К тому же, Кристоф был ныне связан с “павловской партией”. Его мать, его жена и её семья – все они входили в ближайшее окружение императрицы Марии. Никто из этого окружения не поддерживает грядущих изменений в политике, и меньше всего сама вдовствующая государыня. Таким образом, он, граф Ливен-второй, остаётся связующим звеном между Зимним и Павловском, и ему такая роль совсем не нравится. Для себя Кристоф давно решил, что останется с правящим монархом, но если его снова начнут тянуть в сторону измены?..
Об этом думать совсем не хотелось. Равно как и о том, что ему когда-то внушал граф фон дер Пален. Малиновый закат висел над вересковыми пустошами Западной Курляндии, видневшимися из экипажа. И Кристоф не мог не вспомнить про “кровь Каупо” и “два царских венца”… И про участь Палена, запершегося в своём Гросс-Экау навеки. Тесть, друживший со Schwartze Peter'ом с детства и дружбу не прекративший даже после прошлогодних событий, говорил – граф Петер нынче боится оставаться один в комнатах, периодически уходит в запой и, кажется, постепенно сходит с ума. Немудрено, в его-то обстоятельствах. Потом Кристоф начал думать о более прозаичных и приятных вещах. О том, что неплохо бы заехать во Керстнехофф и провести там недельку-другую отдыха от всех и вся. Но это такие же праздные мечты, как и размышления о королевской крови фон Ливенов… Граф закрыл глаза и заснул под стук колёс.
Мемель встретил государя Александра со свитой иллюминацией и блеском, парадами и балами. Казалось, пруссаки надеялись на полюбовный союз, но государь не спешил с этим. Он сначала встретился с прусским королём, оказавшимся длинным худым молодым человеком чуть старше его самого. Лицо у него было несколько лошадиным, со скошенным подбородком, и ничем не напоминало чеканный лик “железного Фрица”. Говорил этот Фридрих-Вильгельм мало, невнятно и почему-то всегда в третьем лице, что сначала несколько сбило Александра с толку. Потом перед гостями из Петербурга появилась прекрасная королева Луиза со своей сестрой Фредерикой, которая пользовалась не самой безупречной репутацией, чопорной графиней фон Фосс и прочими статс-дамами и фрейлинами.
Королева с первого же взгляда потеряла голову, узрев перед собой настоящего архангела Михаила во плоти. Александр ничем не был похож на её унылого и неуверенного в себе супруга, которого она любила, скорее, потому что его полагалось любить. Она смотрела на Russische Keiser'а во все свои огромные, синие как васильки, глаза – и не могла наглядеться. На обеде, данном в честь него, она расточала всё своё обаяние на это “неземное существо”, как она прозвала государя Всероссийского. Но тщетно. Императору она совсем не понравилась. “И это пруссаки называют “красавицей”? – думал он. Чем-то она походила на Lise; “даже тёзки, так-то”, – усмехнулся он. Правда, Елизавета более худа и субтильна. “Один раз можно”, – продолжал размышлять император, мало вслушиваясь в то, что ему силится сказать прусский король и беззастенчиво рассматривая пышный бюст влюблённой в него монаршьей особы. Сестра Луизы, “плохая девочка” Фредерика, казалась ему поинтереснее, но опять же, “фарфоровые блондинки” – не его тип… “Если она так хочет – пусть будет”, – решил Александр, слишком избалованный женским вниманием, и после ужина пригласил королеву на танец. Та была на седьмом небе от счастья. Танцевали они оба прекрасно. А потом королева через свою доверенную горничную передала Александру ключ от своей спальни, решив податься во все тяжкие. Тот вздохнул. Он устал с дороги, и перспектива ночи любви с Луизой его особо не радовала. “Вряд ли она может, как Marie”, – подумал государь и вспомнил роскошную грудь и бесстыжие чёрные глаза своей любовницы, прекрасной польки, вспомнил, что она вытворяет в постели – словно получила воспитание не в пансионе при цистерцианском монастыре в Варшаве, а в парижском борделе… Да, и еще она никогда не требует говорить о чувствах, не задаёт глупых вопросов, не пытается взять над ним верх, в отличие от Лизы, почему-то возомнившей себя решительнее, умнее и смелее него. Александр не хотел признаваться, но одной из причин, почему он ещё больше отдалился от жены, стало её поведение в ночь на 12 марта прошлого года. Вместо того, чтобы горевать вместе с ним, посочувствовать положению, в котором он оказался, она что-то от него требовала, тащила его к гвардейцам, не давала объясниться с матерью – словом, вела себя так, словно сама была заодно с Паленом. Её поведение называли “решительностью” – а государь называл про себя “пляской на костях”. А Marie утешила его у себя на груди…
Глядя на небольшой позолоченный ключик, переданный ему и покоящийся на его широкой ладони, Александр подумал, что не может предать ту, которую любит, ради минутного сомнительного удовольствия с прусской государыней. Луиза обойдётся и без него. И со спокойной совестью лёг спать, выбросив ключ в окно. Заснул он почти мгновенно – как и всегда.
