– А сейчас, сейчас ты с ним общаешься? – шмыгнула носом Арина.
Даша, её зовут Даша, отрицательно покачала головой.
– Он сам со мной всё общение прекратил. Наверно, ему стыдно. Но я его не виню. Сама виновата. Должна быть голова на плечах…
– Ой, да прекрати, – взвился я. – Виновата она! Сволочь он, твой Дима! Кстати, ты знаешь, откуда пошло слово “сволочь”? Так как раз этих поповских прислужников называли… Он не любил тебя ни капельки. И если ты такая верующая, то должна понимать, что после того, как он сдохнет, надеюсь мучительно, его в иных мирах хорошенько отдерут за такие гадкие дела!..
На меня все зашипели.
– Ребят, спасибо вам за поддержку, – с чувством говорила Даша. – Храни вас всех Господь, если бы не вы, я бы сошла с ума. Но про Диму так не надо. Человек он неплохой, просто запутался в жизни, но я уверена, что Бог наставляет его потихоньку на истинный путь. Я его не осуждаю за то, что он мне ничего не сказал. Я знаю, теперь знаю, как тяжело признаться в этом диагнозе. У меня, кроме вас, только мама знает. Она плакала, конечно, и даже немножко кричала, но мы в итоге даже ближе стали… А больше никому не могу сказать. Боюсь. Вот и он боялся…
Несмотря на то, что я готов был всё своё время проводить с Ариной, я все же старался брать побольше дежурств. Нужны были деньги. Я теперь чувствовал ответственность не только за себя, и мне это нравилось, черт побери.
А вот Рома теперь не так часто появлялся в морге. Говорил, учиться тяжело, времени нет. Но мне смутно казалось, что причина не в этом.
Наконец, нам выпало совместное дежурство.
– Ром, у тебя все в порядке?
– Нет, честно говоря, у меня все плохо.
– Что случилось?
– Не могу… не могу об этом говорить… Тяжело.
– Ладно. Но если надумаешь – расскажи. Помогу чем могу.
– Спасибо, я знаю, ты от души. Но помочь мне вряд ли кто-то может. Сколько в мире ненависти, агрессии… Уж ты-то знаешь.
– Ну и что? Ну, ненависть, ну, агрессия… Ты как с луны упал. Мир у нас хреновый, это не новость, но чтобы жить в нём стало легче, надо принять себя. Это мне Арина постоянно твердит. И это абсолютная правда.
– Ну да, ну да, что-то я расклеился. Давай работать.
Это дежурство прошло спокойно, если не считать, что нам пришлось самостоятельно вскрыть труп. Ранее мы при этом, конечно, присутствовали, но просто выполняли просьбы патологоанатома (разложить органы по пакетикам, подать скальпель и прочее). Но у Андреича накануне как раз был юбилей, и он попросил нас похозяйничать в покойницкой, а сам удалился спать.
Я был воодушевлён как никогда. Держать скальпель в руках – счастье же. А вот Рома побаивался:
– А если мы что-то сделаем не так?
– Ну, этому товарищу уже всё равно, – кивнул я на труп. – А все косяки, если что, возьмет на себя Андреич.
Но все прошло хорошо. Дорогого стоит, когда твои руки делают то, что должны. Мои созданы для того, чтобы проводить этот ласковый, но твердый пунктир по коже. Жаль, что не суждено…
– Какой чудесный туберкулёз, – прошептал я. – Он тут везде!.. В лимфоузлах, легких, животе… Развёрнутейшая картина СПИДа. Коллеги по диагнозу, имя нам легион, твою ж мать…
– И что мы сделали? Фактически его закрытую форму туба перевели в открытую. Вентиляция – никакущая. Ты понимаешь, как мы рискуем?! И прежде всего – ты…
– Да перестань, не занудствуй… Как закончим – пойдем пивка попьем, а? Всё-таки стресс…
– Нет, у меня занятия с утра. Мне бы хоть часик поспать.
После дежурства мы остановились на крыльце.
– Слушай, – сказал Рома. – Дубак на улице, одолжи мне свой свитер, если не сложно? У тебя куртка вроде потолще…
– Не вопрос, – сказал я и снял свитер.
Вот на фига я это сделал?! Почему мне сразу не пришло в голову, что он меня отсылает к эпизоду из моего же любимого романа!.. Ведь он таким долгим взглядом на меня посмотрел…
На другой день мне позвонили из полиции. Сказали, что Рома повесился. Могу ли я приехать в отделение прямо сейчас?
Следователь ткнул в меня запиской, написанной Роминым почерком: “Я и так не живу. Я, может быть, и не жил никогда. Мне не позволено быть собой. Так стоит ли вообще шевелиться? Лео, бро, прости меня за свитер. И за всё прости – я знаю, тебе будет больно, когда меня не станет. Но это пройдёт. Борись за то, чтобы всегда оставаться собой. Борись за Арину. Я не буду говорить, что всё будет хорошо. Но в том, что ты всё выдержишь, я не сомневаюсь”.
