– Он работал кладовщиком?
– Да. Носил серую блузу. Посмотрите, там в углу за стеклянной перегородкой был кабинет молодого месье Каплана с тех пор, как у отца случился первый сердечный приступ и он перестал приходить в магазин. У него была машинистка мадемуазель Леон, а в каморке на втором этаже работал старый бухгалтер. Никто и не подозревал, что такое может произойти… В один прекрасный день, то ли в октябре, то ли в ноябре, не помню точно, но помню, что было холодно, месье Макс Каплан собрал весь персонал и сообщил, что магазин закрывается и что он нашел покупателя на нераспроданный товар.
В тот момент все были уверены, что здание снесут уже на следующий год, чтобы здесь построить кинотеатр, как я уже говорила.
Мегрэ терпеливо слушал, озираясь по сторонам и пытаясь представить себе, как выглядел магазин в свои лучшие времена.
– Здание, выходящее на улицу, тоже должны были снести. Все жильцы получили извещения. Некоторые выехали. Другие стали тянуть время и в результате оказались правы, потому что они до сих пор еще здесь. Вот только новые владельцы, дом-то ведь уже продан, отказываются его ремонтировать. Столько судебных процессов идет из-за этого! Судебный исполнитель приходит почти каждый месяц. Я уже два раза думала, что пора сматывать удочки.
– Вы знали мадам Туре?
– Никогда ее не видела. Она жила за городом, в Жювизи…
– Она и теперь там живет.
– Так вы ее видели? Что она собой представляет?
Вместо ответа Мегрэ скорчил гримасу, и она сразу же поняла:
– Я так и думала. Можно было догадаться, что он не очень-то счастлив в семейной жизни. Его настоящая жизнь проходила здесь. По нему, я много раз это говорила, закрытие фирмы ударило больнее всего. Особенно потому, что он уже был в том возрасте, когда трудно что-то менять.
– А сколько ему было?
– Сорок пять или шесть.
– А вы не знаете, чем он потом занимался?
– Он никогда со мной не делился. Наверное, ему пришлось несладко. Он долго не появлялся. Один раз я выскочила за покупками и заметила его на скамейке. Меня это просто потрясло. Для такого человека, как он, сидеть на скамейке в рабочее время, понимаете? Я почти подошла к нему, а потом подумала, что поставлю его в неловкое положение. Развернулась и ушла.
– А сколько времени прошло тогда после закрытия магазина?
Под аркой было холодно, холоднее, чем во дворе, и она предложила:
– Не хотите погреться у меня? Сколько прошло времени, трудно сказать. Весна еще не наступила, листьев не было. Наверное, был конец зимы.
– А когда вы увидели его в следующий раз?
– Очень не скоро. В разгар лета. Но больше всего меня поразило, что на нем были туфли цвета детской неожиданности. Почему вы так на меня смотрите?
– Просто так. Продолжайте.
– Это совсем не в его стиле. Он всегда ходил в черных ботинках. Он зашел ко мне в привратницкую и положил на стол белый пакетик, перевязанный золотой ленточкой, конфеты. Сидел вот на этом стуле. Я сварила ему кофе и выскочила на угол купить бутылочку кальвадоса, а он остался подежурить вместо меня.
– Что он рассказал?
– Ничего особенного. Был счастлив, что оказался здесь, это чувствовалось.
– Никаких намеков насчет своей новой жизни?
– Я спросила, доволен ли он, а он сказал «да». Во всяком случае, ему не нужно было высиживать на работе, потому что он пришел утром, часов в десять или одиннадцать. А в другой раз пришел днем, на нем был светлый галстук. Я стала над ним подтрунивать, сказала, что он помолодел. Но он никогда не обижался. Потом стала расспрашивать о дочери, я ее никогда не видела, но он показывал мне ее фото – уже через несколько месяцев после рождения. Редко бывает, чтобы мужчина так гордился, что у него ребенок. Он говорил о ней со всеми, всегда носил в кармане фотографии.
У него не нашли никаких последних фотографий Моники, только младенческую.
– Вы еще что-то о нем знаете?
– А откуда мне знать? Живу взаперти с утра до вечера. С тех пор как закрылся магазин Каплана, а парикмахер со второго этажа съехал, здесь полное затишье.
– Вы ему об этом сказали?
