– Пристрелить бы надо, – сказал Аракчеев, указывая на сдыхавшую лошадь.
– Я не смогу. – Слезы катились у меня из глаз.
– Ну, так садитесь в коляску, – сказал Аракчеев и приказал одному из офицеров прикончить животное, чтобы не мучилось.
В замке царила суета. Адъютанты в парадных мундирах, при шпагах строились перед покоями Его Высочества. Слуги носились с какой-то одеждой и сундучками. Двери покоев распахнулись. На пороге появился Павел Петрович в скромном мундире прусского покроя. Напудренный парик с косичкой. Башмаки с огромными медными пряжками. Без лент, без орденов. Лицо бледное, с нездоровым румянцем.
– Его Высочество! – гаркнул Аракчеев, и все адъютанты застыли по стойке смирно.
– Господа! – срывающимся голосом произнёс Павел. – Я еду в Петербург. Неизвестно, что меня там ждёт…. Возможно, ещё по пути подвергнусь аресту и буду заключён в Петропавловскую крепость.
– Ну, нет! – Вперёд выступил Аракчеев, багровея от злости. – Прошу меня простить, но я этого не допущу.
– Не вмешивайтесь. Я вам приказываю! – потребовал Павел Петрович.
– В первый раз осмеюсь нарушить ваш приказ, – не сдавался полковник. – Я подниму по тревоге Гатчинский и Павловский полки. К вечеру мы будем в Петербурге.
– Вы сошли с ума! – закричал Павел. – Хотите смуты? Не смейте этого делать!
– Посмею! Пусть потом меня ждёт эшафот, но я не позволю загубить Россию. Если вас посадят в Петропавловскую крепость, я её разрушу до основания, но вытащу вас оттуда.
– Во главе порядка должен быть закон, а не сила! – спокойно возразил Павел. – Никто не смеет идти против воли царственного указа. Только царь определяет судьбу своих подданных, не по своему велению, а по божьему. Коль такова воля матушки моей, императрицы, я должен покориться судьбе.
– А как же Россия? – немного остыв, спросил Аракчеев.
– Россия ещё не такое терпела. И это стерпит.
В двери влетел капитан из караула.
– Что там ещё? – недовольно спросил Павел.
– С важной вестью прибыл из Петербурга Николай Зубов. Просит аудиенции.
– Ну, вот! – обречённо вздохнул Павел. – За мной… – Зубов один? – громко спросил у капитана Аракчеев.
– Один, – рассеяно ответил тот.
– Ну, с одним-то я сам справлюсь, – прорычал Аракчеев, хватаясь за палаш.
– Не смейте! – закричал Павел и весь затрясся. Лицо его исказилось гневом. – Никакой крови! Нельзя! Нельзя! – Он чуть отдышался и уже спокойно сказал: – Я приму его. – И удалился обратно в покои.
Туда же, в покои прошествовал высокий статный офицер в забрызганном грязью, плаще. Аракчеев провожал его злобным взглядом. На миг их глаза встретились, офицер тут же опустил голову и зашагал быстрее. Вскоре он вышел уже с просветлённым лицом, озабоченный чем-то важным. Быстро пересёк холл, вприпрыжку сбежал с крыльца, сел на поданную лошадь и умчался.
Появился Павел Петрович. Натягивая белые перчатки, сказал:
– В Петербург. Адъютанты со мной. Аракчеев, вы остаётесь за коменданта. Не вздумайте сотворить недозволенного.
– Слушаюсь! – громко ответил Аракчеев. И как только Павел Петрович с адъютантами покинули замок, объявил полное боевое построение всем полкам.
– Добров, – поманил он меня. Положил руку на плечо и так сжал, что я чуть не вскрикнул от боли. – Вам конфиденциальное поручение. Адъютантам я не верю. Если Его Высочество по дороге арестуют – они в штаны наложат. Вас я плохо знаю, но зато знавал вашего отца, посему смею дать вам ответственное поручение. Берите эскадрон гусар и скрытно преследуйте карету. В случае опасности – его высочество отбить. Рубите всех к чёртовой матери – полковников, генералов… – потом разберёмся. Грех возьму на себя. Вы поняли меня?
– Разрешите исполнять? – твёрдо ответил я.
– Исполняйте, и помните, от ваших действий зависит судьба России.
Мне дали горячего молодого коня. Я объяснил задачу мрачному седовласому ротмистру.
– За Павла Петровича – хоть на эшафот, хоть к дьяволу в пасть, – ухмыльнувшись, ответил тот. – Зубова, сам лично на пику посажу. У меня на эту сволочь свой зуб имеется.
