– Поймал, однако ж, кошку-то? – кивнул Колька на урчащую рысь.
Афанасий, продолжая рубить, не оборачиваясь ответил:
– Три раза прыгала, стерва… Полушубок попортила…
– Ничо, Настька заштопает… Тять! – позвал Колька отца.
– Ну?
– В село сходить надо.
Афанасий продолжал рубить.
– Пропади пропадом ваше село!.. Хоть бы прорубиться отсюда поскорее!
– Надо, тять… Там человека жизни решить могут!..
– Кто?
– Соломины.
Афанасий, продолжая рубить, спокойно сказал:
– Эти могут… Что за человек-то?
– Неизвестный. Снизу пришел.
– Что за человек?
– Хороший человек.
– Снизу-то хороший?
– За Федьку-самоеда заступился. Его шкурки у Ерофея отнял, а Петруху ихнего об сарай мордой приложил.
Афанасий перестал рубить, впервые поглядел на Кольку. Протянул с некоторым восхищением:
– Ничаво-о! – Он накинул полушубок, встал на лыжи. – Бери кошку, пошли.
Отец и сын взялись за концы жерди, подняли рысь и быстро заскользили на лыжах к селу.
Родион храпел на лавке. Соломины все так же стояли вокруг, смотрели на бомбу, не понимая, что это такое. Острое любопытство разбирало их.
– Что это? – шепотом спросил Петр.
Ерофей и Василий молчали. Они постояли еще. Потом Петр, взглянув на спящего Родиона, на цыпочках подошел к иконе, взял бомбу и так же тихо отошел назад.
– Чижолая…
– Дай-ка сюда… – протянул руку Василий.
– Погоди, – отстранил его Петр, рассматривая бомбу. – Дырка какая-то…
Он боязливо сунул палец в дыру. Василий схватился за бомбу, но Петр вырвал, не дал. В это время во сне повернулся Родион. Петр испугался, стукнул бомбу о пол, бомба сразу зашипела, из отверстия полетели искры, она подкатилась к ногам Ерофея.
– Бомба!.. – с ужасом выдохнул Ерофей.
Он отшатнулся, а Петр и Василий тут же рванули к двери. Ерофей схватил, поймал Петра за шиворот.
– А добро?!
Петр схватил бомбу, и все трое, давясь в дверях, вывалились из избы.
Хитрый Василий остался в сенях и, прикрыв дверь, смотрел в щелку.
По двору мчался Ерофей, а за ним Петр с шипящей бомбой в руках.
– Отстань, сатана! – кричал Ерофей. – Бросай ее, тыдыть твою.
Одуревший от ужаса, Петр остановился, замахнулся в сторону коровника.
– Скотина! – заорал Ерофей.
Петр кинулся в сторону амбара.
– Меха! – снова раздался голос отца.
Бомба зашипела, затрещала громче, гуще посыпались искры.
– Бросай! – завопил Ерофей, упал на землю, на снег и на четырех конечностях, как собака, поскакал к амбару.
Петр снова замахнулся, чтобы бросить бомбу в окошко бани, но в это время в дверях ее показались распаренные, голые, визжащие соломинские девки.
В отчаянии Петр заверещал, закрутился на месте.
И тут его озарило – он увидел нужник. В два длинных прыжка он достиг его, рванул дверь, швырнул бомбу в отверстие. Сам кинулся прочь.
Раздался чудовищный взрыв…
Нужник, рассыпаясь, взлетел на воздух. Поднялись недра. Огромный кусок дерьма достиг Петра, ударил в спину, пригнул к земле.
Одна из икон в доме Соломиных от взрыва сорвалась со стены, упала на спящего Родиона.
Он поднялся, зевнул, посидел малость, приходя в себя. Потом накинул на плечи полушубок и хотел привстать, но схватился за ногу и со стоном рухнул на лавку…
В воротах соломинского подворья появились Афанасий и Колька. На плечах они держали прогнувшуюся жердь, на которой с рычанием извивалась связанная рысь.
Афанасий оглядел двор, разметанный нужник, раскиданных и еще не пришедших в себя Соломиных.
– Куда гостя-то девали? – Афанасий потянул носом. – Да что у вас дух такой поганый?