А влюблённая королева, одетая в свой лучший пеньюар с тончайшими кружевами, верно ждала “русского Адониса” до утра – и так и не дождалась. “Я не должна была так поступать”, – горестно думала эта романтичная и несколько наивная дама. – “Он слишком добродетелен и наверняка теперь думает обо мне, как о развратной твари; разумеется, он не воспользовался этим ключом – и я должна была подумать наперёд, прежде чем отправлять к нему Амальхен”. И она плакала от злости на себя и от стыда перед своим поведением. “А если Фрицхен узнает?” – дрожала она от ужаса. Мужа она совсем не боялась, но изменить ему решилась впервые и не знала, какова будет его реакция. Для него она свет в окошке, для своих подданных – верная супруга и добродетельная мать. И она нынче ведёт себя ничем не лучше несчастной Фике. Но у той хоть есть оправдание – она вдова, а не мужняя жена. Совесть грызла несчастную королеву, впервые в жизни влюбившуюся в мужчину, который так никогда и не ответил на её чувства даже подобием взаимности.
…Кристоф же сегодня впервые в жизни увидел женщину, которая показалась ему идеалом и божеством. “Наверное, так выглядит сама Дева Мария”, – подумал он, готовясь лечь в постель после утомительного дня светских развлечений. Хорошо, что во время обеда он не сидел рядом с королевской четой – иначе бы не смог проглотить ни кусочка, ибо оскорблять слух богини тривиальным чавканьем он не смел. В Луизе воплотились все его представления о женской красоте, о том, что поэт Goethe, книжку которого как-то подсовывал ему Карл, называл Das Ewig Weibliche. И ещё – она чем-то походила на его мать в те годы, когда она ещё не была почтенной матроной, не носила вечного траура и тяжёлых чепцов. Сказать, что Кристоф влюбился в королеву, было бы несколько опрометчиво. Представить себя с ней рядом он мог не иначе, как коленопреклонённым, с глазами, потупленными долу. Если бы ему подарили портрет Луизы, он повесил бы его в “красном углу”, туда, куда русские вешают иконы святых угодников. Странное это было чувство. “Если у меня будет дочь, назову её Луизой”, – подумал он, расстёгивая крючки и пуговицы парадного мундира. – “Хоть это и не наше семейное имя”.
Из раздумий его вывел осторожный стук в дверь.
– Кто там? – воскликнул он раздражённо и удивился, узрев на пороге комнаты камердинера Адольфа, протягивающего ему ключ на цепочке. И какую-то записку в голубом конверте.
– Вот-с, просили передать-с, – проговорил его слуга, хитро взглядывая на своего полуодетого барина.
– Кто просил?
– Не сказали-с, – Адольф потупил свои узковатые, лисиные глаза в пол.
– Или не просили говорить? – усмехнулся Кристоф. От конверта исходил запах сандала и розы. Так же пахло от его сегодняшней партнёрши по вальсу – кронпринцессы Фредерики. “Неужели…” – подумал он. И слегка похолодел.
– Не просили-с, – признался камердинер. – Дама очень красивая. Из благородных, – добавил он.
– Ступай, – приказал ему Кристоф, подумав: “Вестимо, из благородных. Из таких благородных, что я перед ней не выше тебя, Адди”.
