Лина снова уселась рядом, а я, обняв её за плечи, заглянул девушке в лицо.
– Ну, и ладно. Ну, и пускай знает, – прошептала та.
А затем, бросив взгляд в угол веранды, вдруг отодвинулась от меня, протянула руку и взяла стоящую на краю скамьи, у самой стенки, небольшую розовую лошадку с разлохмаченной гривой цвета соломы.
– Ой, Серёж, погляди, кто—то лошадку забыл!
– Это не лошадка. Это пони. Розовый пони. Мы с тобой в сказочном мире волшебных розовых пони. И разумных серых ворон.
Лина стала приглаживать ей гриву, приговаривая:
– Бедняжка, замёрзла на морозе. И ножка одна треснула. Так жалко её!
– Ну, возьми себе. Будешь играться, ежели заскучаешь, – подковырнул я.
– Вот мы тебя копытом!
Лина сделала движение, точно хотела слегка ударить маленьким лошадиным копытцем по моей коленке.
– Всё—всё, я сдаюсь.
Я выставил вперёд руки, будто защищаясь. А Лина опять обратилась к найденной игрушке:
– Я тебя сейчас согрею, а в понедельник придёт хозяйка, найдёт и унесёт домой свою пропавшую радость.
Лина сжала лошадку в ладошках, сунув перчатки мне в карман.
Я придвинулся вплотную к ней и накрыл её покрасневшие пальчики руками.
– Ну, давай, рассказывай!
– Это ты давай сначала рассказывай!
– Не понял! Что я—то должен рассказать?
– Как твои дела?
– По—прежнему. Ничего особенного. Ноутбук приехал выбрать новый. Старому кирдык приходит.
Я кивнул в сторону двери.
– А твоя книга? Ты обещал написать.2
– Я и написал. Всё закончено.
– Дашь рукопись почитать?
– Дам.
– Ты распечатай, а я в следующий раз заберу. Договорились?
Помолчав, продолжила:
– О чём хоть там? Скажешь?
– О тебе. Ведь, обещал.
– Только обо мне?
– Да нет, не только. Много о чём. О детстве. О том, как простая история обыкновенной жизни превращается в книгу.
– Выходит, теперь твоё стихотворение устарело?
– Стихотворение?
– «Ничего не написано обо мне и тебе»…
– Покуда нет.
– Почему?
– Книга не считается написанной, пока её не опубликовали. И, пока не прочитали. Она есть. Но её, в то же время, и нет.
– Странная логика!
– Никто же не знает, что подобная книга существует. Никто её не читал.
– Я скоро прочитаю…
– Для тебя устареет, значит, стих этот.
– Нет, Сергей. Ты не прав. Подумай сам. Есть, к примеру, чудной и необычный камешек, весь в дырочках, ну, пусть, хоть на острове Борнео. Ни один человек не подозревает о его существовании, но он есть. Согласен?
– Согласен. И не согласен.
Лина недоумённо глянула на меня.
– Ты запутался, милый. Этого не может быть.
– Отчего же? Вполне, может. Камешек на острове Борнео никак не влияет на жизнь людей. Даже пусть они о нём узнают. Никак! А когда люди читают роман, то делают некие выводы, и что—то в их жизни, возможно, хоть чуть—чуть, но меняется.
– Ты романтик. Или сумасшедший, и у тебя мания величия.
Девушка улыбалась.
– Или сумасшедший романтик, – расхохотался я.
От моего смеха ворона на крыше засуетилась и стала долбить клювом по насту.
– Или так, да, – кивнула Лина. – Кстати, мне всегда невероятно нравилась твоя улыбка. Ты удивительно милый, если смеёшься!
– Нравилась?
– Нравится!
– Ага. Видишь ли, я не имел в виду конкретно свою книжку. Я говорил вообще о книгах. О любых.
– Совсем о любых?
– Ага. Совсем.
– И даже из тупой серии какого—нибудь женского или мужского романа?