– Да, говорили обо всем на свете, о жильцах, которые исчезали один за другим, о судебных процессах, об архитекторах, которые изредка появляются и все еще работают над проектом этого несчастного кинотеатра, а тем временем стены рушатся от старости.
В ней не чувствовалось злорадства, но при этом было ясно, что покинет она этот дом последней.
– А как это все произошло? Он страдал? – спросила она в свою очередь.
Ни мадам Туре, ни Моника не задали этот вопрос.
– Доктор утверждает, что это была мгновенная смерть.
– А где это случилось?
– В двух шагах отсюда, в тупике у бульвара Сен-Мартен.
– Возле ювелирного?
– Да. Должно быть, кто-то шел за ним следом, а уже темнело, и всадил нож ему в спину.
Накануне вечером и сегодня утром Мегрэ звонил в криминалистическую лабораторию. Нож был обыкновенный, расхожей марки, такие продаются почти во всех скобяных магазинах, совсем новый, и на нем не осталось отпечатков пальцев.
– Бедный месье Луи! Он так любил жизнь!
– Он был веселым человеком?
– Он не был грустным. Не знаю, как лучше объяснить. Он был любезным со всеми, всегда умел сказать что-то приятное, проявить внимание. Не пытался набивать себе цену.
– Женщинами он интересовался?
– Никогда! Хотя вполне мог иметь, сколько пожелает. Он был здесь единственным мужчиной, не считая молодого Каплана и старого бухгалтера, а женщины, которые работали на упаковке, не отличались строгостью нравов.
– Он пил?
– Как все, стаканчик вина за обедом. Иногда рюмочку коньяка после.
– А где он обедал?
– В полдень он из магазина не уходил: приносил еду с собой, завернутую в клеенку, прямо как сейчас перед глазами. Ел стоя, раскладывал свой завтрак на краешке стола, потом выходил во двор покурить трубку и шел работать. Изредка он уходил куда-то в перерыв, сообщал мне, что встречается с дочерью. Уже в последнее время, когда она стала взрослой девушкой и работала в конторе на улице Риволи.
«Почему бы вам не привести ее сюда, месье Луи? Мне так хочется ее увидеть!»
«Как-нибудь…» – обещал он, да так и не выполнил, не понимаю почему.
– А эта Леон, машинистка, вы потеряли ее из виду?
– Да нет. У меня есть ее адрес, она живет с матерью. Теперь она уже не служит. Открыла магазинчик на улице Клиньянкур, на Монмартре. Возможно, она расскажет вам больше моего. Он ее тоже навещал. Один раз, когда я о ней упомянула, он сказал, что она торгует всякими товарами для младенцев. Занятно.
– Что именно занятно?
– Что она продает вещи для детей.
Жильцы начали заходить за почтой и бросали подозрительные взгляды на Мегрэ, наверное думая, что он тоже явился сюда, чтобы их выселить.
– Благодарю вас, мадам. Я еще обязательно загляну.
– Вы не предполагаете, кто мог ударить его ножом?
– Совершенно нет, – честно ответил он.
– У него украли бумажник?
– Нет. Ни бумажник, ни часы.
– Тогда его с кем-то перепутали.
Мегрэ пришлось пересечь весь город, чтобы попасть на улицу Клиньянкур. Он зашел в небольшой бар и позвонил в полицию:
– Кто у телефона?
– Жанвье, шеф.
– Что нового?
– Люди разъехались, как вы велели.
Это означало, что все пять инспекторов, поделив Париж на участки, обходили скобяные магазины. Сантони же на всякий случай он поручил разузнать о Монике Туре. Поэтому тот должен крутиться сейчас на улице Риволи возле конторы «Жебер и Башелье – судебное разрешение споров».
Если бы у мадам Туре был телефон в Жювизи, он бы позвонил ей узнать, брал ли ежедневно ее муж завтрак, завернутый в клеенку.
– Пришлешь мне машину?
– Где вы сейчас находитесь?
– На улице Бонди. Пусть подъедет к театру «Ренессанс».
Нужно поручить Жанвье – он сегодня свободен – расспросить торговцев с бульвара Сен-Мартен. Этим занимается инспектор Невё, но для такого дела, где можно рассчитывать только на удачу, лишний человек не помешает.