Чтобы никто нас не заметил, вперёд выслали двух разведчиков. Сам эскадрон двинулся чуть позже по дороге, едва припорошённой первым снегом. Черные ментики с золотыми шнурами, черные кивера. Черные кони. Черные флажки на пиках. Я скакал бок о бок с седовласым ротмистром.
– Добров, Семён Иванович, – представился я.
– Вуич, Златон Афанасьевич, – Пожал мне руку ротмистр.
– Вы из Венгрии? – Нет, я серб.
– А как в России?
– Нас, Вуичей – род большой. Из Сербии турки изгнали. А у нас у сербов есть такая поговорка: на небе Бог, а на земле – Россия. Вот за неё я и готов голову сложить. Вы мне не верите? – в заключении спросил он.
– Почему же? – ответил я, пожав плечами.
– Но в ваших глазах я вижу недоверие.
– Простите, я не о том сейчас думаю. Я не понимаю, почему мне дали это поручение. Я – человек новый… – Но вы не трусите?
– Нисколечко.
– Тогда я вам объясню. – Он подкрутил напомаженный ус. – Мои гусары готовы погибнуть все до одного за наследника. В эскадроне много сербов, венгров, черногорцев, румын…. Для нас Павел Петрович – наместник Бога на земле, а мы – его войско. Аракчеев прекрасно знает, если вы вдруг струсите или проявите нерешительность, мы вас изрубим в куски. И с любым офицером поступим так же. Для нас нет выше цели, чем защищать наследника. Ну, как вам мои объяснения?
– Прекрасно! – зло ответил я. – Но если вы струсите, то я вас пристрелю!
Он громко расхохотался.
– Тогда – за дело!
Мне стало спокойно. Я вдруг обрёл уверенность в том, что иду на правое дело. Я оглянулся на мрачных черных гусар. Сосредоточенные хмурые лица. Уверенная осанка. Сила. Да с таким войском и хоть в пекло, хоть к черту на рога.
* * *
Мне потом рассказали, что творилось в Зимнем дворце. Я ещё только подъезжал к Гатчине, а фон Пален, Панин и ещё несколько офицеров из гвардии вошли в Зимний дворец. Их попытались остановить, но офицеры разбросали караул и направились прямо к кабинетам канцлера Безбородко.
Кабинет были наглухо закрыты. Платон Зубов, высокий красавец двадцати девяти лет. Он и ещё нескольких вельмож пытались взломать двустворчатые дубовые двери. Зубов бил огромным кулаком в золочёную створку и требовал:
– Немедля отвори, старый хрыч. Ты хоть знаешь, что делаешь, шельмец? Немедля отопри. – И приказал своим товарищам: – Тащите скамью. Будем ломать.
– В чем дело, господа? – вежливо поинтересовался фон Пален.
– А не в чем, – проревел Зубов. – Что вам нужно, сударь?
Не лезьте не в свои дела.
– Отойдите от двери! – с нотками угрозы приказал Панин. Он был нисколько не ниже Платона Зубова, но, может, чуть уже в плечах.
– Да как вы смеете? – зарычал Зубов. – Кто вы такие?
– Вы прекрасно знаете, кто мы такие, – жёстко ответил Панин. – И ещё как смеем! Прочь от двери.
Панин и гвардейские офицеры вынули шпаги и с решительным видом двинулись на противников.
– Позвольте, господа, – весь пылал от гнева Платон Зубов.
– Уж не намерены вы здесь устроить кровопролитие?
– Как вам будет угодно, – не сдавался Панин.
Офицеры из окружения Зубова потянули свои шпаги из ножен. Вот-вот готова была разгореться бойня.
– Я бы на вашем месте отступил, – холодно заметил фон Пален, вытаскивая из-за пояса заряженные пистолеты.
Зубов и его приспешники попятились. Повисла напряжённая пауза. Клинки против клинков. Защёлкали взводимые курки на пистолетах. Ещё мгновение и…
Вдруг ключ в замке клацнул. Массивная створка чуть приоткрылась, как бы предлагая войти. Фон Пален засунул пистолеты обратно за пояс.
– la fini de bataille, – сказал он, и сделал реверанс в сторону Зубова, предлагая войти первым: – Прошу вас.
