– Сказано – сделано, – произнес он вслух.
От принятого им решения наступила какая-то эйфория, которая придавала уверенности в правильности его выбора, отчего Рус торопливо одевался, собираясь немедленного ехать в тюрьму к Соломонову.
Он поспешно оделся, собрался, вставил сим-карту в мобильный телефон, положил его в портфель и вышел из дома. Пробок в городе еще не было, и до следственного изолятора №9 на улице Лебедева он доехал быстро. Только лишь когда он уже оформил пропуск в тюрьму, сдал свое адвокатское удостоверение и его пропустили на территорию изолятора, только тогда к нему неожиданно вернулся страх. Рус ощутил его всем своим нутром, и холодный пот выступил на лбу, ладони стали холодными и влажными.
«Черт меня дери! – подумал он, – как же я так лоханулся-то?! Как повелся на такую гнилую тему с этой просьбой Соломонова? Он же уголовник, ему нельзя верить, – говорил он себе. – Но, с другой стороны, многие адвокаты так делают, – успокаивал он себя, – взять хотя бы недавний случай с адвокатом Стулиным, так у него вообще мобильник зазвонил на следственном действии при допросе его подзащитного в самой тюрьме. Он его забыл сдать на проходной, так ничего же ему за это и не стало-то. Ну докопался до него следак, ну и все, дальше дело не пошло. Или вот, например, мне многие адвокаты говорили, что носят они своим подзащитным мобильники, чтобы те бабло для оплаты их защиты на свободе находили. Ну вот ничего такого в этом и нет, – оправдывал себя Рус, – я просто делаю то же, что делают многие, просто у меня небольшой нервяк оттого, что я делаю это в первый раз, и только».
«Да, все так и есть, – услышал он голос в своей голове, который часто у него появлялся, когда он анализировал свои мысли сам с собой в поисках верного решения, – только все преступное и незаконное всегда и страшно, и только в первый раз».
Это еще один заключительный элемент дьявольского алгоритма выбора, когда страшно в первый раз, и ты понимаешь это, успокаивая себя и оправдывая свой поступок.
«Может быть, стоит остановиться, пока не поздно?» – прошептал все тот же голос.
– Да поздно уже метаться-то, – ответил сам себе Рус, войдя в помещение следственного кабинета. Ему достался кабинет, в котором он уже был со следователем Мономаховым при первом допросе Соломонова.
Стараясь скрыть подступающее волнение и чтобы убить время в ожидании привода его подзащитного конвоем изолятора, Рус усилием воли заставил себя задуматься о своих недавних любовных похождениях, как раз эта тема могла его сейчас отвлечь от тревожного ожидания встречи с Соломоновым.
Думки на эту фривольную тему впервые шли тяжело, но Рус думал о бабах изо всех сил, представляя себе голые женские сиськи, попы, и через некоторое время он смог вспомнить, как недавно провел ночи с Феклой из СПбГУ, работающей в жилищном комитете, и с сестрой Лехи, знакомого его друга Макса, которая работала проституткой в Воркуте15. В обоих случаях, когда отношения только начинались, Рус придавал им самое серьезное значение в своей жизни, а как все дошло до секса, сразу после этого интерес у него к этим женщинам пропал. Вот это ощущение теперь и настораживало его, ибо он-то в душе своей всегда искал чистой и светлой, настоящей любви, о которой знал понаслышке, но о которой никто не знал в целом мире, никто не мог дать однозначного ясного и понятного ответа на вопрос: что же это за чувство-то такое и как понять, что испытываемое тобою чувство к другому человеку и есть та самая любовь? Рус делал все так, как делали все люди: знакомился, встречался, общался, трахался и… расставался. Правда, была у него какая-то душевная боль после расставания с его женой Ириной, на которое его заставила пойти его сумасшедшая мать, и развод с ней16 принес ему ощутимые страдания, но ненадолго, ибо уже через непродолжительное время он уже трахал блондинку Феклу, думая, что любит ее в этот момент настоящей и светлой любовью, а когда все закончилось, на Руса накатила усталость, навалился сон, и его очень обрадовал утренний ранний уход Феклы сразу после секса к себе домой.