– Кто не позволял Федянину быть собой? – спрашивал следователь. – На кого он был так обижен? И почему вам нужно бороться за себя и некую Арину?
– Я не знаю, – подавленно бормотал я. – Он последнее время и правда был потерян… Но он толком ничего не говорил, я не знал, как ему помочь… А почему мне нужно бороться – это к делу отношения не имеет…
– Кроме вас, с кем еще общался Федянин?
– В школе у него друзей не было. В институте он тоже вроде ни с кем не успел подружиться…
– Странно… А девушка у него была?
– Нет. По-моему, у него девушки вообще никогда не было…
– Какие у него были отношения с родителями?
– Отец с ними не жил. А с мамой… ну, нормальные, но не особо близкие, думаю.
– Дааа, Спирин, мало вы знаете о своем лучшем, между прочим, друге…
– Я плохой друг…
Это мало сказать – “плохой друг”. Боже, как я себя ненавидел в эти минуты. Как я мог прошляпить тебя, Ромка?!
Дома Арина мне сказала:
– Пойдём к его маме. Как ей, наверно, сейчас ужасно. А мы же в записке… Ей-то он ни слова не написал на прощание…
Ромкина мама, всегда казавшаяся мне ослепительно, почти неприлично красивой, сейчас напоминала серый памятник скорбящей матери. В каждом городе такой есть… Значит, реалистично их делают, эти памятники…
Мы пытались говорить ей какие-то слова, которые, конечно, звучали ненатурально. Она никак не реагировала. Но на прощание сказала:
– Вот вы – пара. Вот у вас будут дети. А Ромка был на это не способен… Да чего он вообще хотел и, главное, что он мог?.. Какое его ждало будущее, если он..? Не поймите меня неправильно, но, может, оно и к лучшему?.. Я знаю, грех так говорить, всё-таки я мать. Но он же был не как все…
И тут я понял. Всё сложилось.
– Уходите, мне тяжело вас видеть, – сказала она.
– Вам вообще как, нормально жить с тем, что вы толкнули своего сына в петлю?.. – спрашиваю.
– Да ты хоть понимаешь, что я пережила с тех пор, как он мне рассказал?! Уже два года, как я живу с этим кошмаром! – разрыдалась она, но по мере рассказа успокаивалась и говорила все более складно. – Сначала думала – пройдет. Это всё пропаганда… По телевизору все певцы то ли мужики, то ли бабы… трусы торчат… В интернете все эти паблики, ужас, что там пишут, и главное – все имеют своё мнение, никто ни о чём не стыдится сказать… Одно дело, если бы Рома был нормальный физически и психически, а так…
– Хорошо же вы себя оправдываете! – воскликнула Арина.
А я ничего не мог сказать. Я только мысленно орал:
– Господи! Ты там что, офигел?! Люди мы все или кто?!
Потеряв единственного друга, я ещё больше стал ценить Арину.
Она строила очень обширные планы на будущее. Я ими тоже проникся. Совсем ещё недавно я запрещал себе даже думать о том, что будет через год, пять или пятнадцать лет. Прежняя психологиня из СПИД-центра говорила мне: живи в отсеке сегодняшнего дня. Теперь, благодаря человеку, решившему быть со мной рядом, я осторожно поднимаю голову из отсека, и, когда смотрю вдаль, хочется видеть только хорошее.
– Через полтора года мне исполнится восемнадцать, и мы поженимся. Я сразу же забеременею. Рожу мальчика, а следом – девочку. Я считаю, дети должны быть погодками: вместе расти веселее.
– А вирус в придачу к погодкам не хочешь? – издеваюсь я.
– Ой, не надо. Я в этом вопросе теперь прекрасно подкована. Есть все возможности годами жить в браке с ВИЧ+ и не заражаться. И детей рожать здоровых. Такие пары называются дискор…
– Дискордантными, – помогаю я.
– Точно! Так что от семейного счастья тебе не отвертеться!
– А высшего образования мадемуазель получить не желает?
– Блин, ну понимаешь, к точным наукам я не способна, а идти на все эти лажовые гуманитарные специальности просто глупо. Не, ну на филфак можно, конечно. Шлифануть литературный вкус. Но не уверена, что игра стоит свеч…
Идеи в тот день сыпались из Арины как из рога изобилия.
– Я ещё кое-что придумала.
– Что?
– Усыновить “плюсика”!
– В браке со мной не получится. ВИЧ-положительным запрещено усыновлять детей.
– Какого хрена?! Чем ты хуже других?! Ничего, мы им всем ещё покажем… – угрожала она.
