– Вы его вскроете? – спросил осторожно фон Пален.
– Не имею права, – твёрдо ответил Павел. – Здесь же написано: «Вскрыть после смерти в сенате».
– Вы же – наследник, – подал голос Панин.
– А вы в этом уверены? – недобро спросил Павел. – А если в нем иная воля. – Палец великого князя уткнулся в конверт.
– Дворец взят под охрану эскадроном Гатчинских гусар, – напомнил ему Панин.
За окном раздался барабанный бой и отрывистые команды.
– Что это? – насторожился Павел Петрович.
– Преображенский полк, – торжествующе объявил Платон Зубов. – Я велел поднять его по тревоге. Преображенский полк подчиняется мне. Сейчас ваших гусар сменят.
Наследник и его сторонники помрачнели. Окружение Платона Зубова – наоборот, приободрились.
– Пропустить! Как смеешь, собака преграждать? Изрублю! – раздался с улицы грозный голос. И тут же площадь наполнилась звоном подков по булыжнику.
– Аракчеев, – узнал фон Пален. – Прибыл с павловскими драгунами.
Зубов побледнел и сжался. Все чего-то ждали. Вскоре из коридора раздались торопливые, тяжёлые шаги. Аракчеев в дорожном плаще, без шляпы, весь в грязи вошёл, обежал всех взглядом, встал по стойке смирно перед Павлом Петровичем. Отрапортовал:
– Прибыл с Павловским драгунским полком. Павловский гренадерский и Гатчинский егерский вместе с артиллерией на подходе.
– А кто вам позволил вводить войска в Петербург? – гневно спросил Зубов.
– Простите, – быстро взглянул в его сторону Аракчеев. – У меня есть единственный начальник, перед которым я держу ответ, остальных – не признаю.
– Александр Андреевич, ну почему вы в таком виде? – возмутился Павел Петрович, но по его тону было понятно, что теперь-то он спокоен за себя и весьма доволен решительностью своего подчинённого. Если Аракчеев здесь – ему ничего не угрожает. – У вас мундир в грязи. Вы раньше не смели ко мне являться с докладами даже в нечищеных сапогах.
– Прошу меня извинить, я с марша – прямо сюда.
– Но к чему такая спешка?
– Убедиться, что с вами все в порядке.
– Со мной…. Как сказать, – покачал головой Павел Петрович. – Вот здесь, – он указал на конверт. – Мой жребий.
Вы слыхали о пресловутом манифесте?
– Да.
– Вот эти господа собрались, чтобы решить мою участь. Они спорят, чуть за оружие не хватаются…. Сами видели: войска подняли по тревоги. И все из-за этого конверта.
Может, вы дадите дельный совет: как поступить.
– У меня есть отличный совет, как выйти из столь затруднительного положения, – уверенно ответил Аракчеев.
– Так подскажите нам, – потребовал Павел.
– Позвольте!
Аракчеев сделал два шага к столу. Никто не успел ничего сообразить, как он схватил конверт и швырнул его в камин. Все разом ахнули. Платон Зубов громко икнул и повалился в обморок. Его пытались удержать, но разве такую тушу удержишь, он подмял под себя двух помощников и все же рухнул на ковёр, громко стукнувшись головой.
– Это же! Это же! – гневно задышал Безбородко. – Эшафот за такое самоуправство. Это же! Это же – пугачёвщина!
– На эшафот – готов, хоть сейчас, – торжественно-спокойно ответил Аракчеев, и обратился к просиявшему Павлу Петровичу: – Разрешите идти сменить мундир и расставить караул.
– Идите, – разрешил Павел и с восхищением взирал вслед уходившему полковнику. После перевёл взгляд на Безбородко: – А, каков?
– С такими полковниками и якобинская зараза не страшна, Ваше Высочество, – ответил канцлер, все ещё до конца не отошедший от наглости Аракчеева.
– Ваше Величество, – поправил Кутайсов назидательно.
– Что? – обернулся к нему Безбородко.
– Теперь надо говорить: Ваше Величество, – разъяснил гардеробмейстер.
– Ах, простите, – спохватился канцлер и с поклоном произнёс: – Ваше Величество.
– Господа, все – свободны! – громко приказал Павел Петрович. – Мы с канцлером займёмся разбором корреспонденции Её Величества императрицы, а вы выполняйте свои обязанности.
Тушу Зубова вшестером еле вынесли из кабинета и уложили на диван. Лекарь совал ему в нос нюхательную соль, стараясь привести в чувства. Он мычал, охал, отмахивался от соли, но никак не мог очухаться.