Но он этого не сделал, потому что ему хотелось самому еще раз оказаться в этом квартале.
– Больше никаких указаний?
– Дай снимок в газету. Пусть продолжают писать как о заурядном происшествии.
– Понял. Посылаю машину.
Поскольку консьержка упомянула кальвадос, и к тому же было и вправду холодно, он выпил рюмочку. Потом, руки в карманах, пересек бульвар и направился взглянуть на тупик, где был убит месье Луи.
Сообщение об этом прошло настолько незамеченным, что никто даже не приходил полюбопытствовать, остались ли еще следы крови на мостовой.
Он задержался перед одной из двух витрин ювелирного магазина, в помещении находилось не то пять, не то шесть продавцов. Здесь не продавали очень дорогих украшений. На большинстве выставленных предметов висели ярлычки «со скидкой». Чего тут только не было: обручальные кольца, поддельные бриллианты, хотя, наверное, и настоящие тоже, будильники, наручные и настенные часы, правда весьма сомнительного вкуса.
Старичок, наблюдавший за ним из магазина, вероятно, принял его за потенциального покупателя, поскольку с улыбкой подошел к двери, намереваясь пригласить внутрь. Комиссар предпочел удалиться и несколько минут спустя уже садился в полицейскую машину:
– На улицу Клиньянкур.
Там было не так шумно, но и здесь жили люди невеликого достатка, а магазинчик мадемуазель Леон с почти стертой вывеской «Розовое дитя» примостился между мясной лавкой и забегаловкой для шоферов, так что о его существовании могли знать только посвященные.
Зайдя в него, Мегрэ чуть не остолбенел, потому что женщина, вышедшая к нему из задней комнаты, где в кресле сидела старуха, а у нее на коленях кот, совсем не соответствовала созданному в его представлении образу машинистки Каплана. Почему? Он и сам не знал. На ней, наверное, были войлочные тапки, поскольку двигалась она бесшумно, наподобие богомолок, и так же держалась.
Она рассеянно улыбнулась какой-то нежной, едва заметной улыбкой, причем даже не губами, а как бы всем лицом.
Забавно, что ее звали Леон[1].
Тем более забавно, что у нее был большой мясистый нос, как у старых львов, дремлющих в клетке.
– Что вам угодно?
Одета она была во все черное. Лицо и руки – какие-то невыразительные, бесформенные. Большая печка в соседней комнате дышала ровным жаром, и повсюду – на прилавке и полках – лежало тонкое белье, чепчики, отделанные голубыми или розовыми лентами, пинетки и платьица для крещения.
– Комиссар Мегрэ из сыскной полиции.
– Что?
– Вчера был убит ваш бывший коллега Луи Туре…
Она отреагировала эмоциональнее всех других женщин, однако не заплакала, не полезла за носовым платком и не стала кусать губы. От внезапного известия она просто окаменела, застыла на мгновение, можно было даже поклясться, что сердце у нее тоже замерло. И он увидел, как ее и без того бледные губы буквально стали белыми, как полотно, разложенное на полках.
– Простите, что я сказал это вот так, напрямик.
Она покачала головой, давая понять, что не сердится. Старуха в соседней комнате пошевелилась.
– Чтобы разыскать убийцу, я должен собрать как можно больше сведений о Луи…
Она кивнула, по-прежнему не произнеся ни слова.
– Мне кажется, вы хорошо его знали…
Лицо ее словно прояснилось на мгновение.
– Как это случилось? – произнесла она наконец с трудом.
Вероятно, уже в детстве она была уродливой и, безусловно, всегда это понимала. Она оглянулась на мать и прошептала:
– Не хотите сесть?
– Боюсь, что ваша мать…
– Мы можем говорить при ней. Она совершенно глухая. Но ей нравится, когда приходят люди.
Он не решился сказать, что задыхается в этой душной комнате, где протекала жизнь двух женщин, казалось почти застывших в своей неподвижности.
Возраст Леон определить было трудно. Очевидно, перевалило за пятый десяток, и возможно, уже давно. Матери с виду было не меньше восьмидесяти. Она смотрела на комиссара быстрыми птичьими глазками. Большой нос достался Леон не от нее, а от отца, чья увеличенная фотография висела на стене.
– Я только что был у консьержки на улице Бонди.