«Вот, значит, этот момент доказывает, что это и не любовь была у меня к Фекле. А что же тогда, как не любовь, если я ее сразу при знакомстве трахнуть не хотел? Если я не думал о трахе, тогда это любовь и должна быть, – одновременно спрашивал он себя, мысленно рассуждая, не находя ответа. – Вот, блин, пипец, как тут разобраться, есть любовь вообще в мире или нет и что же это за чувство-то такое? Кто бы знал бы ответ? – думал он. – А может быть, надо просто попробовать как можно дольше не трахаться с девушкой, не намекать ей, не давать повод думать девушке, что я хочу ее трахнуть? Может быть, это зародит в отношениях настоящее, светлое, чистое чувство, которое после секса не закончится, а усилится? – думал он, теребя голову. – И надо, кстати, попробовать эту схему в отношениях с Оксаной, официанткой из кафе. А что? Очень может даже быть, что мне повезет, она же такая порядочная девушка, пошла мне навстречу, поверила мне, разрешила уйти из кафе и позже привезти деньги, чтобы рассчитаться за тех двух баб17…»
– Думаете о делах наших суровых? – услышал Рус голос над своей головой и невольно вздрогнул от страха. Перед Русом стояла тощая длинная фигура его подзащитного – Игоря Соломонова, бандита с большой буквы, рецидивиста со стажем, которого он взялся защищать ранее просто по пофигизму, из-за интересного набора статей его обвинения: бандитизм, разбой, грабеж, похищение человека, а теперь пофигизм пришлось уже и отбросить, дабы самому не попасть под проблемы. Подняв голову и посмотрев холодным взглядом в глаза Соломонову, Рус сухо сказал:
– Садись напротив меня и слушай.
Соломонов не стал иронизировать, как в прошлый раз, и осторожно опустился на привинченный к полу железный стул, с интересом рассматривая Руса. Рус тоже продолжал пристально смотреть в глаза Соломонову в надежде увидеть в его ответном взгляде подвох, обман или что-то такое, что его бы насторожило, вызвало в нем тревогу или страх, и он бы остановился. Но ничего такого Рус в них не увидел.
– Короче, я принес тебе… что ты просил, – сказал он шепотом, показав глазами на стоявший рядом со стулом Руса его рабочий портфель.
– Не ожидал, – растянуто произнес Соломонов, покачав головой, – уважаю.
– Я принес, чтобы ты решил вопрос по оплате моих услуг твоим отцом. Ты должен за неделю решить этот вопрос, – шепотом произнес Рус, наклонившись к лицу Соломонова.
– Недели мало сроку, – тихо ответил он в ответ, – но я постараюсь, если не загнусь в тюрьме раньше времени.
Рус ощутил сильный запах табака изо рта Соломонова, отпрянув назад.
– Что значит если не загнешься?
– Да то, я же ВИЧ-инфицированный, – ответил Соломонов, – вот без медицинской терапии могу и сдохнуть тут. Мне бы сдохнуть на свободе – вот моя единственная мечта, за которую буду папу просить продать комнату и расплатиться с вами, – ответил Соломонов, подвигаясь ближе к Русу, пронзительно посмотрел ему в глаза и негромко произнес:
– Я тут поспрашивал среди братвы на тюрьме, за вами добрая слава ходит, знают вас пацаны как крутого сухого адвоката с Апрашки, у которого ни один подзащитный еще ни разу не сел.
Да, Рус заглотил эту психологическую наживку, эта информация польстила ему, и он расслабился, что отразилось сразу на его дружественном, теплом тоне.
– Короче, говори и яснее, – сказал Рус, снова придвинувшись к Соломонову. Соломонов еще дальше вытянул свою шею, чтобы еще ближе придвинуться к голове Руса, и умоляющим тоном прошептал:
– Вы бы принесли мне в тюрьму шприцы одноразовые, я тут хоть витамины себе поколю, – жалобно пробормотал он, – чтобы не сдохнуть раньше времени в тюрьме, а то в последнее время болею, иммунитет почти ноль, боюсь, сдохну и вас подведу, не расплачусь с вами.
От услышанного Рус заволновался, к нему подкатил страх того, что с ним могут не расплатиться, и он в волнении произнес:
– И какие тебе шприцы принести?
– Да обычные: одноразовые, маленькие, на 5 кубиков, штук 5—6, если можете. Вам-то это несложно будет, а мне большую помощь окажете, а?
– Ладно, я подумаю, – ответил Рус, – а пока…
Рус наклонился к своему портфелю за мобильным телефоном, и в этот момент страх новой сильной волной полностью накрыл Руса, он судорожно пытался нащупать мобильник в портфеле, а когда его рука коснулась мобильника, Рус резко от него одернул руку назад как от огня, выпрямившись на стуле.
– Что? Не нашел?! – тревожно выкрикнул Соломонов.
– Н-нет, – заикаясь ответил Рус, отведя глаза в сторону, – видимо, оставил его в машине. Помню, что брал его из дома, а вот что положил его в портфель – этого н-не помню, – говорил, заикаясь от волнения, трогая взмокший лоб правой рукой.