– Точно! Читая их, люди или глупеют окончательно, или переходят на бессмертную классику, уставая от преснятины и штампов.
– М—м—м… В твоих словах есть определённая логика.
– Само собой! Так что, дорогуша, выйдет роман, тогда и обсудим, устарело ли стихотворение.
– Успеешь ли?
– А чего? Времени вагон…
– Ты слишком фамильярно обращаешься со временем. Оно не терпит такого запанибратства. Ты помнишь, в одном твоём стихе, в старом, есть строчка: «Но прошлое нередко убивает»?
– Э—э—э… Не вполне…
– А я помню. Когда твоя книга выйдет, то прошлое, воплотясь в строчки, в страницы, как—бы, станет материальным… И многим это может не понравится…
– Да? Кому же?
– Действующим лицам. Реальным действующим лицам.
– Но там нет реальных действующих лиц. Там выдуманные персонажи…
– Всё же, с кого—то же ты их писал? Или они полностью фантастичны?
– С кого—то же я их писал… Да. Не поспоришь.
– Ну, и вот. Тем, с кого ты их рисовал, понравится?
– Те, с кого срисовано, её не прочитают.
– А, если, допустим, прочитают?
– Сомневаюсь.
– А вдруг?
– Кому—то понравится, кому—то нет. Я ж говорил… Какая, к лешему, разница? Никого из них я не вижу годами. Да и не узнают они себя.
– А узнают?
– Плевать. Ежели им есть, за что краснеть, то я—то здесь причём?
– Но ты вытащил это на всеобщее обозрение.
– Лина, я ничего никуда не вытащил. Книги ещё нет. И неизвестно, будет ли она.
– Серёжа, книга есть. Она просто не вышла.
– Лин! – заныл я. – Мне непонятно, что ты хочешь сказать! Ни бельмеса же до сих пор не известно! Будет, тогда и побеседуем.
– Милый, ты всегда хвалился тем, что предвидишь последствия своих поступков, просчитываешь вероятность того, что произойдёт… Отчего же теперь ты не предугадываешь?
– Ну, я не понимаю, что тут предугадывать! Ты же сама убеждала меня написать текст. Пока ты его не читала даже… Что же ты волну гонишь раньше паровоза?
– Ох, лишь бы не оказалось поздно, когда начнёшь понимать…
При этих словах Лины, ворона, затихшая ранее, неожиданно, стоя на краю крыши, свесила голову и уставилась на нас:
– Каррра!
Лина вздрогнула.
– Закончим, Сергей, я не хочу больше на эту тему. Она по новой высматривает!
Коварная птица скрылась из виду и заходила по наледи над нашими головами, изредка щёлкая клювом.
– Смотри, она согрелась! – девушка продемонстрировала приободрившуюся в её руках, коняшку.
Казалось, минутка, и коник улыбнётся, радостно заржёт. Грива теперь была ухожена, уложена и словно бы стала чище. «Осталось только косичку заплести, ага!» – мелькнула мысль.
– Как у тебя получилось, Лин? Пони, будто живой…
Произнесённые слова за версту отдавали тупой лестью, но Лина восприняла их всерьёз.
– Не «ты», а «мы». Вместе же её согревали. Ты и не представляешь себе, сколько чудес можно творить вдвоём. Любя…
И она снова принялась поглаживать пальчиком бок игрушки.
– Лина, любимая. Я—то думал, при свидании поговорим о нас, а тут что—то непонятное получается.
– Серёженька! Мы и говорим о нас. Ты потом поймёшь…
– Ты помнишь, о чём мы собирались побеседовать в тот раз? Давай об этом?
Во время диалога мы сидели, обнявшись, затем Лина отстранилась, весело глянула и обхватив меня за голову, поцеловала. Я обомлел, не ожидая подобной прыти, но молниеносно сориентировался и ответил поцелуем на поцелуй. От губ Лины пахло шоколадом, ванилью, а волосы её, освободившись от берета, оставшегося в моей руке, рассыпались по плечам и щекотали мне нос и щёки. От щекотки я дёрнулся.