Тот смерил его надменным взглядом, немедленно двинулся к двери, распахнул её и решительно вошёл в кабинет. Фон Пален сразу же шагнул за ним. Потом потянулись все остальные, убирая оружие в ножны. В небольшом помещении, с красными тяжёлыми портьерами на окнах стояла ужасная духота. Камин пылал, как плавильный горн. За огромным письменным столом красного дерева, в высоком резном кресле восседал с важным видом сам канцлер императрицы. Толстощёкий, румяный, с двойным подбородком, тем не менее, в свои сорок девять канцлер выглядел моложаво. Хорошо выбрит, сидел прямо, словно кол проглотил. На толстой шее бант с золочёной каймой. На коричневом бархатном камзоле сверкали золотом начищенные ордена. Позади него испугано жались двое секретарей. Канцлер быстрым взглядом окинул вошедших и надменно спросил:
– Чем обязан, господа?
– Вы прекрасно знаете, что нам надо, – с раздражением сказал Платон Зубов, опершись обеим руками о столешницу. Стол под его тяжестью испугано скрипнул. – Где манифест?
– В надёжном месте, – не смутившись, ответил канцлер.
– Так покажите его нам! – потребовал Зубов.
– Не имею права. Рукой Ея Императорского Величество на конверте написано: «Вскрыть в сенате после моей смерти». Царица ещё жива, – твёрдо ответил Безбородко.
– Так мы не будем его вскрывать, – заверил его Платон Зубов. – Нам бы только взглянуть и убедиться, что он целёхонек. Вот и Панин с фон Паленым в свидетелях.
– Дождёмся наследника, – насупился Безбородко.
– Сдурел! – нетерпеливо крикнул Платон Зубов. – Я должен охранять манифест. Я, – ткнул указательным перстом он себе в грудь, – сейчас во главе государства!
– Дождёмся наследника, – упрямо повторил канцлер. – Никуда манифест не денется. Постыдились бы, господа: императрица за стеной умирает, а что вы здесь устроили за балаган?
В кабинет робко вошли Великие князья Александр и Константин. Платон Зубов недовольно скривил губы, увидев на обоих внуках императрицы, и особенно на том, кто по манифесту должен стать новым правителем, прусские мундиры Гатчинского войска. Александр был бледен, Константин растерян.
– Доктор Роджерсон говорит, что государыне лучше, – еле разжимая обескровленные губы, произнёс Александр Павлович. – Шпанские мушки помогли. Может, все обойдётся, господа? – Он с надеждой и испугом оглядел лица присутствующих, но ни в одном не нашёл поддержки или даже сочувствия. – И…извините, мы, наверное, здесь лишние. – И братья скрылись обратно за дверью.
– И вот этот робкий скромняга – наш будущий правитель? – немного с сарказмом заметил фон Пален.
– Лучше скромняга, чем сумасброд – папаша, – ответил на это Платон Зубов.
– Ещё неизвестно, что написано в манифесте, – заметил Панин. – А вдруг в нем совсем не то, что вы думаете?
– А вам не терпится надеть прусский колет и салютовать эспонтоном? – уязвил Зубов.
– Крамола! Кра-мо-ла! – зарычал Безбородко. От возмущения у него побагровел нос, а мясистые губы затряслись. – Вы понимаете, о чем говорите, господа?
– Прекрасно понимаем, Александр Андреевич, – зло усмехнулся Платон Зубов. – Так, что делать будем?
– Ждать великого князя Павла Петровича, – твёрдо сказал Безбородко. – И не забывайте: там, – он указал на стену, – умирает императрица.
Часам к девяти вечера карета наследника подкатила к подъезду Зимнего дворца. Ее сопровождали шесть адъютантов верхом с факелами в руках. Слуги открыли дверцу кареты. Первым вылез Кутайсов, за ним – Павел. Великий князь подал руку супруге, Марии Фёдоровне. Та осторожно выбралась из кареты, путаясь в подоле шубы, взглянула в освещённые окна дворца и тихо, задумчиво сказала:
– Как давно я здесь не была.
– Ну, вот…, – неопределённо произнёс Павел, сделал рукой жест по направлению к входу, у которого уже толпились множество вельмож.
– Ваше Высочество, может, подождём? – трусливо спросил Кутайсов. У него стучали зубы не то от холода, не то от страха.
– Чего ждать? – не понял Павел. – Судьбу не ждут, она сама приходит.
Лишь только Павел Петрович переступил порог Зимнего дворца, как, громко цокая подковами, подошел эскадрон гатчинских гусар.
– Слава богу! Вы, Добров! – узнал меня Кутайсов. – Ах, и Вуич с вами! Ух! – с облегчением выдохнул он и снял шляпу.
– Что-то угрожает наследнику? – спросил я, спрыгнув с лошади.
– Да кто ж его знает. Даже если и угрожало – всемером с адъютантами мы бы не справились, а с вашим эскадроном – да хоть на штурм пойдём!