– Мне казалось, что я его брал, – растерянно произнес Рус, оглядываясь по сторонам, одновременно теребя пуговицу на пиджаке.
– Как же так?! – до слез в глазах расстроился Соломонов, – ведь я же… я же… так на него рассчитывал, думал уже сегодня, сейчас я смогу позвонить отцу и попросить его продать комнату.
– Ну что ж… бывает, – сказал Рус, продолжая смотреть по сторонам следственного кабинета, – вот торопился к тебе и не положил его в портфель. Ну ничего, принесу в ближайшее время. А пока… пока нам с тобой обсуждать особо нечего, в деле ты все признаешь и так далее, так что я, наверное, пойду, – сказал Рус, поспешно поднявшись со стула.
Соломонов испугался, что Рус, сейчас очень быстро уйдет и, возможно, больше не придет к нему, и, вскочив со стула, посмотрел Русу в глаза испытующим взглядом и заискивающим голосом произнес:
– У меня в камере сидит один пацанчик, у которого есть дом в Новгородской области, он готов его вам отдать, если вы его примите под свою защиту. Дело его плевое, вы его развалить быстро сможете, и я вам в этом помогу… с помощью телефона.
Рус, не отвечая, поднял телефон в следственном кабинете, сказав в трубку:
– Можете забирать обвиняемого.
Соломонов начал торопливо говорить:
– Я вам помогу, я потом по телефону позвоню, надавлю на нужные кнопки, и все в этом деле срастется, и вы, пока мой папа комнату будет продавать, вы не обломаетесь, вы этот дом получите, и дело выиграете, и славу свою на тюрьме перед пацанами снова еще больше подымите, и потом я вам еще тут таких клиентов найду…
С другой стороны двери следственного кабинета послышались торопливые шаги конвоира, дверь открылась.
– Соломонов, на выход! – произнес конвоир, достав наручники.
– Вы подумайте, если решите, то вот я тут написал имя, год рождения и так далее, – говорил Соломонов, положив мятый листок бумаги на стол и пятясь спиной к ожидающему его конвоиру. – И про мою просьбу не забудьте, если сможете, очень буду надеяться на вас и ждать вас, чтобы сдохнуть на свободе, – жалостливо мямлил он со слезами на глазах.
– Так, все, на выход, – грубо сказал конвоир, надев наручники на Соломонова и выведя его из кабинета.
Рус все это время стоял и молча смотрел на Соломонова, не понимая, что он ему говорит, потому что сам находился в страхе и в шоке недавно. Как только конвойный вывел из кабинета Соломонова, в эту же секунду Рус пулей выскочил из него и почти бегом поспешил к проходной – к выходу из тюрьмы. Через пару минут он, уже получив свое удостоверение и сдав обратно пропуск, вышел на свободу из мрачного места.
– Фу! – с облегчением выдохнул он, – пронесло… Спасся! Чудом! Просто чудом, – повторял он, направляясь к своей машине.
«А может, просто испугался? – спросил он себя, – я же ведь принял решение по моему АПР-алгоритму, чего я тогда испугался и не сделал того, за чем сюда приехал? Значит, что-то в моем алгоритме не работает, не хватает какого-то элемента или звена? – думал он, садясь в машину. – Что же меня так напугало-то? Стоп! Страх – вот недостающий элемент. Да, мой страх всегда был моим ориентиром в пространстве. А я его упустил потому, что не понял его тактического значения, ибо страх это не просто эмоция, это прежде всего осторожность, просчет, проверка, снова и снова прокрутка задуманного и просмотр созданных мною вариантов решений. Тест на правильность решения я выявил такой, как праведность, или, иными словами, законность, честность, а вот страх – упустил. А ведь если бы я оценил решение на предмет наличия страха, я бы понял, в чем его причина появления, и понял бы, что источник в неправедности решения, оттого и страх. Вот он, недостающий элемент АПР – осторожность, которая может также служить итоговой проверкой на праведность и различные варианты решений как бы от противного, путем рассмотрения последствий решения, допуская их заведомую негативность. Осторожность может быть отдельным элементом после принятия решения как страховка и проверка решения на праведность, а страх – это дополнительная проверка, анализ принятого решения на его праведность после принятия решения и после анализа его на осторожность. Да! Точно! Вот эти два новых элемента и не доставало для анализа, принятого мною решения по телефону для Соломонова. А если я все равно решусь на этот шаг, то это уже будет точно искушение по дьявольскому алгоритму, и, делая его, я буду понимать неоправданный риск. Тогда получается, что в любом случае я думаю системно, если у меня есть формулы, позволяющие мне принимать те или иные решения, как праведные и неопасные, так и неправедные и опасные. В последнем случае плюс в том, что я действую без эмоций. Да, в этом и есть польза от системного мышления, – подумал Рус, глядя по сторонам, – обычные люди вообще такого мышления не имеют, а потому совершают глупые поступки, за которые потом и спрашивают тревожно со слезами на глазах, всматриваясь пытливо в небеса: „за что?“ Я же пока не готов для такого экстрима, – думал он, выдыхая с шумом ртом воздух и потягиваясь на водительском сидении, – не готов я. Пошло оно все на хрен. Не… надо забить болт пока на такие риски и алгоритмы к чертовой матери, голова от них сильно пухнет, – думал он, переводя дух. – Лучше я пока займусь своей личной жизнью, пока и деньги еще есть какие-то, да и, может, еще Седой меня обратно позовет, надо просто по старинке попробовать, переждать свою черную полосу в жизни какое-то время», – думал он, поглядев на свои ручные часы.
