Теадора ждала короткого промежутка между закатом и сумерками, когда можно будет никем не замеченной проскользнуть во фруктовый сад. Теперь у нее имелся ключ от калитки. Она набралась дерзости попросить его у настоятельницы и, к собственному удивлению и радости, получила.
– В жару я не нахожу себе места, – сказала Теадора монахине. – Если бы фруктовый сад был открыт, у меня было бы больше места для прогулок. А еще… можно мне срывать персики?
– Конечно, дитя мое! Все, что наше, принадлежит и вашему высочеству.
В монастыре все стихло. Из окрестных домов тоже не доносилось ни звука. Неподвижность фиолетовых сумерек нарушал только стрекот и щебет каких-то ночных существ. Теадора встала и набросила поверх ночной сорочки легкий темный плащ. Ее спальня находилась на первом этаже, и Теадора, выбравшись из комнаты через окно, быстро пошла по посыпанной гравием дорожке к фруктовому саду. В мягких домашних туфлях ее шаги были почти не слышны. Ключик от калитки она крепко сжимала во влажной ладони.
К облегчению Теадоры, калитка в сад открылась почти бесшумно. Осторожно закрыв ее за собой, девочка со вздохом облегчения прислонилась к ней спиной и зажмурилась. У нее получилось!
И вдруг тишину прорезал глубокий низкий голос:
– Ты пришла!
Глаза Теадоры мгновенно открылись, и, заикаясь от неожиданности и возмущения, она выдавила.
– Ч-что ты здесь делаешь?
– Как что? Разве мы не договорились встретиться здесь сегодня вечером? – удивился Мурад, едва сдерживая смех.
«Святая Феодосия! Должно быть, он принимает меня за последнюю распутницу!» – мелькнуло в голове у Теадоры. Она взяла себя в руки, хотя сердце колотилось как бешеное, и, стараясь держаться с достоинством, заявила:
– Я пришла только для того, чтобы сказать, что ты не должен вторгаться на территорию этого монастыря, частью которого является и фруктовый сад.
– Понятно, – ответил он с серьезным видом. – Я предположил, что ты можешь прийти пораньше и спрятаться, чтобы не оказаться в неловком положении.
Он немного помолчал, глядя на нее, а потом вдруг озорно добавил:
– Ой, ты покраснела! Значит, я прав?
– Как ты можешь об этом судить? Здесь темно.
Он легонько коснулся пальцем ее щеки, но Теадора отскочила от него как ошпаренная.
– И опять я прав: щека горячая.
– Это потому что сегодня жаркая ночь, – быстро произнесла Теадора.
Мурад тихо рассмеялся, потом взял ее за руку и совершенно серьезно сказал:
– Пойдем! Я нашел идеальное местечко: под деревьями в центре фруктового сада, – где нас никто не увидит.
И он повлек Теадору в глубину сада, а дойдя до большого раскидистого дерева, нырнул вместе с ней в густую тень под нижними ветвями.
– Ну вот мы и в безопасности… и совсем одни.
К его удивлению, девушка вдруг расплакалась.
– Адора, милая, в чем дело?
– Я б-б-боюсь, – пробормотала, всхлипывая, Теадора.
– Чего, голубка моя?
– Тебя! – вдруг выпалила она сквозь слезы.
Только тогда юноша понял, что она в действительности по-детски невинна. Расстелив на траве свой плащ и мягко усадив на него девушку, он нежно обнял ее и привлек к груди.
– Адора, не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
Перед его рубашки тут же намок от ее слез, но постепенно рыдания стали стихать.
– Я н-никогда р-раньше н-не была с м-мужчиной наедине, – пробормотала наконец Теадора, – и не знаю, что полагается делать. Но ты не думай, что я дурочка.
Мурад сдержал смех и сказал как можно серьезнее:
– Адора, я думаю, будет лучше тебе узнать, кто я, поскольку мне известно, кто ты… ваше высочество.
Она тихо ахнула, и он добавил:
– Я принц Мурад, третий сын султана Орхана, и, если верить сплетням, повеса и распутник. Но я чту Коран и жену собственного отца, какой бы обольстительной она ни была, соблазнять ни за что бы не стал. Даже если она лишь пешка в политической игре.