– Ты чего? – удивилась девушка.
– Щекотно! – засмеялся я.
– Ещё пощекотать?
– Ага!
Она приблизила лицо, и начала, мурлыча, тереться носом о мою щеку.
– Ты редко меня зовёшь…
– Напротив, у меня ощущение, что я думаю о тебе каждый день.
– Думаешь… Но не зовёшь.
– Я не знаю, как это делать.
– А я не знаю, как тебе это объяснить.
– Но, иногда мы вместе. Наяву. Вот как сейчас. Получается, не всё потеряно… Кстати, ты, вроде бы, хотела что—то сообщить?
– Я уже и сообщила…
– Да? Неужели?
– А о чём мы с тобой беседовали столько?
– Я и не понял почти ничего!
– Ох, Серёжа, Серёжа!
– Ох, Лина Аликовна, Лина Аликовна!
Лина дёрнулась, чуть было, не заехав мне в нос лбом и, глядя прямо в глаза, прошипела с необъяснимой, странной и непонятной злостью:
– Никогда! Слышишь? Никогда больше! Не называй меня так!
Я опешил:
– А как, тогда?
– Лина. Просто Лина. И не иначе.
– Моя Лина.
– Твоя Лина.
– Я даже не хочу спрашивать, почему… Ты нынче поразительные страсти—мордасти собираешь!
– И правильно не хочешь…
– Значит, мы поговорим о том…
– Неа! Поздно. Вон и магазин давно открыли. Тебе пора, компьютерный гений… Я, как обычно, провожу Вас, сударь мой!
– О, сударыня, Вы столь любезны. Нельзя ли проводить Вас, моя очаровательная барышня?
– Нельзя, мой господин.
– Совсем нельзя, моя принцесса?
– Пока нельзя, о, повелитель!
– Вы говорите загадками, миледи!
– Наоборот, милорд. Я говорю отгадками. Имеющий уши, да услышит! Чтобы получить понятный ответ, надо задать понятный вопрос. Понятный, не только для отвечающего, но и для самого спрашивающего.
Я потрогал свои уши:
– Хм, на месте, кажись! А не слышу.
Лина засмеялась и встала. Я последовал её примеру и осторожно надел берет ей на голову, откинул каштановые локоны с лица. Погладив, напоследок, привыкшую к ней лошадку, Лина вздохнула, вытащила у меня из кармана перчаточки, поставила игрушку на то место, откуда взяла в начале нашей беседы, и тихим шёпотом обнадёжила снова потускневшего пони:
– Смотри, не замерзай. Скоро тебя хозяйка найдёт.
– Уже всё, моя королева?
– Да, мой король!
– Мне кажется, я знаю, кто ты, мой ангел—хранитель… Это ты спасла меня, когда Пострелова и Смирницкого чуть не прибили? Ты, да? Я чудом не пострадал. Ни на йоту… Киряева потом заявила, будто у меня сильный ангел—хранитель…
Лина сделала протестующий жест и покраснела:
– Ты ошибаешься. Действительность гораздо сложнее. И проще.
– Неужели тебя не существует вообще?
– Реши ты, что меня не существует, и мы более не увидимся…
– Наверное, у меня шиза, и ты есть исключительно в моей голове, и разговариваю я сам с собой.
Лина несколько секунд молча созерцала мою хитрющую улыбку. Затем, ответила очевидностью на хитрость:
– Тогда, я по—прежнему буду приходить к тебе, независимо от того, решишь ты, что я есть или, что меня нет.
– Ну да, верно. Как—то я не подумал. Кстати, а тебя видят другие?
– Видят.
– Постоянно?
– Лишь тогда, когда я с тобой.
– А ты разве не всегда со мной? Ведь ангел…
Лина оборвала:
– Ты ошибаешься, Сергей. Я же объясняю, разжёвываю… А ты не слушаешь!