Павел тяжёлым шагом, чуть ли не прусским строевым, шёл по анфиладе Зимнего дворца. Треуголку надвинул на лоб. Из-под шляпы сверкали решимостью, но с искорками страха, тёмные глаза. Лицо бледное, нижняя губа брезгливо выпячена. Правая рука с тростью совершала нервные резкие движения в такт шагам. Следом семенила Мария Фёдоровна, вцепившись в левую руку супруга. А за ними уверенно грохотали каблуками и звенели шпорами чёрные гусары со свирепыми, раскрасневшимися от долгой езды по морозу, лицами. Множество придворных, съехавшихся во дворец, по случаю болезни императрицы, почтенно расступались перед этим грозным шествием и кланялись низко-низко. Павел даже не глядел на них.
У покоев императрицы он остановился. Караульных гренадёров тут же сменили гатчинские гусары.
– По уставу я обязан…, – начал было офицер стражи.
– Хорошо, что вы знаете устав, – оборвал его ротмистр Вуич, грозно взглянув исподлобья. – Можете сдать караул.
Павел вошёл в покои императрицы. В тусклом свете лампадок он увидел тяжёлый балдахин. На огромном ложе с кучей атласных подушек никого не было. Здесь стояла духота и ужасный смрад. Испуганные люди оглянулись на Павла и почтенно расступились. Их было много. Они занимали почти все покои.
Наконец он увидел мать. Тело императрицы горой покоилось на полу. Павел шагнул к ней. Приклонил колени. Полное, одутловатое лицо императрицы казалось вылепленным из воска. Темные трупные пятна уже начали проступать на обвислых щеках. Глаза полузакрыты. Из-под век виднелись покрасневшие белки. Она прерывисто сипела. Из края рта сочилась и пенилась тёмная струйка. Лекарь Роджерс заботливо вытирал рот царицы платком.
Павел поднялся, отозвал Роджерса в сторону. О чем-то спросил. Тот развёл руками.
Перед Павлом на колени рухнул Захар Зотов, старый камердинер императрицы, приставленный к ней ещё Потёмкиным.
– Горе! – заплакал он. – Не уберёг…. А что я мог сделать? Прости меня, Павел Петрович?
– Да в чем твоя вина? – пытался Павел отнять от него руку, которую Зотов покрывал поцелуями.
– Что ж теперь будет? – вырвался отчаянный стон у камердинера.
– Дурак! – оборвал его Павел. – Почему на кровать не уложили? Почему на полу?
– Так, сил не было…
– Молчи! – шикнул на него Павел и зашагал дальше.
Наследник оставил супругу в покоях императрицы, сам с Кутайсовым проследовал в кабинет канцлера. Увидев столь большое собрание офицеров, Павел слегка удивился. Багровый от напряжения канцлер сидел за большим столом. Справа от него стояла партия во главе с Платоном Зубовым, с другой стороны – Панин, фон Пален и несколько гвардейцев.
Безбородко тут же вскочил, отодвинув тяжёлое кресло, оббежал стол и склонился перед наследником. Все последовали его примеру. Только Платон Зубов слегка переломился, как бы подчёркивая свою значимость. Павел прошёл к столу и уселся в кресло, в котором только что восседал канцлер.
– По какому поводу собрались, господа? – стараясь говорить беззаботным тоном, спросил он.
– Обсуждаем передачу престола, – честно ответил за всех Зубов.
– Императрица ещё жива, – возразил Павел.
– Вы прекрасно понимаете, что дни её сочтены, – смутившись, но все же твёрдо произнёс Зубов. – И мы, представители дворянства, обеспокоены… – Он запнулся… – завещанием… Волею Ея Величества. В чьи руки перейдут бразды правления Великой Росси.
Павел долго молчал, отречено глядя на зелёное сукно стола. Никто не смел пошевелиться. Только поленья потрескивали в камине. Наконец Павел Петрович встрепенулся, как ото сна.
– Что же вы так жарко топите? – спросил он у Безбородко. – Дрова тоже денег стоят.
– У меня, видите ли, ревматизм, – заискивающе улыбнулся Безбородко. – Иногда так прихватывает – мочи нет терпеть.
– Где манифест? – напрямую спросил Павел. – Мне то вы можете его показать?
– Безусловно! – Безбородко засеменил к стене, где находился тайный сейф. Вскрыл металлическую дверцу и положил перед Павлом небольшой белый конверт, перетянутый чёрной атласной лентой.
– Вы знаете содержимое? – спросил Павел Петрович.
– Нет, – пожал плечами канцлер. – Сею тайну Её Величество не доверяла никому. Манифест был написан лично императрицей, без чьего-либо присутствия и запечатан тоже лично.