В такие минуты забывалось, что на плите давно свистит чайник, что телевизор работает впустую, что первую пару и первый урок мы уже пропустили…
– Я заразился от одной наглой твари, – вещал на группе взаимопомощи бывший депутат местного горсовета Линьков. – Она вертелась около меня пару месяцев. Она мне и не нравилась-то! Совершенно не в моем вкусе! Напоила меня, уговорила. И пропала. А через год я узнаю – опаньки, ВИЧ! Я уверен, это просто диверсия какая-то. Под меня её подложили политические конкуренты.
На этой фразе никто из нас не смог сдержать улыбку.
– Я как от шока отошел, думал, главное, чтоб никто не узнал, – продолжал он. – Наивный, думал, врачебную тайну у нас хранят. Но нет, все анализы же мы сдавали в нашей спецполиклинике – там все депутаты, вся администрация обслуживается… И врач всё рассказал кому следует. Мне настойчиво, так сказать, порекомендовали положить мандат на стол. Я пробовал спорить – бесполезно. Не дали бы мне работать. Так что из-за этой вичёвой с*** вся моя карьера коту под хвост!
– Разве из-за неё? – осторожно возражает Света. – Всему виной нетерпимость нашего общества к ВИЧ-положительным…
– Всё равно, если увижу ее, убью! – забегал по залу Линьков. – Я, конечно, пробивал её адрес… Адреса матери, подруг… Нигде её нет. Она в розыске давно – не могут найти. Как испарилась.
– Может, умерла… – сказал кто-то.
– Надеюсь! – воскликнул Линьков. – Такую карьеру мне загубила! Было столько планов… Я мог проекты для региона на миллионы проворачивать. А теперь что?.. Кто я? Владелец двух точек по ремонту мобильников. Мелко…
– Зато какая независимость, – улыбнулась Света. – Работаешь на себя, и не надо волноваться, кто и что про тебя скажет…
Линьков кивнул. Я видел – этот кивок дался ему нелегко.
Прихожу с учёбы, а Арина встречает меня истеричным вопросом:
– Это что за курица?!
– Ты о чём?
– Приехала к тебе… – кивнула она на чужую пару обуви.
Я чуть не упал, когда из комнаты мне навстречу шагнула Наташа, моя двоюродная сестра.
– Лёвочка, привет! – она кинулась мне на шею. – Как же я соскучилась!..
– Твоя мама тебя убьет, – только и мог сказать я.
Не знаю, был ли я рад ее видеть. Я уж и забыл почти о существовании их семьи…
– Мне скоро двадцать лет! Я уже большая девочка, и сама могу решать, с кем мне общаться.
Арина нервно крутила дреды.
– А вы уже познакомились? – спохватился я. – Это Арина, моя любимая малышка, а это Наташа – моя двоюродная сестра.
– Сводная двоюродная, – уточнила Наташа.
– Ну, какая разница, – развел я руками. – Сестра она и есть сестра.
– А я приехала не просто в гости. Я же в ваш институт перевелась. Обещали дать общагу. Но только через месяц. Я поживу у тебя, Лёв?..
– У нас места нет, – процедила Арина.
– Тут два дивана, детка, – в том же тоне ответила ей Наташа. – И вообще, это квартира принадлежала моей бабушке. Считаю, я вполне имею право тут быть, если хочу.
– Ладно, тогда уйду я, – психанула Арина и хлопнула входной дверью.
– Наташ, ты тут, пожалуйста, располагайся, а я пойду догоню её. Не обижайся, ладно?!
И не дожидаясь ответа, я рванул вслед за Ариной.
Она плакала на площадке между первым и вторым этажами.
– Ариш, не тупи, – увещевал её я. – Это действительно моя сестра, я же не могу её на улицу выставить. Не по-человечески как-то.
– Да какая она тебе сестра?! Ты что, не видишь, как она на тебя смотрит?! Она оттрахать тебя хочет, идиот! И если ты будешь такой добренький, не удивлюсь, если у неё это получится!
– Да зачем я ей нужен. С моим-то заболеванием, – усмехнулся я. – А даже если и так, главное, что я с ней, как ты выражаешься, трахаться не собираюсь. Я вообще всю свою жизнь, сколько мне там осталось, собираюсь делать это только с тобой…
– Правда?
– Ну конечно.
– Она же некрасивая, да? Просто уродина, правда?
Я смеюсь.
– Что ты ржёшь? Ты согласен, что она страшная?!
– Ну, естественно, естественно, – и я прижимаю эту маленькую дурочку к груди.
Наташа действительно использовала весь арсенал избитых женских приемов, чтобы обратить на себя мое внимание. Чёрт побери, ещё полгода назад, до знакомства с Ариной, я бы всё отдал за такое к себе отношение, но теперь мне было совершенно всё равно. Хотя нет, скорее немного смешно. Даже не думал, что я такой однолюб…
Она провела у нас дней пять. Как-то, когда Арины не было, я решил поговорить с Наташей, что называется, по-хорошему.
