Вопить, орать, захлёбываться слезами в клетках разрешалось, что и делали слабые духом. Дикий холод скукоживал мысли, кожа становилась гусиной, ломающееся от одного положения тело переставало ощущаться.
Когда поголовье сократилось, когда в темноте стали раздаваться лишь редкие вдохи. Разбитые, еле державшиеся живые останки перевели в чистую, светлую комнату с мягкими, опрятными кроватями. Глаза, привыкшие к кромешной тьме, где виднелись лишь очертания, восприняли свет, как зло. Зрачки не захотели расширяться.
Еда поменялась на бульон с кусочками овощей и серую кашу. Воду давали в ограниченном количестве и по расписанию. Физические упражнения были каждый день и проходили по несколько часов без передышки. Они выпытывали страхи и применяли их, чтобы сломать грань. Кидали в яму со змеями, оставляли в темноте наедине со скрежетом, затаскивали на высоту, засовывали в клетку с пауками. Они делали многое, чтобы поломать психические границы вырастающего мира ребёнка.
Многие дети ещё помнили родителей. Они кричали и молились, чтобы их спасли, вернули обратно. Захлёбывались в слюнях и соплях, вопили до дрожи тела. Но проведя в истерике несколько часов, поняли, что это не поможет. Что ни мама, ни папа не придут, не вытащат на свет солнца. Опустошённость заползла в голову. Оставался один путь.
Жерор вошёл громко ботая в длинную комнату с плоскими светильниками на потолке. В два ряда кресла с мальчиками, за кожаными спинками мужики в чёрных масках и с прозрачным пакетом в руках.
–Забудьте о сожалении, здесь это не работает, – сказал Жерор, шагая взад-вперёд. – Вы выжили не потому что сильные, а потому что дикие, необузданные. Вот такие нам нужны. Готовые съесть соседа, если это спасёт шкуру. Вторая задача: дышать. Надо растянуть полученный воздух на пять минут. Ну, а кто не сможет – умрёт.
Мужики накинули пакеты на головы и затянули, мальчики глядели сквозь прозрачную плёнку на свет длинных светильников, на чёрные маски.
Рыжеволосый мальчик закрыл глаза, сосредоточил внимание на дыхании. Нужно успокоить сердце и лёгкие, не паниковать, вдохи сделать малыми, медленными, как улитки. А теперь подумать о хорошем, добром, светлом. Он даже косо улыбнулся.
На третьей минуте дыхание стало горячим, как пар. Кислорода в воздухе осталась капля. Лёгкие рвутся сделать больше вдохов, мозг понял, что смерть близка. Мальчик пытался уговорить серого успокоиться, но получилось плохо. Последнюю минуту он провёл с глубоким вдохом в груди и гудением в ушах, когда пакет сняли, взор мутно глядел наверх. Постепенно шум стих, и обыденные звуки заиграли красками.
По соседству расслабленное тело с пеной у рта. Не вытерпело несколько. Жерор деловито оглядел трупы.
– Дыхание: это всё. Вы можете не есть, не пить, можете терять кровь, но без воздуха вы никто. Куча мяса и костей. Надо укреплять корни, а не кончики веток. Усил…
Лысый, безбровый мальчик, считавшийся трупом, закашлялся, дико всосал воздух. Жерор повернул голову в сторону шума, глаза строго загорелись, увидев мальчишку, хищно улыбнулся.
– Имя?
Мальчик быстро задышал, глаза испуганно посмотрели на Жерора.
– Баз-зиль…
– Не знаю, разум ли решил, что помирать рано или ты решил не покидать нас, но оттуда мало кто возвращается. И ещё меньше тех, кому это надо.
В течение трёх дней кожа обрабатывали чёрной жидкостью, похожей на дёготь. Кожа горела после каждой обработки и краснела. Она потеряла гладкость, чувствительность и посмуглела, но у рыжеволосого цвет остался прежним. Осязание осталось лишь на внутренних сторонах ладоней, кончиках пальцев, шеи, губах.
Рыжеволосый провёл ладонью по шершавому предплечью, дотронулся, будто до чужого лица, заплакал. Он плакал тихо, беззвучно открывая рот, подбородок дёргался, как в конвульсиях. Потерять одно из главных чувств навсегда – ужасно, не справедливо, погано. Слёзы слегка помогли очиститься, освободиться. Он не плакал со случая на береге.
Их расселили, вместо длинной комнаты, как в казармах, отвели по маленькой комнатушке с оконцем у потолка. Кровать плоская, без подушки. Лежишь будто на доске.