Ерофей и Петр со своих мест лежа смотрели на Устюжаниных.
– Кончили гостя, что ли? – допытывался Афанасий.
Ерофей молча покачал головой.
– А где он?
Ерофей кивнул в сторону дома.
– Вот – бери кошку, – Афанасий показал на рысь, – давай бутыль!
На крыльце показался Василий. Не заметив Афанасия, крикнул отцу:
– Батя! Каторжный-то совсем занемог, можно бы и того!
– Я те дам «того», сучий потрох!.. – грозно надвинулся на сразу струхнувшего Василия Афанасий. – Ну-ка пропусти!
По улице деревни шел маленький приземистый старик, крепкий, ясноглазый, усмешливый, с белой апостольской бородой. Рядом с ним, степенно переваливаясь, ковылял медведь. Собаки выскакивали из ворот, но подойти боялись и предпочитали заливаться хриплым лаем за заборами. А медведю все было безразлично, он шел, сонно понурившись, волоча на спине дедову торбу.
Настька накрывала на стол, как взрослая суетилась по хозяйству. Колька подбрасывал дрова в жарко натопленную, гудевшую печь.
Родион полулежал на лавке, обессиленно прислонившись к стене. Крупные капли пота выступали на его почерневшем, изможденном лице. Афанасий поставил с грохотом бутыль на стол, откупорил ее.
– Ну, выпьем со знакомством! – Он налил себе, Родиону.
Родион покачал головой:
– Не-е!.. Ехать!.. Ехать мне надо!
– Куда тебе ехать! – Афанасий взял стопку. Настя осуждающе посмотрела на него. Он прижал ей нос пальцем и выпил, понюхал шапку. – Тебе отлежаться надо!
Родион горько усмехнулся:
– Отлежаться!.. Да я ж беглый, Афанасий. Каторжный я!
– Знаю… Убил, что ли, кого?
Родион покачал головой.
– А за что ж тебя?
– За что? – Глаза Родиона засветились. – За идею! За мечту, можно сказать, человечества!..
– Ну-у-у!
– Точно! – Родион, тяжело дыша, расстегнул намокшую от пота рубаху. – Что-то меня так в жар и кидает!
На его впалой груди поблескивали начищенные, оттертые рубахой два соединенных между собой звена цепи, висевшие на узком сыромятном ремешке.
– Что это у тебя? – удивился Афанасий.
– Это?.. Звенья… На этой цепи я сидел четыре годика, как Томмазо Кампанелла!
– Кто-кто?
– Кампанелла Томмазо! – Родион достал из-за пазухи потертую, зачитанную до дыр книжку, бережно расправил листки. – Вот эту книжку я наизусть знаю! Тут об нем все написано! Вот он… – Родион ткнул пальцем в гравюру-портрет. – Триста лет назад жил в Италии… Такая земля. Далеко, у теплого моря! Но там у них тоже свои тираны и кровопийцы есть!
Афанасий вздохнул:
– Этого добра везде хватает!
– А тогда они еще почище наших царей да губернаторов были! Томмазо поначалу монах был. Самые-то ученые тогда в монастырях жили! Очень он хотел счастье для народа добыть! Придумал построить такой город, какого на земле никогда-никогда не было! Чтобы не было ни бедных, ни богатых и каждый чтоб свою работу делал, какую хочет!
Афанасий слушал, раскрыв рот. Настька и Колька тоже слушали, разглядывая портрет в книжке Родиона. Тот продолжал:
– А если кому тяжело одному – ему все сообща помогут!..
– Ну, это он хватил!
– Точно! – с жаром подтвердил Родион. – Чтобы все одной семьей жили! Один за всех, а все за одного! И назвал Томмазо свой город Городом Солнца.
– Ладно!
А Колька мечтательно повторил:
– Город Солнца.
– Ага! – вновь подхватил Родион. – Там ведь у них тепло, снегу вовсе не бывает.
– Ну да?
– Точно!
Афанасий покачал головой:
– Это плохо. Без морозу нет здоровья – гниль одна.
Колька в нетерпении дотронулся до Родиона:
– А дальше что с ним сталось?