– Наверное, она пришла в ужас.
– Да. Она его очень любила.
– Все его любили.
При этих словах на щеках у нее проступил легкий румянец.
– Он был таким хорошим человеком! – поспешно добавила она.
– Вы с ним часто виделись потом, ведь так?
– Он приходил повидаться несколько раз, не могу сказать, что часто. Он был очень занят, а я живу далеко от центра.
– Вы не знаете, чем он занимался в последнее время?
– Я его об этом никогда не спрашивала. Казалось, он вполне преуспевает. Полагаю, что он завел какое-то собственное дело, поскольку не должен был высиживать определенные часы на работе.
– Он не рассказывал о людях, с которыми общался?
– Мы говорили главным образом об улице Бонди, о магазине Каплана, о месье Максе, об инвентаризации. Каждый год это было целое событие, ведь у нас в ассортименте насчитывалось больше тысячи единиц товара.
Она поколебалась, потом спросила:
– Полагаю, вы виделись с его женой?
– Да. Вчера вечером.
– Что она сказала?
– Она не понимает, почему ее муж в минуту смерти оказался в желтых ботинках. Утверждает, что их надел на него убийца.
Леон, как и консьержка, тоже заметила эти ботинки.
– Да нет, он часто носил их.
– Еще когда работал на улице Бонди?
– Нет. Гораздо позже.
– Насколько позже?
– Ну, может, спустя год.
– Вас не удивили его желтые ботинки?
– Удивили. Он так никогда раньше не одевался.
– Что вы подумали?
– Что он изменился.
– Он действительно изменился?
– Он был не совсем такой, как прежде. Шутил как-то иначе. Даже хохотал.
– А до этого не смеялся?
– Смеялся, но не так. Что-то новое появилось в его жизни.
– Женщина?
Это было жестоко, но он должен был задать этот вопрос.
– Возможно.
– Он рассказывал вам о чем-то сокровенном?
– Нет.
– Он никогда не пытался ухаживать за вами?
– Никогда, – ответила она торопливо. – Клянусь. Уверена, что ему это даже в голову не могло прийти.
Кот покинул старуху и переместился на колени Мегрэ.
– Пусть сидит, – сказал он, поскольку она собиралась его согнать. Курить трубку он не осмеливался. – Представляю, какой это был тяжелый удар для всех вас, когда месье Каплан объявил, что закрывает дело.
– Да, это было тяжело.
– Особенно для Луи Туре?
– Месье Луи был самым преданным работником. У него были свои особые привычки. Он ведь начал работать здесь с четырнадцати лет, мальчиком-рассыльным.
– Откуда он родом?
– Из Бельвиля. По его словам, его мать осталась вдовой и однажды сама привезла его к старому месье Каплану. Он еще ходил в коротких штанишках. Он ведь почти не учился в школе.
– Мать умерла?
– Уже давно.
Почему у Мегрэ создалось впечатление, что она что-то от него утаивает? Она казалась открытой, смотрела прямо в глаза, и все же он чувствовал, что она ускользает, так же неслышно, как двигалась.
– Говорят, ему нелегко было найти работу.
– Кто вам об этом сказал?
– Я так понял из разговора с консьержкой.
– Когда тебе за сорок, найти работу особенно тяжело, да еще когда нет какой-то определенной специальности. Я сама…
– А вы искали?
– Всего несколько недель.
– А месье Луи?
– Он искал дольше.
– Вы это предполагаете или знаете наверняка?
– Знаю.
– Он бывал у вас в то время?
– Да.
– Вы помогали ему?
Теперь он был в этом почти уверен. У таких, как Леон, всегда есть сбережения.
– Зачем об этом говорить?
– Понимаете, пока я не буду иметь полного представления, чем занимался месье Туре в последние годы, я ни за что не смогу найти убийцу.
– Это правда, – согласилась она, подумав. – Я расскажу все, но пусть это останется между нами. Главное, чтобы не дошло до жены. Она такая гордая…
– Вы ее знаете?
– Он мне рассказывал. Мужья ее сестер занимают прекрасное положение и построили себе дома.
– Он тоже.
– Он был вынужден, его заставила жена. Она же пожелала поселиться в Жювизи, где жили ее сестры.
Теперь ее голос изменился, в нем слышалась глухая, давно копившаяся обида.