Эти люди узнали любимых животных мальчиков. В маленькой стальной комнате оставался мальчишка, нож и животное. Час на раздумье. Рыжеволосому достался щенок. Сознание наполнилось искрящей болью.
– Я не буду этого делать! – закричал мальчик.
Через несколько минут окошко в двери открылось.
– Не будешь убивать? – спросил Жерор.
– Нет.
– Тогда ты умрёшь.
Мальчик остановился, голова готова взорваться от страданий, мыслей, слов. Чтобы человек делал страшные вещи, он должен перейти страшную черту, перейти себя. Он тихо сказал:
– Хорошо.
– Глупец! Здесь нет места состраданию! Ты уже должен понять… Время ещё есть. Совет: не думай, а делай. Так легче. Твоё сердце изначально каменное. Чувствуют не сердцем, а мозгом. Это он придумывает боль, как свою, так и причинённую. Не подумаешь о страданиях, что принесёшь – не узнаешь о них.
Окошко захлопнулось. Мальчик натянулся, как струна. Сознание взревело, посыпались искры, молотящая ненависть постучала наружу.
Риктор подошёл к облокотившемуся о колонну Жерору.
– Как мой? – спросил он.
Жерор удивлённо взглянул на будто выточенное из стали лицо.
– Что с тобой? Ты не за одного не переживал…
– Я хочу, чтобы этот вырос.
Жерор глянул по сторонам, неприветливо на Риктора.
– Знаешь, вся это система давно прогнила. Первое поколение было лучше, достойнее и больше.
– Поэтому осталось так мало? Лучше делать это самим, чем скармливать монстрам.
– Да мы растим чудовищ! Зверей! Они ничего не понимают… их заботит только выживание и выполнения заданий, убийства Мы выращиваем монстров, чтобы убить других монстров…
– Это и есть наша идея.
– Ты пёс! Собака Крейта! Вылизываешь ему зад! Ваши методы уродски! И вы…
– Фовон глава.
– Да он никто! Никто!
– Он не принял кастрацию.
– Тогда бы его уже не было, как и вас. Цена и так большая, а вы хотели поднять планку выше? Не бывать этому! – Жерор приблизил взвинченное лицо к равнодушному, железному лицу Риктора. – Передай этой твари, Крейту, я оторву ему руки, и это будет только начало, – он прокашлялся и сменил тон. – Всё зависит от него, но он силён. Выживет, если сможет перебороть иллюзии.
Мальчик всё обдумал и решился. Он проиграл все возможные сцены в голове. Удачных нет. Сомненья донимали лишь несколько минут после ухода Жерора, но дальше было легче. Что-то невесомое отделилось, летает над плечом. Уверенность в действиях возрастает с каждой минутой, хотя шансов на хороший исход нет.
Когда время истекло, дверь с лязгом открыли. В комнату вошёл мужчина в чёрной маске. Мальчик спокойно сидит, нож лежит рядом. В ногах катается кутёнок. Мужчина резко задёргал головой, рассматривая живое животное.
Мальчик вскочил, схватил нож, воткнул в бок надзирателя. Мужчина сделал два шага назад, тело свалилось в угол. Мальчик взял притихшего щенка, пошёл по пустому коридору, озираясь назад. Тяжёлая железная дверь в конце медленно открылась, Жерор вошёл, как корабль в бухту.
– Неплохой выбор, – сказал Жерор, двигаясь на мальчика.
Глава 5
Миранда не видно, ходит, громко топая, но создаётся ощущение, что он повсюду. В круге света привязанный к стулу сидит избитый мужчина.
– Командир леруйского отряда, – сказал Миранд. – Гордый, сильный, независимый от остальной армии, псиной армии.
Клос поднял избитое лицо, он не чувствует правого глаза, резкий свет видится через щёлочку, лицо похоже на лепёшку.
– Что ты хочешь от меня? – спросил Клос, еле двигая языком.
Миранд захохотал.
– Что я хочу? Что я хочу… а что я могу хотеть, командир? Что я, сын грязной свиньи, могу хотеть?
– Кто ты?
– Ты даже не помнишь… леруйский отряд, ваши песни засели в голове навечно, твой голос, командир, навечно. Уже не выгнать, не вытравить, не спалить. Я всё видел, всё слышал, всё помню. Как вы всем скопом забавлялись с моей женой на глазах моего сына и на моих. Как выжигали им глаза…
Клос задёргался, пытаясь освободить путы. Миранд зловеще захохотал.