Родион продолжал:
– Так вот… Собрал Кампанелла вокруг себя верных людей, и все бы у них получилось, да только в последний момент – предатель… И всех погубил… А светлого человека Томмазу Кампанеллу посадили на цепь в каземат, – он взялся за звенья цепи, – вроде как меня. Правда, его пытали, на дыбу вздергивали, на кол сажали, но он все равно не отрекся ни от единого слова!
Афанасий восхищенно покачал головой:
– Это мужик!.. Пил?
– Не знаю.
Афанасий убежденно стукнул кулаком по столу:
– Пил!
Он налил себе еще одну стопку и залпом опрокинул.
Родион попытался подняться, поморщился.
– Нога-то у меня совсем отнялась.
– Давай-ка развяжем!
Афанасий помог Родиону стащить пимы и озадаченно покачал головой, разглядывая синюю распухшую ногу Родиона, Пальцы на ноге стали фиолетовыми до черноты.
– Э-э-э, брат, отморозил не на шутку. Надо за дедом посылать!
В этот момент в сенях раздался дребезжащий голос:
– А чего посылать? Вот он – я!
В избу вошел бородатый дед, которого мы уже видели. За ним ввалился медведь.
Афанасий вытаращил глаза.
– А я о тебе только подумал!
– Потому и зашел, что подумал! – ответил старик, обернулся к медведю с упреком: – Ну вот, наследил! Я ж просил тебя подождать!
Медведь понуро покачал головой, взял веник, стал затирать свои мокрые следы.
Родион удивленно смотрел на медведя:
– Гляди-ка. Топтыгин – соображает!
Вечный дед махнул рукой:
– Какой там соображает! Он наполовину в спячке – зима ведь!.. Ну что, сильно прихватило?
Он склонился к ноге Родиона. Родион, не отвечая, пристально смотрел на него:
– Ты, что ли, Вечный?
Вечный дед, не поднимая головы, тихо ответил:
– Кличут так.
– Об тебе в остроге молва идет! Говорят, беглых лечишь!
– Беглый, не беглый, все одно – человек!
– Подымай меня, а то мне ехать надо!
– Быстрый какой! Тебе до Великого поста лежать.
– Лежать?! Да что ты! За мной жандармы по следу идут.
– Давай, дедусь, лечи его, чтоб завтра на ногах был! – вмешался Афанасий. – Ты ведь можешь! А то его, как Томмазу, на дыбу подцепят!
– Кого-кого? – заинтересовался Вечный дед.
Колька живо вступил в разговор.
– Монах такой был – Томмаза! – Он показал картинку в книжке. – Хотел, чтобы все люди счастливые были, чтоб ни бедных, ни богатых!
Вечный дед кивнул головой:
– Это, что ли, один за всех и все за одного?
Родион удивился:
– Откуда знаешь?
Вечный дед рылся в торбе, доставал примочки, пучки сухих трав.
– Разные людишки из тайги выползают… сказывали. Ну что там у них в России творится?
Родион радостно засмеялся:
– Такое творится! Вот-вот загуляет, запляшет… петушок красный! Свобода идет!
Вечный дед глянул на Родиона. Его глаза светились такой безумной, отчаянной решимостью, что дед только вздохнул и покачал головой:
– Да-а!.. Наделаешь ты еще делов, Божий человек! Вот тебе травка, приложишь к ноге в ночь, а вот бутылка, натирать будешь завтра.
– Завтра Маслена, – сказал Афанасий, – мы его блинами лечить будем!..
Он, хлебнувши еще одну и уже совсем закосевший, вдруг закручинился, пустил слезу.
– Ты что, Афоня? – спросил Вечный дед.
– Томмазу жалко… Люди-то, а? Люди какие были! – Он горько вздохнул. – А я что?.. Рублю дорогу, по пуп в снегу, да еще все смеются…
– А как же? Ведешь ее незнамо куда… к нечистому в болото.
– Я ее на звезду правлю…
Родион, улыбаясь сквозь боль, подмигнул Афанасию.
– Правильно делаешь, Афанасий! Помрешь – после тебя дорога останется! Люди ее так и будут называть: Афонина дорога.
Афанасий от радости даже встал. Победно поглядел на деда, на Кольку, потрепал сына за вихры.