Несколько мгновений оба молчали, потом Теадора спросила:
– Ты с самого начала знал, кто я?
– Почти. Когда мы впервые встретились, я возвращался от друга, который живет неподалеку отсюда, и мог пройти только этим путем, мимо монастыря Святой Екатерины. Когда ты назвала свое имя, меня вдруг осенило: ты та самая Теадора.
– И даже зная, кто я, все равно меня поцеловал? И назначил мне свидание! Принц Мурад, вы отвратительны!
– Адора, но ведь ты пришла, – тихо напомнил он.
– Только затем, чтобы сказать: это не должно повториться.
– Нет, голубка, ты пришла вовсе не поэтому. Признайся, хотя бы себе.
– Мне не в чем признаваться.
Он заговорил мягче.
– Милая моя, любопытство вовсе не преступление, – мягко произнес Мурад. – Для юной девушки такой интерес вполне естествен, особенно если она ведет замкнутый образ жизни. Скажи, когда ты в последний раз вообще видела мужчину?
– Я каждую неделю исповедуюсь отцу Виссариону, – чопорно ответила Теадора.
Мурад негромко рассмеялся.
– Я не имел в виду высохшего от старости священника.
– С тех пор как поселилась здесь, в монастыре, не видела больше никого. Другие ученицы здесь не живут, а меня никто не навещает.
Это было сказано просто и буднично, без эмоций.
Мурад накрыл ее маленькую тонкую руку своей ладонью – большой, загорелой и теплой.
– Адора, тебе здесь очень одиноко?
– Я не думаю об этом: у меня есть занятие – учеба, – спокойно ответила Теадора.
– И нет друзей? Бедная маленькая принцесса.
Теадора резко отдернула руку.
– Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, а уж в твоей тем более!
Взошла полная луна, окрасив серебром крупные золотые персики, свисавшие с тяжелых ветвей идеально ровными шарами. В лунном свете на белом лице Теадоры Кантакузин Мурад увидел гордые аметистовые глаза, в которых бриллиантами блестели едва сдерживаемые слезы.
– Голубка, это вовсе не жалость, а сожаление и досада, что тебя, полную жизни, созданную для страстных ласк молодого мужчины, выдали замуж за старика и заточили в монастырь.
– Я принцесса Византии, – холодно возразила Теадора. – И носить этот титул мне было суждено еще до того, как мой отец стал императором. Вступить в самый выгодный для ее семьи брак – долг каждой принцессы. Мой отец, император, пожелал, чтобы я стала женой султана, и, как благочестивая христианка и послушная дочь, я не могу противиться его воле.
– Адора, твоя дочерняя преданность, конечно, весьма похвальна, но ты рассуждаешь как ребенок… хотя, в сущности, ты и есть ребенок. Если бы ты познала любовь, то не была бы так категорична.
– Любовь? Я знаю, что такое любовь: меня любит мама, отец… – воскликнула Теадора.
– Вот как? Отец отдал тебя в жены человеку, который по возрасту годится тебе в дедушки, только потому, что ему понадобилась поддержка армий султана, чтобы не потерять занятый обманом престол. Он просто променял тебя на услугу, – жестко заметил Мурад. – Твою сестру он, напротив, отдал в жены императору-мальчишке, своему сопернику, но тот хотя бы годится ей по возрасту. И если молодой Иоанн в конце концов победит старого, жизни твоего отца все равно ничто не угрожает, потому что его дочь будет императрицей. Но как насчет тебя? Ты знаешь, что твоя сестра Елена недавно родила первенца, мальчика? Она проповедует священную войну против «неверных». Да, сразу видно, что Елена тебя о-очень любит. И ей вторит твоя единокровная сестра София, чья набожность уступает только ее распущенности, печально знаменитой на весь Константинополь. Когда одна или другая в последний раз с тобой общалась? А как насчет брата Матфея, который стал монахом? Он писал тебе? Это и есть люди, которые тебя любят?
– Мой отец решил, что так будет лучше для империи, – буркнула Теадора. – Правитель – он! Что касается моих сестер, то София была уже взрослой женщиной, когда я родилась, и я ее почти не знаю, а с Еленой мы всегда были соперницами. Может, она и рассуждает о священных войнах, – с презрением в голосе добавила девушка, – но этого никогда не будет. Империя и себя-то защитить едва может, что говорить о войне против султана.