– Наташ, я же всё вижу и всё понимаю. Заканчивай. Я люблю Арину. И никто другой мне понравиться просто не может…
Её лицо покрылось красными пятнами.
– Я ради тебя всей своей жизнью в родном городе пожертвовала! Пошла против своей матери! Она же звонила, она поняла, где я! Устроила мне истерику, сказала, всё равно заберет меня отсюда! А я на всё готова ради тебя, понимаешь ты это?! С детства тебя люблю. И не забывай – ты больной, а я здоровая! Но мне это всё равно, я готова нести этот крест. А ты вот так, значит, да?
– Я не крест, не надо меня никуда нести…
– Я всё равно тебя люблю и буду тебя ждать.
Я уже вызывал ей такси, чтобы скорее закончить эту мелодраму.
Может, из того, что я написал, у вас сложилось мнение, что я какой-то нытик и всегда всем недоволен, но это не так. Вот свой институт я искренне полюбил. Главным образом за тех людей, с кем я там познакомился.
Например, Игорь. Мы частенько сидели вместе. Игорь был мне симпатичен своей нормальностью. Я люблю таких людей. Их не сломит ничто. Думаю, если б ему поставили мой диагноз, он бы печалился не больше двух дней.
Как-то я обмолвился, что у меня много книг. Но классика, оставшаяся от прежней хозяйки квартиры, его не интересовала.
– Посовременнее что-то есть? – спросил Игорь.
И тут я вспомнил, что у меня сохранилась целая стопка маминых книг. Собственно, это всё, что от неё у меня и осталось. Ну, и фотки её. Но я стараюсь не трогать мамины вещи. Я избегаю всего, что хранит память о ней.
– Есть иностранные книги девяностых годов выпуска. Пойдут?
– То, что нужно! – обрадовался Игорь.
Он выбрал несколько книг. “На игле” Уэлша (большая удача, что у меня есть эта книга, её ведь в магазинах теперь не найти, сказал Игорь), Берроуза “Обед нагишом” и Томпсона “Страх и ненависть в Лас-Вегасе”.
– Всё-таки в наркокультуре что-то есть, – сказал он. – Уэлшевский Марк Рентон ведь сознательно колется. В его жизни, благодаря этому, есть хоть какие-то вспышки. Пусть это всё ведет в могилу. Зато он живёт не так, как весь этот средний класс.
Наркокультура. Ага. Так вот как называется то, что отняло у меня возможность быть здоровым – наркокультура. И я отвечаю:
– Моя мама умерла от передозировки. Ей было 25 лет. Я вырос, даже не узнав, что такое – быть чьим-то сыном…
– А почему она стала наркоманкой, почему выбрала такую жизнь?
– Понятия не имею. Слишком любила моего отца? Господи, как я его ненавижу, это же все он… Хотя, не знаю, может, она просто не видела смысла в жизни? Или ей, как ты и говоришь, обрыдло все, что она видела вокруг? А вообще, “наркокультура”, “наркокультура”… Хорошо рассуждать, книжки об этом почитывать, когда тебя это не касается…
В голове пронеслось: зачем я это говорю? Еще минута, я и про ВИЧ проболтаюсь…
А Игорь сказал:
– Это очень больно, мне не понять, как это ужасно… Знать, что мать променяла тебя на наркоту… Врагу не пожелаешь. Но если бы она была жива?.. Кем бы она стала? Ты никогда не думал? Вот моя мать. Жива и здорова. Она сделала себя сама, успешная женщина. У нее фирма по производству офисных стульев. Стульев офисных, понимаешь? Когда я в прошлом году сказал, что хочу поступать на биофак, она только посмеялась. Говорит, поступай, но через пять лет в любом случае будешь моим исполнительным директором. В любом случае!.. А я в гробу эти офисные стулья видел… Ладно, вроде более-менее донес до нее, что хочу быть биоинженером. Она, конечно, и слова-то такого не знает… А тут как-то недавно рассказывал ей про нашего Петра Петровича, ну, какой он классный, что он месяцами может не вылезать из лаборатории, что каждый ген он изучает до мельчайшей морщинки… А она вдруг посмотрела на меня, как на насекомое, и говорит, мол, а какая зарплата у твоего Петра Петровича? Я говорю: не знаю точно, 20–25 тысяч, наверное, как у всех преподов, а что? А она: а то, что люди, которые получают 20 тысяч, ничему не могут научить, ну разве что только, как стать такими же неудачниками. Представляешь? В общем, не хочу я жить, как моя мать, как ее друзья и коллеги. Пошли они все. Захочу – сторчусь нафиг…