– Слышите, что человек говорит?! Дай я тебя обниму, Ро-диоша! Выпьем за Томмазу!
Афанасий выпил. Последняя стопка привела его в состояние особого подъема.
– Колька, где топор? Мне пора!
– В сенях.
– Да ведь ночь на дворе! – сказал Вечный дед.
– А мне и надо – звезда выйдет…
Среди синих снегов протянулась прямая, как стрела, просека. Над черными застывшими в ледяном сне кедрами и елями мерцала, светилась яркая звездочка…
Откуда-то издали, из чащи, доносились гулкие, четкие удары топора о дерево…
Родион и Колька ладили ветроход. Колька стоял на крыше сарая, крепил к концу новой мачты парус.
Родион возился внизу, проверял управление. Он хоть и прихрамывал, но заметно посвежел, повеселел.
Колька скользнул с крыши вниз по мачте.
– Готово.
– У меня тоже.
Родион, возбужденный, радостный, повернулся к парню. Тот стоял тихий, грустный, водил рукой по свежевыструганной мачте.
– Ну вот, Колька. Сейчас мы его с тобой испробуем. Всех покатаем, и я полечу!
Колька вздохнул:
– Остался бы на праздники-то? Я бы тебя на Чертову гриву сводил.
– Это что еще за Чертова грива?
– Место такое… заколдованное. Ханты туда никого не пускают, а мы пойдем!
– Почему не пускают?
– У них это место святое, что ли… Хант Федька говорит, у них там бог живет какой-то! Всех огнем жгет!
– Это все от темноты, вера эта!
Колька понизил голос:
– А чего ж там тогда огни по всему болоту?
– Да ну-у…
– Вода сама горит! А болото, знаешь, какое! Без конца, без краю, и дна тоже нет! И все огнем полыхает! По ночам на небе даже сполохи!
– Интересно. Сходил бы я, Коля, с тобой, да мне нельзя тут больше оставаться. – Он уперся руками в ветроход. – Помоги-ка выкатить.
За воротами послышался заливистый перебор гармони.
Из ворот села вырвалась на простор разукрашенная тройка. Взрывая снег, кони – ленты в гривах – понеслись к реке.
В Елани Масленица. Веселая Масленица. Гармошки заливаются по всем дворам.
В резных санях Ерофей Соломин. Празднично одетый. Сам правит. Шуба нараспашку…
У реки осадил коней. Не спеша подошел к обрыву.
Здесь собралось почти все село. Веселый, хмельной от праздника народ.
Родион на прощание катал на своем ветроходе всех желающих.
Искрился под ярким солнцем снег, сверкал лед на реке, искрились и сверкали глаза мальчишек и девчонок. Они не спускали глаз с ветрохода. Не меньше были ошеломлены и взрослые.
А ветроход летел по реке – легкий, красивый, послушный воле Родиона.
В ветроходе сидел Вечный дед. Родион, смеясь, оглядывался на него. Он заложил крутой вираж и хитрым ручным верчеванием направил ветроход к берегу.
На берегу, у самого льда, стоял Колька и важно, как будто это он построил ветроход, руководил желающими кататься, объяснял, употребляя непонятные слова: «давление ветра», «механика», «руль».
Настя старалась быть чинной, но каждый раз, как только ветроход подходил к берегу или уносился от него, она оглушительно визжала. Колька морщился и снисходительно смотрел на нее.
Вечный дед, довольный, вылез из ветрохода.
Колька начал усаживать очередную партию ребятишек, а к Родиону подошел Ерофей Соломин, поздоровался с ним.
– Починил, значит, байдовину-то?
– И воротца тоже починил. – Родион пристально посмотрел на него.
– Покидаешь нас, Родиоша?
– Надо.
– На блинки я пришел тебя пригласить… Масленая. Не побрезгуй наших блинков отведать. Приходи, я всех, все село зову.
– Спасибо, – не сразу ответил Родион. – Зайду.
В это время у ветрохода началась возня. Колька и Спиридон тянули в разные стороны Настю, которая собралась полезть в машину. Колька схватил Спиридона за грудки, они оба покатились в снег. Ерофей, не двигаясь, смотрел с усмешкой, не вмешивался. Родион подошел, начал разнимать ребят.