– Счастливый ты, селезень.
Мальчишки, отложив дела, окружили Петьку и, усевшись в кружок, внимательно слушали.
– Да… Однажды я смастерил мальчишкам змея. И мы запускали его на лужайке. Было так весело! Анастасия качала маленьких Анну и Марию на качели. Пока я возился со змеем, украдкой поглядывал на неё. А она – на меня. И, когда наши взгляды встречались, у меня в душе скрипки звучали… Непередаваемо.
Голицын собрался было вновь что-то сдерзить, но Василий ласково прижал его к себе и зажал ему ладонью рот.
– А вечерами мы собирались все вместе в гостиной у камина. И читали вслух. Или Анастасия играла на клавесине и пела. В такие минуты мне хотелось плакать.
– Отчего?
– Я вдруг подумал, почему отец и маменька никогда не проводили с нами время вот так? Сколько я помню, отец всегда был занят при дворе. Матушка озабоченная делами, чаще всего вверяла нас нянькиным заботам, – он поднял взгляд на друзей, – У вас тоже было так?
Все задумались и умолкли. Митяй вывернулся, наконец, из крепких рук Микурова:
– Ну, можно, теперь уже я скажу?
– Говори.
– Я вот плохо помню своего отца. Он умер, когда мне было девять лет.
Василий изумился:
– Ты никогда не рассказывал.
– А что с ним случилось?
– Мы ехали в свите императрицы из Измайлова в Москву, – начал вспоминать Голицын, – Наша карета ехала в авангарде, в ней были матушка с отцом и я со старшим братом Александром. И вот, в месте преодоления крутого каменистого оврага, лошади вдруг встали и, будто почуяв опасность, не желали двигаться дальше. Кучер стал нещадно хлестать лошадей. Те взбрыкнули, заелозили… И вдруг снег с песком под колёсами стремительно обрушился. Отец в спешке вытолкнул матушку и нас из кареты. И мы, зацепившись за снежные края обрыва, чудом уцелели. Сам же отец не успел и рухнул в овраг вместе с каретой на острые камни. В моей памяти на всю жизнь осталась жуткая картина летящей вниз кареты, которая достигнув дна, рассыпается, точно карточный домик.
– Сколько прошло с тех пор лет?
– Уже пять.
– Мой отец тоже умер пять лет назад, – сказал Микуров.
– А твои родители дружно жили?
Василий грустно улыбнулся:
– Матушка никогда не любила отца. Она из боярского роду Стрешневых. А он – шкипер из мелкопоместных дворян. Их царь Пётр поженил, решив таким образом наградить отца за победу в Эзельском сражении. Вся матушкина родня была не рада этой свадьбе, но противиться царской воле не осмелились. Матушка отца всю жизнь стыдилась. И слова доброго о нём ни разу не вымолвила. Хоть он и военные заслуги имел. И чин генерал-майора. И пять лет московской навигацкой школой заведовал.
– Ты извини, – встрял в его речь Иван, – Но от Василисы Ивановны и про тебя никто слова доброго не слышал! Даже, когда ты из польского похода победителем вернулся!
– Да. Она такая. Терпеть не может того, что против её воли делается.
– Ну, а про моих отца с матерью я и говорить не буду, – буркнул Лопухин, – Сами всё знаете. Бергер! Твоя очередь.
– Моих отца и мать поженили их родители. Они с раннего детства были помолвлены по договорённости отцов, с целью объединить два дворянских поместья в одно. Не знаю, что сказать. В нашем доме не принято говорить о любви. Живут они дружно. Наверное, счастливы.
– Тебе, небось, тоже невесту родители уже припасли?
– Пока нет. Но я не забочусь об этом. Когда мне исполнится восемнадцать, родители найдут мне подходящую невесту.
– Вот ты мохнатый гусь! И всё-то у тебя наперёд предрешено.
– Да, ну! Тоска зелёная! – возразил Голицын, – Мало ли, кого родители выберут! А вдруг, крокодила какого-нибудь? А тебе с ней жить!
– А я твёрдо решил, что женюсь только на Анастасии! – заявил Петька, – У нас получится замечательная семья.
дом графа П. И. Ягужинского
Тем временем Наталья Лопухина с дочерью Настасьей навещала подругу Анну Ягужинскую. И, пока матери беседовали в гостиной, дочери, уединившись в детской, делились своими девичьими секретами.
– Ну, расскажи, как вы жили с Петром в доме у Трубецких! Я сгораю от любопытства! – пристала Настасья, – Воображаю, как это было романтично!
– Ага, – скептически фыркнула Анастасия, – Так романтично, что я уж подумывала, как бы его придушить!!
– Петьку?! За что?
– Я и не догадывалась, что он такой зануда! Когда мы оказались в доме, предоставленные самим себе, я обрадовалась. Свобода! Никакого родительского надзора! Полагала, оставим малышей няньке, а сами будем спать до обеда! Есть пирожные! Дурачиться в саду, играть в догонялки, в прятки. Кататься на лодке по Мойке. Ночами сидеть на веранде и рассказывать страшные истории.
– И что?
– А он вдруг со всей серьёзностью взялся играть в семью!! – Анастасия закатила глаза, – Нарядился в турецкий халат. Читал за завтраком газеты и высокопарно рассуждал о том, как нам воспитывать детей, какие книги читать и на какие темы вести беседы.
– Да, ну!
– Днём я вынуждена была сидеть в саду истуканом, потому что он писал мои портреты! Или качать в корзине сестрёнок в то время, как он носился с мальчишками по лужайке, запуская воздушного змея. Вечерами собирал нас всех у камина и заставлял меня музицировать. Или слушать бесконечно какую-нибудь наискучнейшую книгу! И где только он их брал?!