Мурада поразило, что в этом вопросе девушка так точно ухватила суть, а Теадора продолжила:
– Мама держит меня в курсе новостей. Хоть мы с ней и не виделись после моего отъезда из Константинополя, каждую неделю специальный посыльный, которого господин Орхан держит только для меня, доставляет мне письма прямо с берега и относит мои ответы. Через несколько месяцев после того, как я сюда приехала, мой единокровный брат Иоанн был убит в бою, и мама сразу же сообщила об этом, так что я могла молиться о его душе. Родители не могут меня навестить: ты, конечно, знаешь, как сейчас опасно путешествовать, а уж жена императора Византии была бы для пиратов и грабителей желанной добычей, – но они меня очень любят, принц Мурад! Любят!
– Ты не знаешь о любви ровным счетом ничего! – яростно воскликнул Мурад и, быстро притянув ее ближе, усадил к себе на колени. – У тебя осталось только смутное воспоминание о нормальной привязанности ребенка к своей семье. Никто никогда не прикасался к тебе по-настоящему, не тревожил твою гордость, не пытался разбудить твое холодное сердечко. Но я это сделаю: обещаю пробудить тебя к жизни, к любви… открыть себе самой!
– Ты не имеешь права так говорить! – сердито выпалила Теадора и попыталась высвободиться из его объятий. – Я жена твоего отца! Это так ты почитаешь Коран? Как же твое обещание не соблазнять меня?
Мурад мрачно усмехнулся.
– А я и не собираюсь. Мне известны десятки способов доставить удовольствие, не лишая тебя девственности. И мы начнем прямо сейчас!
Он наклонился к ней, но она уперлась ладонями в его грудь, не давая приблизиться.
– Твой отец…
– Адора, мой отец, – не дал ей договорить Мурад, ослабляя узел на завязках ее плаща, – никогда не призовет тебя к себе. После его смерти султаном стану я и, кто бы на тот момент ни был императором Византии, устрою так, чтобы ты стала моей женой. А до того времени я буду учить тебя искусству любви.
Теадора ничего больше не успела возразить – его губы не позволили, – и бороться с ним тоже не могла: в его крепких объятиях она едва могла дышать. Ее сердце гулко колотилось в неистовом ритме, и она чувствовала своими ладонями, распластанными по его груди, биение, такое же частое и сильное, его сердца. Она попыталась было отвернуться, но он погрузил пальцы в ее шелковистые волосы и крепко удерживал голову. Его губы, теплые и твердые, оказались на удивление нежными, а поцелуй – настолько восхитительным, что она испугалась реакции собственного тела. Теадора снова почувствовала, как тает ее сопротивление, и стоило ей расслабиться, его поцелуй стал глубже. Но что это с ней? Дрожь охватила все тело, груди странно отяжелели, соски заныли.
Словно почувствовав ее состояние, Мурад ослабил объятия и выпустил из сладкого плена ее рот. Теадора лежала поперек его бедер, не в состоянии произнести ни слова. С улыбкой глядя на нее, он нежно провел пальцем по ее щеке, и у нее вмиг пересохло во рту, пульс еще больше участился, голова закружилась, но она каким-то образом сумела выдавить:
– П-почему т-ты это делаешь?
– Потому что я тебя хочу, – сказал он тихо.
Его голос звучал так напряженно, что ее тело покрылось мурашками. Он снова взял в плен ее губы, потом стал целовать глаза, нос, щеки, лоб, подбородок. От каждого мимолетного поцелуя она трепетала, ее бросало то в жар, то в холод, и в конце концов она просто закрыла глаза и отдалась неизведанным ранее ощущениям.
Черные глаза озорно блеснули, и Мурад рассмеялся.
– А ведь тебе нравится! Ты прямо таешь, когда тебя целуют!
– Нет!
Теадора мысленно ужаснулась. О господи! Как же она могла! О чем только думала! Она опять попыталась вырваться из его объятий, но он припал к ее рту и на сей раз требовательно провел языком по плотно сжатым губам, настойчиво пытаясь проникнуть внутрь, разжать ей зубы.