* * *
– Дело сделано, – сказал фон Пален. – Надо бы отдохнуть. Мы с вами, господа, уж больше суток не спали. Надо бы где-то перекусить, да вздремнуть. Желательно нам остаться во дворце: мало ли что может произойти.
– Это можно устроить, – сказал Панин, тут же поймал за шиворот лакея и приказал отвести их в кавалерские покои, заодно принести что-нибудь поесть. – И хорошего вина не забудь.
Нашли свободный будуар, по виду здесь жил какой-то высокопоставленный чиновник, может посол. Фон Пален тут же бесцеремонно плюхнулся на мягкую кровать, застеленную розовым бархатным покрывалом.
– Пётр Алексеевич, вы бы хоть сапоги сняли, – укорил его Панин.
– Признаюсь честно – сил нет, – пробормотал фон Пален, – Ну коль вы делаете замечание – сниму.
– Надо проявить уважение к здешнему обитателю.
– Надо, – нехотя согласился фон Пален, стягивая ботфорты.
Тут он заметил высокий резной шкафчик, скромно стоявший в углу.
– А что может в нем храниться?
– Вещи какие-нибудь, – пожал плечами Панин, устраиваясь на низенькой оттоманке.
– Вещи, говорите, – с сомнением произнёс фон Пален. – Дверцы в размер бутыли. Семён не потрудитесь взломать его.
– Да что же вы такое удумали? – возмутился Панин. – Это чужой шкаф.
– Интересно, что здесь за жаба обитала? Грех беру на себя, – настаивал фон Пален. – Ломайте, Семён.
– Не стоит! – в дверях стоял высокий широкоплечий человек в дорожном плаще и широкой треуголке. – Я вам подскажу, где ключ от шкафчика.
Он снял треуголку
– О, господи! – воскликнул фон Пален, вскакивая с ложа. – Прошу прощения, но мы не знали, что это ваш будуар.
– Да, да, я именно и есть – та жаба. Да вы сидите, Пален. Ох и Панин здесь. Однако удачно я попал, а то думаю:
приеду в Петербург, и выпить не с кем.
Говорил он добродушно, с лёгким южным акцентом. Наконец хозяин протиснулся в будуар. Появился ординарец с дорожными кофрами. Помог господину снять плащ. Под плащом оказался мундир вице-адмирала.
– Ступай, братец, – отпустил он ординарца. Повернулся к фон Палену и Панину. – Ну-с, представьте меня молодому человеку. Что это у него мундир солдатский?
– Только прибыл в Петербург, ещё не успел приобрести форму, – ответил я.
– Ну и не спешите, – махнул рукой вице-адмирал. – Ещё успеете. Ещё надоест эта форма. Ваш протеже, Пётр Алексеевич? – Спросил он у фон Палена.
– Никак нет. Мой, – отозвался Панин. – Добров Семён Иванович, недевича, как позавчера назначен на должность командира батареи.
– Ого! Поздравляю! – воскликнул вице-адмирал. – Банник знаешь в какую дырку совать?
Все рассмеялись. Я почувствовал, как краснею.
– Да, так, вот, – будто вспомнил вице-адмирал и протянул мне руку. – Иосиф Михайлович де Рибас. Прошу любить и жаловать. – И обратился ко всем: – Господа, давайте выпьем. У вас вид, как будто вы после недельного шторма. Я, правда, тоже не лучше – через всю Россию, из Крыма гнал, лошадей не жалел. Семён Иванович, вон там, сбоку ключик на гвоздике висит. Откройте шкафчик.
Тут же вошёл слуга с подносом. На подносе бутыль вина, фрукты, куски жареной рыбы и копчёного сала.
– Это вы заказали? – спросил вице-адмирал и брезгливо скривил губы. – Господа, ну как можно? – Он взял с подноса бутыль, повертел её и поставил на место. – Французское – какая гадость!
Я тем временем открыл шкафчик и извлёк две толстые стеклянные фляги.
– Ага! – удовлетворённо воскликнул де Рибас. – Вот здесь я держу коньяк. Настоящий, итальянский. А то приедешь, бывает в Петербург с докладом, шасть сюда – и пьянствуешь.
Все расселись за стол. Панин разлил по чаркам янтарный коньяк.
– А что за суета во дворце? Народу понаехало. И почему, собственно, господа, вы заняли мой будуар? – спохватился Иосиф Михайлович, поднимая чарку. Тут же махнул рукой. – Выпьем. Потом расскажете. За здоровье Её Величества! – произнёс он тост, но заметил, как все опустили глаза. – Что-то не так, господа?