– Лина, ты умеешь читать мысли?
– Твои?
– Хотя бы, мои.
– Только, если ты позволишь.
– То есть, ты можешь прочитать книгу в моих мыслях?
– Нет, любимый. Это нереально.
Она улыбнулась
– Ты не волшебница? Ты пока учишься?
– Максимов! Я же опять упаду из—за тебя! Перестань немедленно третировать и пытать несчастную девушку.
– Ты знаешь будущее?
– Чьё?
– Ну… моё… наше…
– Да, знаю.
– Открыть, конечно, не позволено…
– Оно, представь себе, меняется, но ты не так глуп, как видится на первый взгляд, Максимов!
– Я стараюсь, расту над собой! А, кстати, фокусы получается показывать? Ну, там, по воде ходить… Другие чудеса?
– Ты дебил?
Лина топнула ножкой в чёрном ботиночке.
Я сделал вид, будто до крайности обижен:
– А чего я такого сказал—то? Чуть что, сразу: «дебил, дебил». Ни капельки толком не объясняешь, а обзываешься! А вдруг ты от этого? – я сделал пальцами рожки и инфернально захохотал.
Ворона, испуганная моим гоготом, взлетела с крыши веранды и уселась где—то на верхних ветках липы.
– Нет, Максимов. Я ошиблась. Ты, лишь стараешься казаться умнее! А на самом деле, намного дурнее, чем я в состоянии себе представить. Ещё раз подобное скажешь, я с тобой знаешь, что сделаю?!
Она погрозила маленьким острым кулачком.
– Знаю! Поцелуешь.
Мы стояли у чуть приоткрытых дверей магазина. Из—за них показался молодой человек с картриджем в левой руке, в свитере, и без шапки.
«Видимо, на машине приехал. А „тачка“ за углом стоит».
– Дурачок. Глупенький дурачок! И почему я люблю тебя? А, дурачок ты мой?
Лина прижалась ко мне, глядя снизу—вверх и часто—часто моргая, словно ей в глаза попала соринка.
– Сама же утверждала: «Любят не за что—то, любят просто так». Даже на плёнку это записала. Помнишь?
– Да. Зови меня к себе почаще, хороший мой. Ты не представляешь себе…
– Я представляю себе. И позову. Конечно, позову. И мы поговорим о том, о чём собирались. Ладно? Я хочу докопаться до причины…
– Угу! Когда—нибудь потом… обязательно… А вообще, знаешь, есть причины, до которых лучше не докапываться… Ну, ладно. Иди. До встречи, солнышко.
– До встречи, золотко!
– Пока!
– Пока!
Я шагнул в полутёмный коридор, ведущий в помещение магазина, закрыв за собой дверь, но, внезапно вспомнив нечто важное, недосказанное быстро вернулся назад и выглянул на улицу, Лины уже не было.
Только ворона—шпионка восседала на гараже, и хитро поглядывала в мою сторону, да по тропке, ведущей на детскую площадку, не торопясь шли женщина в красной спортивной куртке и лёгкой вязаной шапочке, да мальчик лет пяти—шести в синем зимнем комбинезоне с капюшоном и серым тёплым шарфом, дважды обмотанным вокруг шеи, тащивший за собой на бельевой верёвке недорогой детский снегокат, а на сиденье его стояло ребристое пластиковое ведёрко с торчащей из него жёлтой пластмассовой лопаточкой, опасно покачивавшееся и норовящее свалиться вниз, если ребёнок резко дёргал за шнур.
1В. А потом – рюкзак с котом…
В краю лесов, полей, озёр
Мы про свои забыли годы.
Н. Рубцов.