– Адора, откройся мне, – услышала она его лихорадочный шепот. – Голубка, не отказывай в удовольствии нам обоим.
Ее губы сами собой приоткрылись, и его язык, ворвавшись внутрь, принялся гладить и ласкать, пока она не почувствовала, что вот-вот лишится чувств.
Оторвавшись от ее рта, Мурад нежно сжал ее в объятиях и окинул взглядом из-под полуприкрытых век. Груди девушки быстро вздымались и опадали, сквозь тонкий шелк сорочки явственно, словно маленькие бутоны, проступали соски. Юношу охватил такой восторг, какого он никогда прежде не испытывал, сердце забилось еще яростнее. Ему до боли хотелось прикоснуться к этим маленьким соблазнительным пикам, но он удержался. Если подтолкнуть ее по пути открытия собственной чувственной натуры еще дальше, то этого будет слишком много для первого раза. Мураду и в голову не приходило, что такая невинность может существовать в природе. В его мире женщина попадала к мужчине обученной премудростям любви и знала, как ублажить господина. Она могла оставаться девственницей, но ее тщательно готовили: учили, как доставлять наслаждение и как получать его самой. Это же прекрасное создание оставалось не тронутым ни мужчиной, ни женщиной. Она будет принадлежать только ему! Он никому не позволит ею обладать, вылепит из нее, как из глины, идеальную любовницу, научит доставлять ему наслаждение. И никто, кроме него, никогда не познает ее сладость.
Теадора открыла глаза, и Мурад подумал, что на фоне бледного лица они как фиалки на снегу.
– Все в порядке, сладкая моя, – мягко произнес он. – На сегодня мы урок закончили, и я очень доволен результатом: тебе понравились поцелуи.
– Ничего подобного! – прошипела Теадора. – Я тебя ненавижу! Ты не имеешь права так обращаться со мной!
Он же, словно не слышал, продолжил:
– Завтра вечером – второй урок. Твое образование как женщины только начинается.
Теадора села.
– Завтра вечером? Ты с ума сошел? Никакого завтрашнего вечера не будет! Ты меня больше не увидишь! Никогда!
– Адора, ты будешь приходить сюда столько, сколько я захочу. Ну а если не придешь, то явлюсь прямо к воротам монастыря я и потребую встречи с тобой.
– Ты не посмеешь! – заявила Теадора, но взгляд ее не выражал особой уверенности.
Мурад встал и потянул ее за собой.
– Голубка моя, посмею, да еще как, ради того, чтобы снова тебя увидеть.
Бережно запахнув на ней плащ, он молча повел ее к калитке сада.
– До завтра, Адора. Спокойной ночи и приятных снов.
С этими словами юноша подпрыгнул, ухватился за край стены, перемахнул через нее и скрылся в ночи. Теадора дрожащими пальцами открыла калитку, прошла, потом заперла ее за собой и бесшумно пересекла двор, торопясь в свои апартаменты.
Немного успокоившись, когда оказалась в относительной безопасности своей спальни, в памяти Теадоры всплыла недавняя сцена в саду, и она с благодарностью осознала, что Мурад, кроме поцелуев, не позволил себе никаких вольностей. А тем временем собственное тело вело себя предательски: ныло и болело от какого-то непонятного ей томления, груди налились, соски горели, живот был напряжен, а в тайном женском местечке между ног все пульсировало. Если это и означало «быть женщиной», то Теадора не могла бы сказать, что ей это нравится.
Потом она осознала, что у нее появилась проблема и посерьезнее: принц Мурад пригрозил явиться к воротам монастыря, если не увидит ее в саду, и никто не посмеет его остановить. Да и с какой стати монахиням отказывать сыну султана в просьбе навестить мачеху? Они, пожалуй, поверят, что его прислал сам султан, но когда правда выйдет наружу, этому маленькому, ни в чем не повинному религиозному сообществу может грозить позор и наказание.
Если она откажется встретиться с принцем и пожалуется матери Марии Джозефе, то Мурада могут наказать, а может, даже убить за дерзость. Сможет ли она жить, если на ее совести будет смерть юного принца? Теадора ощутила себя в западне: видно, все-таки придется встретиться с ним завтра ночью.