Стекла затряслись от грохота пушек с Петропавловской крепости.
– Почему салют среди ночи? – не понял вице-адмирал. – Да объясните мне, что происходит, в конце концов?
– Императрица отошла, – тихо сказал Панин.
– Что? – не сразу понял вице-адмирал. – Отошла? Куда отошла? Вы имеете в виду… Вы в своём уме?
– Это так, – подтвердил фон Пален.
– А что ж…. О, Господи!
Де Рибас отставил чарку и рванул из будуара, опрокидывая мебель.
– Боюсь, господа, нам и в эту ночь поспать не придётся, – вздохнул фон Пален. – Упокой господи! – Перекрестился и залпом выпил коньяк. Мы с Паниным последовали его примеру. Затем молча встали и, поправляя на ходу одежду, поспешили к покоям Императрицы.
Хоть как-то протолкнуться ближе к будуару государыни не представлялось возможным из-за множества народу. Фон Пален первым сообразил и вскочил на подоконник. Я – за ним. Панин без того был высокий и все мог рассмотреть поверх напудренных париков. Отсюда мы увидели, как из спальни императрицы вышел генерал-прокурор, граф Самойлов и важно-торжественно произнёс:
– Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась, а государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский престол.
После этих слов воцарилась тишина. Но потом зал взорвался. Дамы падали в обморок. Иные принялись скорбно рыдать. Но были и вельможи, которые возликовали, принялись поздравлять друг друга, бросились обнимать Самойлова, принёсшего им благую весть. Я был крайне изумлён столь неприличному поведению и высказал свои соображения фон Палену.
– А вы как думали? – усмехнулся он, соскакивая с подоконника. Человек – низкая тварь, а придворные – ещё гаже.
– Не забывайте, что и мы из их круга, – напомнил ему Панин, – и тоже не особо скорбим о покойнице, а в душе ликуем переменам.
– Предлагаю не вдаваться в столь неприятные рассуждения, а пойти и выпить за…, – фон Пален задумался. – За здоровье нового императора.
* * *
Мы вернулись в будуар. Выпили ещё по рюмке коньяка. Пушки за окном вновь грохнули нестройным залпом.
Попробовав закусить салом с хлебом, я почувствовал, что в глотку ничего не лезет. Рыба вкусная, но есть не хотелось. Вдруг вспомнил Софью, ту черноволосую, кареглазую девчонку. Мы так же сидели в полутьме прошлой ночью и ели засахаренные фрукты. Я вновь как будто ощутил её тепло, её звонкий голоса, увидел блестящие темно-карие глазки, вздрагивающие длинные реснички…
– Что с вами, Добров? – удивился фон Пален. – Как будто вы узрели ангела.
– Задумался, – смутился я.
– О чем же? Наверное, о маминых пирогах вспомнили? – пошутил Никита Панин.
– Я познакомился с удивительной девушкой. Она – просто чудо! – невольно вырвалось у меня. Я так хотел с кем-нибудь поделиться неожиданным счастьем.
– Поздравляю! – хохотнул Панин. – Зря время не теряете.
– Когда это вы успели? – удивился фон Пален. – У Жеребцовой на приёме? Что-то не припомню возле вас девиц.
Я понял, что сболтнул лишнего. Хотел отшутиться, но тут же встретил пристальный взгляд фон Палена. Лицо его вновь приобрело вид деревянной маски.
– Дайте-ка я догадаюсь. Вы познакомились с девушкой у баронессы, когда мне надо было отлучиться по делам. – Я молчал. – Та-ак, – протянул он. – Насколько помню, у моей тётушки только престарелая служанка, да и та на ведьму похожа. Софья! – Я вздрогнул. – Наша спальня… библиотека… дальше буфетная… Она опять взломала буфет и ела сладости ночью? Отвечайте!
– Не могу, – крепился я.
– И вы при сем участвовали, да ещё помогали ей. Я прав?
– Да, – сдался я. А что делать? Он припёр меня к стенке. И откуда он все знал?
– Откуда я все знаю? – как будто прочитал мои мысли фон Пален. – Так это же – моя дочь. Ей шпионкой надо быть. Любой шкафчик, да хоть – сейф, где хранятся сладости, она взломает вмиг. А заболтать может кого угодно. Сколько её ругали, сколько наказывали – все бес толку. Опять она тётушкин буфет ограбила. Ну, Семён, уж вы у меня смотрите! – в шутку, а может серьёзно погрозил фон Пален.