Через несколько дней после выпускного, я вместе с Ложкиным поехал в институт сдавать в приёмную комиссию бумаги, необходимые для поступления. По—моему, стоял понедельник, хотя так ли уж важно сейчас название того дня, когда мы с ним, купив в кассе билетики за восемьдесят копеек, прямоугольные кусочки бумаги, жёлтые с одной стороны, и белые, испещрённый синими машинными циферками кассового аппарата, с другой, в 12:30 залезли в оранжевый «Икарус», где не оказалось свободных мест, а чёрные тёплые поручни смотрелись серыми от покрывавшей их дорожной пыли.
Несмотря на жару, на ноги я нацепил хорошо разношенные коричневые туфли, в коих я ещё недавно ходил в школу, а на плечи набросил серый костюмчик, особо ценимый мною за возможность скрыть вопиющую худобу и нескладность, а также за наличие карманов, по которым я и распихал деньги и документы. Аттестат о среднем образовании и паспорт лежали в левом внутреннем нагрудном кармане, деньги в правом. В боковые я сунул картонную пачку «Космоса» и спички. Две верхние пуговицы свежей розоватой рубашки с твёрдым воротничком, были расстёгнуты, и я чувствовал себя вполне сносно. Не в пример мне, Веня щеголял в светлой клетчатой безрукавке, в кремовых лёгких брючках, и медового цвета, невесомых, брогах. Ложкин настоятельно советовал мне снять «кафтан», как он выражался, и держать его в руках, но я, стесняясь своего заморённого вида, упорствовал.
В назначенный час автобус с приоткрытыми до половины форточками и распахнутыми верхними люками, что создавало в салоне некое подобие сквозняка, тяжело отъехал от остановки, а я стал, словно прощаясь с родными улочками Питерки, хотя, мне и предстояло прожить в деревне минимум месяц, жадно всматриваться в плывущие по обеим сторонам дороги разнокалиберные домики, магазины. И, конечно, по обыкновению, я проводил долгим взглядом свой дом с распахнутыми, почему—то, настежь, воротами. За ними мелькнул тротуарчик из двух брошенных на траву длинных досок.
Под гул голосов в салоне, под шум двигателя, я с тоской во взгляде вертел головой направо и налево. Для Ложкина подобные поездки давно превратились в обыденность, и он недоумённо на меня поглядывал, похоже, не понимая, творившегося в моей душе, и списывая мою нервозность на предстоящий визит в приёмную комиссию. Но об этом я думал меньше всего.
Глядя в непромытое грязное стекло с изображённой прямо по слою пыли неизвестным шутником, улыбающейся рожицей с торчащими на макушке тремя волосиками, подставляя лицо струе ласкового ветра, перебрасывавшего мои отросшие космы с бока на бок, поднимавшего их дыбом, я, точно в тёплую воду Светловки, погрузился в воспоминания.
Вот синяя деревянная дверь книжного магазина. Она открыта, но теперь я вряд ли взбегу на невысокий порожек. За магазинчиком – кирпичные развалины бывшей милиции. Здесь пока не разместили торговые точки и склады.
За окном промелькнул двухэтажный деревянный дом Дерюгиных. Его низенькая кругленькая хозяйка, Мария Николаевна, долгие годы работала в кинотеатре кассиром. Супруг тёти Маши вместе с моим отцом когда—то служил в милиции. Он отличался выдающимся животом и неповоротливостью, служа объектом многочисленных беззлобных шуток коллег. Впрочем, не только их. Являясь сослуживцем отца, он иногда заходил к нам в гости, и мы с братом мгновенно ухватили дерюгинскую медвежью манеру ходить, раскачиваясь из стороны в сторону, выставив вперёд пузо, свешивавшееся над брючным ремнём и рвущееся из—под синей форменной рубашки. Иногда бабушка Аня, успокаивая раскапризничавшегося Владлена, смеясь, говаривала ему: «А покажи – ка нам, как Дерюгин ходит!», и тогда вредничавший карапуз, сразу успокоившись, вскакивал на короткие плотные ножки, выпячивал вперёд брюшко, торчащее из—под короткой майки, и деловито вышагивал, качаясь с боку на бок, будто пьяный енот.