, выпивку, «языка».
– И языки есть, товарищ капитан, – похвалился ефрейтор. – Говяжьи. Две банки. Повышенной категории.
Бойцы, как по команде, распахнули глаза, сели, будто и не спали вовсе. Иные даже оружие в руках уже держали.
Сосновский представил Симу, его украдкой, с профессиональным интересом осмотрели, но большее внимание все-таки досталось Кочетову.
– Его к нам из взвода разведки откомандировали, – пояснил Сосновский Симе.
– Я знаю, – тот опять улыбнулся своей неопределенной доброй улыбкой – будто он все время был в себе, а то, что снаружи, доносилось до него как бы через туман постоянной задумчивости.