– Могу себе представить.
– Признаться, по началу, меня всё это забавляло. День. Или два… Особенно было забавно встречать его по утрам в столовой и говорить «Доброе утро, Петруша». И подставлять щёку для поцелуя.
– Ой…
– Но, когда это повторялось изо дня в день, одно и то же – вторую неделю, потом третью! Это становилось просто невыносимо!! Я ежедневно молила господа о том, чтобы маменька поскорей поправилась, и я смогла бы вернуться домой, и жить своей прежней жизнью.
Та обняла подругу и пожалела:
– Бедняжка.
– Знаешь, Настя, я твёрдо решила – на за что на свете замуж не пойду! Скука смертная!!
апартаменты принцессы Анны Леопольдовны
Аня отложила в сторону вышивание и неожиданно пожаловалась Юлии:
– Как же мне наскучили эти прогулки под пристальными взглядами придворных, где я всё время должна думать о том, как я выгляжу и что говорю! И где постоянно целая свита фрейлин во главе с мадам Адеракс дышит мне в затылок и ловит каждое сказанное слово. И я вынуждена говорить с Морицем о погоде и о всякой прочей ерунде. В то время, как мне хочется говорить совсем о другом! Я так измучилась! Моё сердце просто изнывает от тоски… Скажи, Юлия, ты поможешь мне?
– Я всегда готова тебе помочь. Но как?
– Я напишу Морицу записку. Надо придумать, как её передать.
– Мы уже однажды решали с тобой этот вопрос. Тогда нам под руку подвернулся кадет Голицын. Сейчас его нет. И, кажется, иных вариантов – тоже.
– Кстати, о Голицыне! – вспомнила Аня, – Ты что-то давно ничего о нём не говоришь!
– Потому что я не хочу о нём говорить, – предупредила Юлия.
– Ты сердита на него?
– Скорее, на саму себя.
Анна изобразила надменность:
– Мне показалось? Или у тебя от меня секреты?
Юлия повела плечами:
– Никаких секретов. Я сердита на себя за то, что Голицын занимает слишком много места в моих мыслях. И стараюсь отучить себя от этого.
– А у меня в последнее время такое впечатление, что ты мне что-то недоговариваешь!!
И Анна скрестила руки на груди, бросив в подругу испытующий взгляд. Юлия сделала над собой усилие, изобразив искренность:
– Тебе показалось, – заверила она, – Может, отложим разговор о Голицыне. И поговорим о Линаре. Если мадам Адеракс вновь будет столь любезна, что согласится погулять по дальним дорожкам, то передать Линару записку тебе не составит труда.
– К сожалению, мадам Адеракс больше не окажет такой любезности!
– Жаль, – пожала плечами Юлия, – Что ж, тогда я могу передать записку. Пока мы будем гулять, я придержу её в рукаве. А при прощании, осторожно переложу за отворот на рукаве Линара.
Аня поразмыслила:
– Пожалуй, так и сделаем.
– Осталось лишь написать записку.
– Я уже написала! – сообщила она, усаживаясь в кресло и раскрывая книгу.
Юлия подождала. И, видя, что принцесса не намерена посвящать её в подробности, была несказанно удивлена:
– И ты не хочешь мне даже сказать, что именно ты написала? – осторожно спросила она.
– Нет.
– Почему?
– Убеждена, это вновь закончится тем, что ты будешь меня поучать, и заставишь переписать всё так, как хочется тебе!
Юлия растерялась:
– Анна, что происходит? Я чем-то обидела тебя?
– Нет.
– Но прежде мои советы тебя не раздражали. И, кажется, давая их, я ни разу тебя не подвела и не поставила в неловкое положение.
– Это так. Я не стану возражать, что ты умна и практична. Ты намного умней меня! И твои советы мне очень помогли, – признала Аня, – Но это не может продолжаться вечно!
– Что ты хочешь сказать?
– Всякий раз, я ловлю себя на мысли, что говорю с Морицем твоими словами и делаю лишь то, что было придумано тобой! Но ведь это я его люблю, а не ты!! Он – мой Мориц!! Нет ничего приятней, чем поступать так, как велит тебе твоё сердце. И я хоть раз хочу поступить так, как велит мне моё сердце! Понимаешь?!
– Конечно.
Юлия умолкла, присев в кресло в другом конце комнаты. Повисло гнетущее молчание.
дом канцлера А. И. Остермана
Граф Ягужинский снял шляпу и приветствовал сидящего за рабочим столом Остермана:
– Здравствуйте, Андрей Иванович. Мне сообщили, что Вы пожелали меня видеть.
Остерман небрежно сделал знак рукой, предлагающий гостю присесть, всем видом демонстрируя, что вынужден отвлечься от чрезвычайно важных дел.
Ягужинский в ответ на его нелюбезность, нарочито удобно устроился в кресле, закинув ногу на ногу, вызывающе уставился на канцлера:
– Я весь внимание.
– Павел Иванович, должен сообщить, что я недоволен Вашей работой в кабинете министров, – сухо сообщил тот.
Ягужинский ничуть не смутился:
– Чем обусловлено Ваше недовольство?
– Вы оттягиваете решение вопросов тем, что своевременно не визируете приказы кабинета министров своей подписью.
– О! Вы употребили очень правильное слово – «своевременно»! – подметил Ягужинский, покачивая ногой.
Остерман взглянул на него исподлобья:
– Что Вы хотите сказать?
– Моя подпись не фигурирует на приказах по той причине, что я не бываю своевременно ознакомлен с документами, предвещающими эти приказы, и потому не могу судить о правильности обозначенного в них решения.