– Нет-нет, командир, у тебя уже был шанс, но ты не воспользовался, решил не тратить время на поиски выродка, очередного фермера. Но знаешь что самое смешное, командир?
Клос сглотнул, облизал обсохшие губы.
– Я хочу пить, – сказал он.
Миранд открыл фляжку, полил ему на лицо, Клос пытался глотать, но вода заливала, словно водопад.
– Видишь? Я не скуплюсь.
Клос отдышался, сглотнул.
– Что с моими людьми? – спросил он.
– Со скопом, который захватил Торрас? Ничего, они лишь потеряли командира. Но ты ведь помнишь леруйский отряд? Он остался только в воспоминаниях жертв, криках, отряд остался позади. И как последняя звезда на небе, остался командир погибшего отряда. Это так… удовлетворяет. Ты вряд ли поймёшь мои чувства.
– Всё не так, как ты говоришь. Я никого не убивал.
– Правда?
– Да.
Миранд выскочил из темноты, с удара уронил Клоса на пол.
– Хоть сейчас я и сдерживаюсь, чтобы не порвать тебя на мельчайшие кусочки, не стоит этим злоупотреблять.
Клос отхаркнул кровью, выплюнул зуб. Миранд поднял стул.
– Знаешь, – сказал Миранд, – тебе бы стоило что-то сделать с волосами, раз ты занимаешься такими плохими делами. Седой цвет довольно редок.
Клос поднял невидящее лицо, свет, как сквозь пелену, режет глаза.
– Ты видел меня в тот день? – спросил Клос. – Я не понимаю, о чём ты говоришь, я был командиром леруйского отряда, но мы никому не выжигали лица, мы были частью армии соединённых городов.
– Ты хочешь сказать, что мои глаза обманули?
Миранд вышел на свет, показал лицо, обожжённое, со страшным шрамом.
– Ты хочешь сказать, что это не ты сделал это? – спросил Миранд.
– Я ничего не вижу, мутно.
– Хорошо я постарался, правда? Привыкай, теперь ты будешь вечно страдать, но даже тогда познаешь мою боль лишь наполовину.
Клос услышал удаляющиеся шаги.
– Почему просто не убьёшь? – спросил он.
Миранд остановился, обернулся.
– Что? Отпустить тебя вот так просто? Ты не достоин этого, ты обязан заплатить за гнусные поступки. Ты не умрёшь, пока не выплатишь кровавый долг.
– Я никого не убивал! – закричал Клос, открыв рот до треска в разбитых губах.
Дверь со скрежетом закрылась, Клос остался один в холодном помещении, но тело горело, как и в груди. Он попытался разорвать путы, но верёвки лишь порезали запястья, запрыгал в истерике, напрягая все мышцы, выжимая до последней капли, чтобы высвободиться, но лишь упал. Он вздохнул, хотел заплакать, но распухшие глаза, больше похожие на сливы, не позволили. Он успокоился, затих, не думая.
Сон пришёл, как солнце после ночи, красочный, с прохладным ветерком, развевающим листья. Дом на холме, пасущийся скот на лужайке, зелёный лес вдалеке.
Отряд воинов идёт через лес по кривляющейся дороге. Парень с высокими скулами смотрит, как на ветке сидит белка, грызёт орешек, фыркает.
– Патр, хватит считать белок, смотри по сторонам.
– Командир, а зачем мы вообще сюда идём?
– Патр, я уже объяснял, ты забыл?
Широкоплечий угрюмый воин легонько пихнул Патра.
– Простите его, командир, учиться же только.
Клос усмехнулся.
– Не вступайся за него, Рогр. Он должен постоять за себя, не зря же вступил в леруйский отряд. Ну, Патр, скажи, зачем мы сюда идём.
Рогр грозно на него смотрел, остальная часть отряда, будто даже не слышала разговора, лишь изредка вздыхала.
– Проверить обстановку и настроение народа, нахождение и устранение противника.
– Будем считать, Патр, что ты сказал всё правильно, а теперь смотри по сторонам.
Воин со скользким лицом и бегающими глазами подкрался к Клосу.
– Командир, – сказал он шёпотом, – а ты им не рассказал, что мы будем должны сделать, если увидим что-нибудь… плохое?
– А почему так тихо, Каннис? – спросил Клос. – Раз уж завёл, говори громко, чтобы слышали все. Мы ведь одно целое.
Каннис прочистил горлом, проглотил слюну, раскинул руки.
– Господа, мы идём сжигать деревни, прогонять селян с земли, и убивать.