Мне стало стыдно, как мальчишке, попавшемуся на воровстве конфет.
А Панин от души расхохотался.
– У вас дочь с характером? Право, я вам завидую. Мадмуазель Софья не пропадёт в нашем обществе.
– Прошу вас, не ругайте её и не говорите баронессе. Я дал слово молчать о нашем ночном приключении, – взмолился я.
– Её ругать? – хмыкнул фон Пален. – Ругать Софью – напрасное дело. Она раскается, расплачется, а ночью опять взломает буфет, съест все цукаты. Вот сколько раз говорил баронессе: берете её на ночь из института, не покупайте сладости.
Фон Пален с досадой вздохнул, рухнул на кровать и тут же захрапел. Панин улёгся на оттоманку.
– А вы серьёзно влюблены? – спросил он.
– Не знаю, что ответить, – я пожал плечами. – Наверное, я ни разу не влюблялся. А разве возможно, вот так, с первой встречи?
– Вполне, – серьёзно ответил Панин. – Я же влюбился в свою Софью Владимировну. Из похода тогда вернулся, мне казалось, никак не мог отмыться от грязи, от крови, от вшей…. На первом же балу её встретил – и все! Как воск растаял. Что угодно готов был отдать только за один её взгляд. Да хоть – жизнь! Ох и гневался тогда отец! Терпеть не мог Орловых. А она – дочь Владимира Орлова. Видишь, как вышло: вроде бы грех совершил, женившись против воли родителя. А с другой стороны, любовь, разве грех? Ну, да ладно. Покойной ночи.
Он отвернулся к стене. Я устроился в глубоком мягком кресле и только расслабился, как тут же меня затянуло в тёмную кисею глубокого сна.
* * *
Проснулся я от холода, пробравшегося в наше убежище. Почему-то печи не топили. Ноги задеревенели. Пальцы на руках не чувствовал. Очень хотелось пить. Осторожно поднялся, разминая затёкшие суставы. От холода бил озноб.
Товарищи беззаботно спали. Ворвался де Рибас, быстро раскрыл один из своих дорожных кофров, достал какие-то бумаги и вновь убежал. Я вышел в тёмную анфиладу. Дальше в просторном зале перед покоями императрицы горели свечи в канделябрах. Слышался гул голосов, шарканье ног по паркету.
Сглотнул комок. Горло сухое, как дымоход. Может быть, удастся раздобыть воды? Двинулся на свет. Ступни пронзили тысячи иголок. Колени затекли и еле сгибались. Вдруг сбоку, в тёмном углу услышал всхлипывание. Кому-то плохо? Я подошёл ближе. В скудном свете увидел маленького седого старичка. Он, скрючившись, сидел на стуле, закрыв ладонями лицо, и горько плакал.
– Позвольте, мне вам помочь? – спросил я. – Хотите, воды принесу…
Услышав меня, старичок тут же выпрямился, достал из кармана большой белый платок, утёр глаза:
– Не надо, – неожиданно резким голосом сказал он.
– Простите, – смущённо пробормотал я.
– Нет, это вы меня простите, – старик попытался улыбнуться. – Вы ко мне со всем сердцем, а я не знаю, как вам ответить. – Присаживайтесь, он показал стул на против.
Я присел. Осторожно спросил:
– Вы горюете об утрате?
– Об утрате? О, нет, молодой человек. Это не утрата, это – катастрофа, – скорбно сказал он. – Не по императрице я плачу, по эпохе. Умирает эпоха. Что от нашего великого времени осталось? – Он на мгновение задумался. – Вот, пять лет назад Григорий Александрович Потёмкин помер. Румянцев, Пётр Александрович еле живой: тоже недолго осталось старику. Из имения своего не выезжает. Орлов Алексей Григорьевич – и этот старый, как чёрт. И я уже ни на что не способен, как только кур разводить. Понимаете, молодой человек, это не императрица ушла, это целая, огромная эпоха!
– Да где же он? – неторопливо кричал де Рибас, топая подкованными сапогами по мозаичному паркету.
– Сию минуточку. Он где-то был здесь, – раболепно отвечал лакей, неся перед собой свечу. – Так вон они-с! – обрадованно воскликнул лакей, осветив угол, где сидели мы.
– Батюшка, Александр Васильевич, – всплеснул руками вице-адмирал. – Обыскались вас. Ну, ни как без вас нельзя.
Пойдёмте.
– Иду. Уже иду.
Старичок вскочил и живо зашагал вслед за де Рибасом, придерживая на боку длинную шпагу. Он был невысокий, но весь упругий, как на пружинах.