Записка гласила: “Вы мне очень понравились, и я бы хотела узнать вас поближе, пока расстояние вновь не разлучит нас”. Не подписано. “Раз есть ключ, значит, где-то есть и замок”, – подумал граф, надев цепочку на своё тонкое запястье. Потом посмотрел на себя в зеркало. “А может, и не она”, – с надеждой подумал он. – “Какая-нибудь фрейлина. Мало ли кто пользуется такими духами”. Против любовного приключения Ливен нынче ничего не имел. Особенно если дама сама проявляет инициативу… Поэтому он застегнул свой мундир обратно, сняв только ордена, и усмехнулся своему отражению.
Выйдя из своей спальни, он вновь окликнул слугу.
– Тебе не сказали, от какой двери этот ключ?
– А как по чёрной лестнице пройдёте на второй этаж, то сразу направо, – ответил, позёвывая, Адольф.
Кристоф отправился в указанном камердинером направлении. Дворец уже спал – “чёрные” немцы всегда рано ложатся спать, некстати вспомнил он. Это у русских в одиннадцать часов вечера только начинается самое веселье.
Ключ легко повернулся в замке двери.
– Господи, Ваше Высочество… – воскликнул он.
Перед ним, на фоне витражного окна, пропускающего тусклое сияние лунной ночи, стояла сама Фредерика. На ней был надет только лёгкий хитон в греческом стиле, сшитый из такой прозрачной ткани, что было заметно – под ним вообще ничего нет. Льняные, чуть вьющиеся волосы ниспадали почти до талии, сливаясь цветом с поясом и аграфом, закрепляющим её наряд на правом плече. Пара трёхсвечных канделябров освещала силуэт и лицо этой очень красивой и смелой дамы. Она была похожа на свою сестру, но казалась более земной, более доступной, более обыкновенной. Кристоф стоял у порога и пожирал кронпринцессу взглядом, не решаясь приблизиться к ней.
– Почему я? – наконец спросил он, сглотнув.
Женщина отвечала на немецком:
– Какая разница? Ну, иди же сюда…
Граф развязал пояс слегка подрагивающими пальцами, сбросил с неё легкомысленное одеяние, вдохнул запах розового масла и сандалового дерева – и больше уже не помнил ничего…
…Вернувшись к себе, он вновь посмотрел в зеркало, отразившее его затуманенные глаза, предательский румянец, заливавший его щёки, искусанные, распухшие губы. “Вот что такое власть, Кристхен”, – сказал он себе. – “В этом вся её суть. А власть любит тебя. Всегда любила”. И действительно. Генеральский чин и начальство над Штабом всей армии в неполных 23 года граф Ливен-второй получил так же легко и просто, как нынче вечером взял беспутную свояченицу прусского короля. “В этом вся и суть”, – повторил он себе, засыпая. – “Вся суть…”
…Назавтра были смотр прусской гвардии, маневры и парад; Кристоф, как и его повелитель оказались весьма разочарованы хвалёной прусской выправкой и боеспособностью. Дух “старого Фрица” был куда сильнее в российских лейб-гренадёрах, чем в том, что гордо называлось “прусской армией”.
“Да, с таким союзником мы вряд ли что-то выиграем”, – вздохнул Александр. – “Но если нападут первыми на них, то нам придётся защищать их своими штыками”.
Увы, спустя четыре года так всё и вышло. Но никто об этом ещё ничего не знал…
ГЛАВА 3
Имение князей Долгоруковых близ Луги, Петербургская губерния. Июль 1802 года
– Жара, как в Персии, и даже хуже, – вздохнул Кристоф, вытянувшись на походном коврике и лениво глядя на своего приятеля Пьера Долгорукова, тасовавшего карты. Уже второй день он гостил в имении у князя, пригласившего его пострелять зайцев и “обсудить кое-какие дела”. Кристоф принял приглашение, потому что его заинтересовали “дела”, но покамест они только ели, пили – в том числе, на “брудершафт”, резались в карты, побродили по лесу в поисках дичи, но ничего не нашли.
– А ты был в Персии? – Долгоруков перетасовал засаленную колоду карт, показал графу с хитрой улыбкой на миловидном лице. – Ещё по маленькой?
– Ты же сегодня выигрываешь, – Ливен чувствовал, как солнце жжёт его кожу и предчувствовал, что жестоко обгорит, но отодвигаться в тень ему было неохота. – И в Персии я был. Когда Зубов туда погнал два корпуса…
– Это в Девяносто шестом? – Пьер снял с себя рубашку без всяких церемоний.