– Если потребуется, – сказал Клос. – Но в целом всё так. Леруйский отряд создан для того, чтобы прерывать операции противника внутри, инициировать зачистки, убирать лишнее.
– Слышишь, парень? – спросил Каннис, свистнув.
Патр оглянулся.
– А?
– Говорю, ты готов протыкать селян? Вспарывать животы, отрубать руки?
– Хватит, – сказал Рогр.
Каннис поклонился, помахав ладонью.
– Как скажите, – сказал он.
За лесом следовал дом на холме. Картинка оборвалась, затряслась, замелькали маленькие кусочки. Клос ухватил перед полной темнотой плотный и длинный кусок: девушка с длинными золотистыми волосами стоит в проёме, облокотившись на него, мальчик держится за её подол, сзади видна движущаяся фигура.
Клос резко открыл глаза. Он сидит привязанный к стулу, свет, как из прожектора, падает, создавая круг. В темноте раздаются неспешные, но грозные шаги.
– Какое у тебя самое любимое животное? – прозвучал в темноте голос. – Я всегда обожал тигров за их ярость, за готовность всегда дать бой, разорвать противника в клочья. Но в последнее время я всё чаще обращаю внимание на пауков, они ловят жертву, а потом постепенно высасывают жизнь, пожирают. Это так… неестественно. Медленно, расслабляюще…
– Паук не животное, а насекомое.
– Правда? Разве это играет какую-то роль? Как не называй, это ничего не изменит.
– Для них да.
– А для тебя? Разве что-то поменяется, если назвать стену полом? Думаю, нет.
– Зачем ты это делаешь? Я же чувствую, что ты остыл. Зачем ты продолжаешь…
– Остыл? Нет-нет, я лишь сдерживаю зверя внутри, чтобы не отказать в зрелище. То, что ты сделал, никогда не сможет остыть, ты причинил мне дикую боль, которую невозможно забыть. И ты заплатишь.
Клос почувствовал, как с руки срезали кусок мяса. Он истошно закричал, зашатав стул, но путы держат крепко.
– Это лишь начало, привыкай к страданиям, боль будет сопровождать тебя теперь постоянно. Ты никуда не сможешь сбежать от неё, теперь поймёшь, узнаешь четвертинку той боли, которую причинил мне.
Клос сжал челюсти, ноздри расширились до предела, одинокая слеза скатилась по лицу.
– Отдыхай, скоро тебе понадобятся силы.
Клос услышал удаляющиеся шаги.
– Я выберусь отсюда! Слышишь?! Я выберусь и отомщу!
В этот раз Клос не засыпал, не пытался. Ноющая боль не дала сосредоточиться, кровь засохла, образовав корку.
В бесконечной темноте начала приближаться картина, сухая, неподвижная.
Каннис упёрся в дверь, держа меч наготове, Рогр стоит у окна, стреляя из лука, Патр тягает стол.
Будто по щелчку пальцев картина разморозилась.
– А, командир, неплохо мы встряли да? – ехидно спросил Каннис.
В дверь врезали с такой силой, что он отлетел, но через секунду вновь кинулся сдерживать натиск. Снаружи бушует толпа, слышатся возбуждённые крики.
– Их, наверное, несколько сотен, – с натугой сказал Патр.
– Лучше бы тащил быстрее, – сказал Каннис.
Вечно молчаливый Гулак в одиночку пододвинул шкаф. Каннис отошёл от двери, шкаф, как стена, запечатал вход.
– О, спасибо. Учись, парень, будешь самым-самым.
– Ещё стол, – сказал Клос.
– О, командир проснулся.
Каннис подлетел к столу, упёрся, словно в валун, но медленно начал сдвигать.
– Ты вообще двигаешь? – надув щёки от напряжения пробубнил Каннис.
Патр кивнул. Столом припёрли шкаф, но даже так проходили толчки.
– Мде, надолго не поможет, – почесав голову, сказал Каннис. – Что будем делать, командир?
Камень пролетел через окно, рассёк губу командиру. Рогр выпустил стрелу, раздался крик. Клос утёр рот от крови, прощупал рану.
– Пора показать, что такое леруйский отряд, – зловеще сказал он.
Каннис расхохотался, забил по коленям. Патр пугливопо смотрел на командира, Рогр пускал стрелу за стрелой, не обращая внимания, Гулак, как всегда, промолчал.
– Прорываемся в правое крыло, к Доллеру, – продолжил командир, – создадим единый кулак, а потом разобьём этих деревенщин. Сегодня они познают кровь на губах.