Глава третья. Спрятанное солнце
– Ого! Уже почти шесть часов! Через полчаса у меня свидание с Оксаной, – сказал Рус вслух, заводя машину и оглядываясь вокруг перед совершением маневра – выездом на полосу движения.
Пока Рус был в тюрьме, погода существенно изменилась. Вышел он оттуда совершенно в другом настроении, нежели входил туда. И судя по тому, что Рус мог заметить солнце и вдохнуть полной грудью воздух от облегчения отступившего страха, он с радостью подумал о погоде:
– Не то что было утром, – заметил он, поглядев на небо, после чего, прищурив правый глаз, посмотрел вокруг, отметив, что и вокруг него все цветет и пахнет, все как бы ожило: деревья были в зелени, на улице было тепло и сухо. Он снова посмотрел на часы, направившись к своей машине.
– Жить, как говорится, хорошо, – сказал он, снова посмотрев на высокий красный тюремный забор.
У Руса было необычное наблюдение в жизни, что погода по-своему усугубляет настроение человека, подводя радостный или печальный итог в настроении, отражающем контрасты его внутреннего субъективного мира. Так, если – проще говоря – на душе было легко и спокойно, то и хорошая погода усиливала этот позитив, ну а если погода была, скажем, плохая и если в это же время у Руса был мрак и снег в душе, то и погода еще больше усиливала это ощущение дерьма. Но было одно исключение из этого наблюдения: если погода была плохая в то время, когда на душе у Руса было отрадно, то плохую погоду он не воспринимал таковой, а радовался все равно, находя в ней свои плюсы. Отсюда можно было сделать вывод, что не погода влияет на внутренний мир Руса, не она регулирует его настроение, а наоборот, Рус или любой другой человек сам в силах быть счастливым, если ему и вправду хорошо либо если он умело может контролировать свои внутренние эмоции и самостоятельно регулировать свое настроение, а отсюда уже и с позитивом смотреть не только на погоду. Но, увы, многие люди, может быть, и понимают эту свою независимость перед метеоусловиями, но странное дело, что никто так до сих пор и не научился от них не зависеть. Так сейчас было и с Русом. Мысли тяжелые его улетучились, страх прошел, ибо он в последний момент остановился, гонимый страхом, и не отдал мобильник Соломонову, потому и совесть его молчала. Также его не тревожила и недавно полученная им повестка, так как он догадывался, по какому она, скорее всего, была вопросу – по делу Роберта, в котором Русу ничего не могло грозить теперь, особенно после совета, данного ему Феклой18. Он понял, что, следуя ему, он отмажется в любом случае, хотя легкая тревога в глубине его души все-таки была, но погода делала свое хорошее дело, и в данный момент Русу было пофигу на эту повестку, потому что мысли его неожиданно повернулись в сторону Оксаны, на встречу с которой он сейчас торопился. Да. Он торопился, но на первом же светофоре он заметил, что хорошей питерской солнечной погоде радуется не только он, а поскольку все вокруг было в солнечных красках, то и счастливый Рус нехотя замечал эти яркие штрихи своего любимого города – Санкт-Петербурга, смотря по сторонам, когда это позволяло положение за рулем. Даже перед тем, как вернуться в машину, Рус обратил внимание, что и следственный изолятор, из которого он только что вышел, выглядел не так уж и мрачно, как во все остальное время. Руса удивил высокий забор из красного кирпича, обтянутый сверху колючей проволокой, который в данный момент его хорошего настроения выглядел приветливо, и даже проволока весело блестела на солнце при этой хорошей погоде. А в целом это мрачное место на таком хорошем контрасте позитивных ощущений могло легко стать невидимым для городского обывателя или туриста.