– Ага, – Кристоф последовал его примеру. – Пойду ещё покупаюсь. Идём?
– Нет уж, я плаваю, как топор, – усмехнулся Долгоруков. – Я тут побуду, на тебя посмотрю, чтобы не утонул.
Его гость коротко усмехнулся и залез в воду. Здесь было не очень глубоко – в самом глубоком месте графу было по горло; правда, течение сильное. Он поплыл медленно, по-лягушачьи расставляя руки и ноги. Здесь, в этой Каменке, ему нравилось. Такое dolce far niento, как говорят итальянцы. Впрочем, устраивать заплывы на скорость Кристоф тоже был совсем не в настроении, и через десять минут присоединился к Пьеру, бросившему ему полотенце.
– Хорошо плаваешь, – заметил князь.
– Помню, меня лет в шесть брат заманил на глубину, бросил там, хочешь-не хочешь, выплывешь, – проговорил Кристоф, которого вопреки обыкновению потянуло на сентиментальные воспоминания.
– Так и с властью, – заметил его приятель. – Ни тебя, ни меня никто не учил управлять. Повысили до генеральского звания – и давай, выплывай, как хочешь. Методы покойного государя. Я помню, как меня поставили во главе Смоленской губернии. Болотце то ещё. Ну ничего, порядок навёл там. Никто даже не посмотрел, что мне 21 год.
– Да, помню. Я бы не смог, – признался граф.
– Знаешь, в чём секрет? – проговорил Пьер, наливая лимонаду из кувшина, – Надо не бояться на них давить. К ногтю прижимать. Мы, русские, часто только силу и понимаем. Это у вас, у немцев, – цивилизация, дипломатия, все дела. Ты на Москве вообще бывал?
Ливен отрицательно покачал головой.
– Вот там вообще трясина. Все друг другу родственники, куча древних бабок, перед которыми надо подлизываться, обеды эти бесконечные, именины, интриги эти пошлые… Я-то знаю, служил там, на коленях государя молил, чтоб перевёл в Петербург, где вся движуха, – разоткровенничался князь Пётр. – Еле добился этого.
– Думаешь, в Лифляндии такого нет? Есть, – отвечал Кристоф. – Поэтому я тоже на мызе у себя не торчу и в Ревеле не прохлаждаюсь.
– Не, у вас по-другому, – продолжал Долгоруков. – И в Пруссии по-другому. И вообще, пойдём-ка в тень.
– Давай, – с облегчением проговорил граф.
Они уселись на веранде летней кухни, под навесом. Девушка-служанка принесла им закуски и квасу. Когда она уходила, Долгоруков хлопнул её по заднице, и девица кокетливо захихикала.
– За что мне ещё Каменка нравится – девки здесь ядрёные, – продолжал Пьер, и светло-карие глаза его замаслились. – Хорошо, что ты жену сюда не взял.
Кристоф понимающе улыбнулся.
– Вам, холостым, везёт, – проговорил он со вздохом. – А я вернусь, и меня начнут отчитывать, чего меня так долго нет.
– У тебя жена молоденькая, – удивлённо произнёс князь. – Не должна быть сварливая.
– В том-то и дело, – граф повертел на безымянном пальце обручальное кольцо, которое почти никогда не снимал. – Не нагулялась ещё. Всё-то ей скучно, а вывозить её не могу. Нрав у неё таков, что надо развлекаться постоянно. И развлекать её. А я в шуты не нанимался…
– Заделай ей младенца, пусть с ним нянькается, – отвечал его приятель. – А зачем ты женился?
– Мне приказали. Маме понравилась, – горько усмехнулся Кристоф. – Она так-то неплохая, только маленькая ещё. Со всеми заморочками девиц в семнадцать лет.
– Поэтому я и на Москву боюсь ездить. Не успеешь опомниться, как тебя с какой-нибудь рожей окрутят, – проговорил в ответ ему Пьер. – Ну а в постели как она?
Ливен только руками развёл, не ответив ничего.
– Ага, понятно. Ну я тебе приведу Лушку, есть тут одна такая, – пообещал ему Долгоруков. – И не боись, ничего от неё не подцепишь. Портил их здесь только я один.